На Палатинском холме

Город, что основал Ромул в 753 году до н. э., в год, который стал называться первым в римском летосчислении ab urbe condita (от основания города), располагался на Палатине. Форум, над которым возвышается Палатинский холм сегодня, был тогда долиной между двумя холмами – Палатином и Капитолием. И было всё это не более чем в километре от теперешней Piazza della Bocca della Verità. Как говорят, именно здесь Капитолийская волчица нашла младенцев Ромула и Рема… Теперь здесь стоит древняя церковь Санта Мариа ин Космедин, Арка Януса и церковь Сан Джорджио ин Велабро…

Сюда приезжают туристы, чтобы проверить себя на правдивость, и смело фотографируются у «Уст истины» – рожи древнего божества с разинутой пастью, скорее всего, фавна, который, согласно преданию, должен неминуемо укусить своими зубами засунутую в его рот руку лжеца. Но то ли лжецов не стало, то ли фавн устал… Поток туристов не уменьшается, все они толпятся на паперти храма Святой Марии, где установлена эта страшная маска, но мало кто входит в саму церковь, где пахнет настоящей историей, где сами запахи, идущие от стен, где сам холод, всегда, даже в жаркие летние дни, царствующий здесь без перемены, говорят о том, что ты стоишь лицом к лицу с самою историей…

А что было на самом деле? Была ли она, Капитолийская волчица? Царствовал ли над римлянами Ромул и решал ли государственные дела царь Нума Помпилий вместе с нимфой Эгерией где-то в ее гроте на Аппиевой дороге? Петрарка в конце 30-х годов XIV века, то есть почти семьсот лет тому назад, писал в своем знаменитом письме из Рима: «Мы бродили по великому городу… и на каждом шагу встречалось что-то заставлявшее говорить и восторгаться: здесь дворец Эвандра, здесь храм Карменты… тут воспитавшая близнецов волчица». Семьсот лет назад при Петрарке и две тысячи лет назад при Горации эти места уже знали как связанные с теми или иными событиями в жизни Ромула. Сколько поколений! Сколько туристов, и среди них Франческо Петрарка, поэт и каноник, увенчанный лаврами на Капитолии…

Даже если события римской истории VIII века до н. э., описанные в первой книге Тита Ливия, и носят наполовину сказочный характер, каждое из них так давно и так крепко приросло к тому или иному конкретному месту на карте современного Рима, что волчица, даже если она и никогда не кормила здесь Ромула и Рема, всё равно – исторический факт. И всё равно без Капитолийской волчицы, которая вскормила близнецов именно тут, близ современной паперти церкви San Giorgio in Velabro, что, между прочим, стоит здесь с VI века н. э., нет истории Рима.

Сегодня Палатин возвышается над Форумом. Седые развалины императорских дворцов, построенных здесь в первые века н. э., теперь как бы продолжают скалы, из которых они вырастают. Скалы, образующие невысокий, но почти отвесный склон холма, если смотреть на него со стороны Форума. Это напоминает афинский Акрополь и замок шотландских королей в Эдинбурге, которые тоже поднимаются высоко над землею именно как бы в продолжение естественных стен – скал. На Палатине есть музей, но лучшее здесь – это сады.

 
Цветы склонялись с высоты
На мрамор брошенной плиты…
 

Так писал Гумилёв в стихотворении «На Палатине», которое начинается словами «Измучен огненной жарой, я лег за камнем на горе». Жара в Риме, конечно же, «огненная», но только в августе, а Палатин более всего хорош весною, когда здесь всё цветет и всё благоухает, а тысячи птиц поют «на своей латыни», как сказано у Мандельштама, или молятся Богу не переставая.

Помню, как долго сидел я здесь на лавочке. Ille mi par esse deo videtur – «Богу равным кажется мне по счастью»… Цицерон и Катулл жили где-то здесь, именно на Палатине. Неужели действительно здесь?.. Когда в университете мы учили латынь и изучали римских поэтов, потом, когда я уже сам читал спецкурс по поэтам эпохи Августа, их стихи никак не связывались с конкретными местами. Пушкин и Михайловское, Лермонтов и Тарханы, Толстой и Ясная Поляна – это понятно. Лирики же древности жили для нас совсем не в историческом Риме, а в каком-то интеллектуально-художественном пространстве, существовавшем вне зависимости от реального мира. Рим с его топографией для нас тогда просто не существовал. Прекрасно понимая, что никогда и ни при каких обстоятельствах туда не попадем, мы воспринимали его как что-то нереальное, находящееся вне нашей вселенной, другое дело – стихи: они существовали, они имели свою плоть, свой размер, свои образы, в них жил целый мир, а Рим настоящий… он открылся только потом, когда рухнул «железный занавес».

«Цицерон говорил: “Мы все окружены здесь следами истории”, – пишет мадам де Сталь, не совсем верно, но по смыслу правильно цитируя римского оратора, и продолжает: – Если он говорил так в свое время, то что же сказать нам сейчас»… Здесь сам Цицерон говорил свои речи, так хорошо, до мельчайших подробностей запомнившиеся нам, филологам-классикам, со студенческой скамьи, здесь правил Август и блуждал по ночным улицам Рима влюбленный в прекрасную Делию поэт Альбий Тибулл, здесь Марк Аврелий по-гречески записывал в дневник свои мысли, здесь Петр проповедовал Евангелие, здесь Павел писал свои послания… здесь… здесь… здесь…

Страшно подумать, но всё это было именно тут, в реально существующем и живом на сегодняшний день городе, где и сегодня так безжалостно сжигает солнце наши плечи, где и сегодня всё осталось, на самом деле, как было, где, как писал где-то Лосев, «Набожный еврей при встрече говорил: “Мир тебе!”, живой и веселый грек: “Радуйся!”, практический же и здравый римлянин – только “Будь силен!” (vale) и “Будь здоров!” (salve)»… Все три эти разные цивилизации встретились здесь, именно в этом городе, и так родилась Новая Европа, а с нею и мы, европейцы, в душах которых навсегда смешались три начала – еврейское, греческое и римское…

Santa Maria Maggiore

«Стоит на месте высоком и веселом», – записал в своем дневнике, говоря о базилике Santa Maria Maggiore, неутомимый русский путешественник и паломник Василий Григорьевич Барский, бывший тут 5 сентября 1724 года. Она построена на самой вершине Эсквилина. «Галопируя к Санта Мариа Маджоре, обратите внимание на часть Эсквилинского холма по правую вашу руку; там находились роскошные сады Мецената и загородные дома Проперция, Вергилия и Горация. Это место очаровательно; по-видимому, оно когда-то отличалось здоровым климатом», – продолжает Барского Стендаль в «Прогулках по Риму».

 
Monte sub Esquilio multis incaeduus annis
Junonis magnae nomine lucus erat
 
 
Под Эсквилинским холмом нерушимая долгие годы
Свято хранимая там роща Юноны была, —
 

^так перевел поэт и неутомимый издатель римских поэтов в середине XX века Ф.А.Петровский это двустишие из «Фаст» Публия Овидия Назона. Наверное, и правда здесь царила какая-то особенная атмосфера, как всегда это было в древности в самих священных рощах и вокруг них. Вершина холма тоже, должно быть, была ничем не застроена, и поэтому именно здесь ночью четвертого августа 352 года Папа Либерий увидел во сне Святую Деву, которая просила его построить ей храм на вершине Эсквилина и сказала, что в доказательство неложности Ее явления на вершине холма в ночь с 5 на 6 августа выпадет снег. Точно такое же видение было и римскому патрицию по имени Иоанн.

Снег выпал, чего действительно в августе, когда в Риме стоит душная, невыносимая и почти африканская жара, не может быть ни при каких условиях. Папа начертал план будущей церкви, а Иоанн построил ее на свои сбережения. До нашего времени от этой церкви, скорее всего, не дошло ничего. Не дошли до нас и развалины тех домов, где некогда жили знаменитые поэты. Но не тут ли Гораций написал свою оду к Левконое, или Vides, ut alta stet nive candidum?.. Впрочем, об этом мы всё равно никогда не узнаем. На склонах Эсквилина было общественное кладбище. Во времена Августа, то есть как раз в те годы, когда здесь поселился Гораций, его убрали. Поэт пишет в одной из своих «Бесед»:

 
Nunc licet Esquiliis habitare salubribus atque
Aggere in aprico spatiari…
 

(«Можно теперь уже нам жить на здоровых склонах Эсквилина и прогуливаться на открытом солнцу пригорке»). Последнее – аggere in aprico spatiari – поэт, безусловно, относит к самому себе. Как говорят, он действительно любил прогуливаться вблизи собственного домика, сочиняя стихи, которым потом будет суждено пережить тысячелетия.

Сегодня Горация читают мало. И это понятно. Поэт с трудом переводится с латыни. При переводе (даже когда его делают большие мастера) от оды остается лишь ее слепок, черно-белая фотография, не более. «Читая Горация, – писал Виктор Гюго, который, разумеется, читал его по-латыни, – мы испытываем глубокое наслаждение. Это особого рода и необыкновенно глубокое наслаждение, вызываемое только литературными произведениями. Удивительный язык невольно захватывает вас, а каждая подробность полна своеобразной прелести… Стиль Горация становится между ним и читателем – сначала в виде какой-то дымки, потом в виде сияния и, наконец, в виде чего-то другого, что не имеет уже ничего общего с самим Горацием, – в виде Прекрасного».

«Гораций, – пишет выше Гюго в той же книжке “Post-scriptum моей жизни”, – это человек, оставивший щит на поле битвы, софист, оправдывающий вожделения и ставящий себе одну цель, удовольствие; скептик, признающий только наслаждения настоящей минуты» и т. д. «Но, – говорит Гюго, – возьмите теперь его сочинения и читайте их. Этот скептик укрепит вашу душу, этот трус зажжет в ней пламя, этот развратный человек даст вам здоровье. И, читая Горация, этого нехорошего человека, вы сделаетесь лучше. Почему? Потому что Гораций есть Прекрасное»… Лучше сказать просто невозможно.

И вот в местах, где, возможно, бормоча под нос свои строчки, гулял лысоватый, с небольшим животиком и довольно низкого роста человечек – на самом деле величайший в истории поэт, – появляется церковь Святой Марии в снегах (ad nives), или Basilica Liberiana, названная так в честь Папы Либерия. В V веке, когда первая церковь обветшала, Папа Сикст III отстраивает ее заново и подносит ее в подарок римскому народу – Xystus episcopus plebi Dei. Надпись эту, сделанную на предалтарной арке базилики, можно видеть и сегодня.

А теперь слово еще одному русскому путешественнику – Петру Андреевичу Толстому, побывавшему здесь в самом конце XVII века. «Приехал я к церкви, которая называется Санта Мария Маиор… в той церкви показали мне предивное сокровище – колыбель святую, в которой Творец всего света, Господь наш Иисус Христос не воз-гнушался лежать с пречистою своею плотию по Рождестве своем во младенчестве. Та колыбель сделана из простого дерева самою простою плотничною работою, подобием тем, как ныне обретаются в деревнях… а поставлена та колыбель в серебряный ящик, у которого наверху сделан Предвечный Младенец из серебра предивною работою; и с тем серебряным ящиком ставится та святая колыбель в деревянный ящик, обитый лазоревым бархатом, и тот ящик поставлен на кафедре высоко на четырех столпах, которая кафедра сделана у левого клироса изрядною работою. В том же храме, на правой стороне, в приделе под алтарем есть ясли – те, которые были в вертепе при Рождестве Христовом… а ныне тех яслей никто видеть не может, для того что заделаны под алтарем наглухо, и около того алтаря горит масло в серебряных лампадах». Горят эти лампады и сегодня… Ясли появились здесь, как в один голос утверждают ученые, не ранее VII века. Причем до нас сегодня дошли действительно две святыни: ясли и колыбель Иисуса. Из Вифлеема и Назарета… Это и понятно. В эпоху раннего Средневековья папы стремились собрать в Риме как в столице христианского мира все те святыни, которые были связаны с евангельскими событиями. Все без исключения.

Не обходилось и без подлогов, поэтому сегодня мы не всегда знаем, чтó привезено из Палестины, а чтó стало святыней уже здесь, после того как тысячи и сотни тысяч губ верующих людей благоговейно прикоснулись к этим предметам. В конце концов, человек поклоняется не куску деревянной доски, но самому событию – Рождеству Христову. In praesepe ponitur sub foeno asinorum… – как поется в одном из средневековых гимнов. «В яслях полагается под сеном для ослятей»… Кто полагается в этих яслях? Тот, кто скажет потом: «Блаженны нищие духом…» И в свете этого на второй, на третий план отступает вопрос, а подлинны ли они, эти древние доски… Потому что подлинно то, что безмерно больше – Его Евангелие и Ее материнство…

«При Кресте Иисуса стояли Мать Его и сестра Матери…», – так в Евангелии от Иоанна описывается тот момент, когда уже на Голгофе, буквально за несколько мгновений до Своей смерти Иисус из Назарета, «увидев Мать и ученика, тут стоящего, которого любил», сказал Своей Матери: «Жено, се сын Твой», – а потом ученику: «Се Матерь твоя» (19: 25–27). Умирая, Он думает о том, чтó будет с Матерью.

«А туда, где молча Мать стояла»… Так напишет потом, в тридцатые годы XX века, в годы ГУЛага и расстрельных статей, об этом Анна Ахматова. Всего лишь одной стихотворной строчкой она нарисует образ, напоминающий по степени своей близости к евангельскому повествованию «Пьету», или «Оплакивание Христа», – скульптурную группу, которую изваял Микеланджело Буонарроти для собора Святого Петра в Риме.