Никита Родионович изложил свою точку зрения. Он по-прежнему считает, что на стационарном положении рация безусловно будет запеленгована и обнаружена. И не спасет даже то обстоятельство, что передачи на ней проводятся редко. У гитлеровцев она, видимо, давно на учете. Еще два-три сеанса, и Леонида накроют.

– Да, вы правы, – заметил «Грозный». – Придется ограничиться только приемом и в эфире не появляться.

– Но у меня возник один вариант… Разрешите?

«Грозный» немного прищурил свои умные, внимательные глаза. Ему нравился Ожогин. Впечатление о нем после знакомства совпало с представлением, которое сложилось у него со слов Изволина. Такие люди могут идти уверенно к цели и добиваться ее. Такой человек может быть разведчиком. А ошибки бывают у всех.

– Я вас слушаю, – произнес «Грозный».

Никита Родионович высказал свою мысль.

Под домом Юргенса сделан подкоп. Ожогину прекрасно известно расположение комнат. Там есть несколько нежилых. Подкоп надо усовершенствовать с таким расчетом, чтобы радиостанцию водворить под одну из нежилых комнат, а Леонида определить на жительство в пекарню под видом рабочего. Под домом Юргенса на рации можно работать более спокойно. В случае запеленгирования нити приведут к дому Юргенса, и этим все дело окончится, так как те, кто занимается пеленгацией, безусловно, осведомлены, что у Юргенса есть радиоцентр и несколько тренировочных станций. А аппарат Юргенса рацию не сможет обнаружить, поскольку не располагает средствами пеленгации.

– Под дом Юргенса? Интересно! Очень интересно! – «Грозный» ходил по комнате и как бы рассуждал сам с собой. – Правильно… Риск оправданный. Пожалуй, мы осуществим это.

Когда Никита Родионович стал прощаться, «Грозный» задержал его руку в своей и, глядя в глаза, сказал:

– Вот видите, умный совет порой дороже иных подвигов, хотя угон машины я и не считаю подвигом. Да и с Родэ можно было управиться без участия вашего друга. Уж если быть откровенным, то я могу сознаться, что иногда и мне хочется взять в руки гранату или пистолет и пойти вместе с Тризной. Есть такое желание, но мы все – и я, и вы – должны помнить, на что нас поставила партия. Вот так… А теперь всего хорошего. Желаю успеха…

Единственная в городе больница находилась на бывшей улице Чехова. Чтобы добраться до нее, Игнату Нестеровичу надо было пересечь весь город.

Ночь Игнат Нестерович провел беспокойно. Он не спал: то неподвижно сидел у опустевшей кровати сына, то ходил из угла в угол, то молчаливо смотрел в окно. Уже под утро, примостившись на жестком деревянном диване, он попытался забыться. Но сон не приходил, сердце тревожно билось, грудь болела. Игнат Нестерович думал о сыне, о жене. Евгения Демьяновна вторые сутки лежала в городской больнице и, возможно, сегодня уже родила. Вчера она чувствовала себя плохо, очень плохо, но Игнат Нестерович все-таки надеялся, что роды пройдут благополучно.

В неприветливой, с облезлыми стенами приемной Тризну встретила дежурная сестра. Он назвал свою фамилию и попросил узнать, родила ли его жена. Сестра внимательно посмотрела на Игната Нестеровича, словно что-то припоминая, потом предложила ему сесть.

– Я позову доктора Шпигуна.

Тризна опустился на низкую широкую скамью и, откинувшись на спинку, вытянул вперед длинные ноги. С истоптанных сапог на каменный пол стекала вода, образуя лужи. Игнат Нестерович смотрел на сапоги, на лужи и думал о докторе Шпигуне. Позавчера он запросил с Игната Нестеровича большую плату за то, что принял к себе Евгению Демьяновну. Больница Шпигуна была в городе единственной, и Тризне пришлось согласиться, хотя он не знал, чем будет расплачиваться.

Нехорошие слухи ходили про Шпигуна по городу. Говорили, что с его помощью врачи-гитлеровцы производят таинственные эксперименты над советскими военнопленными, что по его инициативе в села и деревни, расположенные в партизанской зоне, завозят вшей, снятых с тифозных больных, что Шпигун оформляет актами все «непредвиденные» смерти в застенках гестапо.

Игнат Нестерович помнил жаркий августовский день сорок первого года, когда из немецкой комендатуры его послали на медицинский осмотр. Тогда Шпигун сказал Тризне: «В Германию вас не пошлют, жить вам осталось года два – не больше…»

Вошла дежурная сестра, а за ней Шпигун. Увидев лужи вокруг ног Тризны, он сделал брезгливую гримасу и, не поднимая головы, сказал:

– Сам дохлый, жена дохлая, а еще вздумали плодить потомство! Незачем было и привозить ее. Она еще вчера вечером, задолго до родов, отдала богу душу.

Игнат Нестерович поднялся со скамьи. Стало нестерпимо душно, тяжко. Чтобы не упасть, он вцепился рукой в спинку скамьи.

– Я же вас предупреждал, – сдерживая себя, сказал Тризна. – Вы могли ее спасти…

– А зачем? – злобно проговорил Шпигун. – Толк от этого какой? Не вчера, так во время родов, все равно.

Тризна вздрогнул. Злоба и ненависть вспыхнули с новой силой, и он тяжело пошел на попятившегося Шпигуна…

Вечером к Ожогину и Грязнову прибежал Игорек. Глаза его были заплаканы.

Пользуясь отсутствием хозяйки, Никита Родионович увел мальчика в коридор и быстро развернул листок бумаги: «Я погиб и погубил дело. Спасайте Леонида и присмотрите за сыном. Домой ко мне не заходите – там засада. Тризна».

– В чем дело, Игорек? Что случилось?

Игорек рассказал то, что слышал от взрослых: тетя Женя умерла в больнице, а Игнат Нестерович, узнав об этом, убил доктора, и теперь его разыскивают.

– Где Игнат? – с тревогой спросил Ожогин. Игорек ответил, что сейчас Тризна лежит у Заболотько и ни с кем не разговаривает.

– Денис Макарович знает об этом?

– Да.

Дело произошло так. Мальчик нес радиограмму Леониду. Войдя во двор Тризны, он столкнулся в дверях дома с гитлеровцами. Чтобы не вызвать подозрений, Игорек притворился нищим и, сняв шапку, попросил хлеба. Немец дал ему пинка ногой и выгнал.

Уже по пути к Изволину Игорек встретил Игната Нестеровича, рассказал ему обо всем, и они вместе пошли к Заболотько. По просьбе Игната Нестеровича Игорек сбегал к Изволину и сообщил ему обо всем случившемся…

– Дядя Игнат очень просил посмотреть за Вовкой, – добавил Игорек и расплакался.

– Ну что же ты плачешь? – Ожогин растерянно погладил мальчика по голове.

Отпустив Игорька, Никита Родионович рассказал обо всем Андрею и зашагал в волнении по комнате. Прежде всего, видимо, нужно было выяснить подробности.

– Пойду к Изволину, – сказал он. – Подумаем вместе…

Андрей остался один. Рана его быстро заживала. Юргенс поверил рассказу о том, что Андрей был ранен около самого дома в ночь налета советской авиации, и даже трижды присылал на квартиру врача-немца, который делал Грязнову перевязки.

Постояв в раздумье около окна, Андрей вернулся к столу и развернул тетради Никиты Родионовича с записями по радио и разведке. Надо было взять себя в руки и подготовиться к занятиям.

Изволина дома не оказалось. Ожогина встретила Пелагея Стратоновна. Она сообщила, что Денис Макарович только что ушел к Заболотько.

– Ничего не сказал и ушел. И вообще, смутный он сегодня какой-то. Видно, что на душе у него кошки скребут, а молчит. Молчит и вздыхает.

– Это вам, наверно, показалось. Все идет хорошо, – попытался рассеять подозрения женщины Никита Родионович. – Советская Армия освободила Ровно, Луцк, Шепетовку. Вести радостные…

– Так-то оно так… – ответила Пелагея Стратоновна и смолкла.

Ожогин уже собрался уходить, когда она сообщила новости о Варваре Карловне. Тряскина выздоравливает. Всё книги читает да про Ожогина спрашивает: как там Никита Родионович да почему он не придет проведать ее.

Ожогин подумал, что придется действительно как-нибудь сходить к Варваре Карповне и поговорить с ней.

Простившись с Пелагеей Стратоновной, Никита Родионович поспешил к Заболотько.

Там были Тризна, Повелко, Заломин, мать и сын Заболотько. Игнат Нестерович неподвижно лежал на большой скамье. У него только что был тяжелый приступ. Анна Васильевна вытирала с пола кровь.

Всех мучил один вопрос: что делать? Укрыть Тризну в доме Заболотько не составляло никакого труда. Где находилось двое, там мог поместиться и третий. Это полдела. Другой вопрос: как отвести угрозу от Леонида Изволина, от радиостанции подпольщиков, от хранилища документов, оружия, взрывчатки?

Ожогин высказал мысль, что все будет зависеть от того, как долго намерены гестаповцы сидеть в засаде.

– Они будут ожидать Игната, – сказал Изволин.

– Его они не дождутся, – добавил Повелко.

– Дождутся! – громко проговорил Игнат Нестерович и, приподнявшись, сел на скамью. – Дождутся! Выслушайте меня спокойно, – сказал он и вытянул руку вперед, как бы предупреждая возможные возражения.

Все переглянулись.

Тризна с полминуты посидел молча, собираясь с мыслями, затем встал:

– Выход есть. Сейчас я пойду домой, и к утру там от гестаповцев и следа не останется.

– Не понимаю, – сказал Ожогин.

– Чего же тут непонятного! – с нескрываемой досадой проговорил Игнат Нестерович. – Гестаповцам нужен я, и я явлюсь.

Стало тягостно тихо. Всем было ясно, что пожертвовав собой, Тризна хочет спасти Леонида. Гитлеровцы схватят Игната Нестеровича, произведут, на худой конец, обыск в доме и уйдут.

– А ты подумал о том, кто тебе разрешит так поступить? – сурово спросил Денис Макарович. – За кого же ты нас принимаешь?

– Я обязан так поступить, – быстро заговорил Игнат Нестерович. – Вы, наконец, сами должны заставить меня это сделать. Я совершил ошибку и должен исправить ее. Мне недолго жить… Вы же сами знаете…

Он встал, подошел к стене и, сняв с гвоздя ватник и шарф, стал одеваться.

– Пока я и мои друзья живы, этому не бывать! – резко сказал Денис Макарович и взял Тризну за руку.

– Правильно, – поддержал Никита Родионович. – Будем искать другой выход.

– И найдем его, – добавил Повелко.

Игнат Нестерович стоял, опустив голову.

– Ждать нет времени, – заговорил он хрипло. – Катастрофа может произойти каждую минуту. Если не разрешите, я сделаю сам, как подсказывает совесть. Я же не брал у вас санкции убивать Шпигуна…

– Это не довод, – прервал его Никита Родионович. – Возможно, что на твоем месте всякий другой поступил бы так же. Сейчас об этом судить трудно.

– Не знаю… не знаю… – замотал головой Тризна и тихо добавил: – Я пойду… Я вас понимаю… хорошо понимаю… Но другого выхода нет, и вы его не найдете. А если и найдете, то будет поздно. Я думаю…

Он не окончил фразы. Ватник и шарф выпали из рук. Горлом хлынула кровь. Его подхватили под руки Ожогин и Повелко, но удержать не смогли. Тризна упал на колени, закрыл руками рот.

Друзья подняли его и перенесли в соседнюю комнату. Анна Васильевна выбежала во двор и вернулась с миской, наполненной снегом, но было уже поздно.

– Товарищи… Вовка… Простите… – выдохнул Игнат Нестерович и затих.

Утром к Леониду никто не спустился, не принес хлеба и кипятку, не передал радиограммы. Это было необычно. Леонид попросил Большую землю перенести сеанс на полдень. Не пришел Игнат Нестерович и в полдень. Сеанс перенесли на вечер. Леонид волновался не на шутку. Что могло произойти? Ему было известно, что Евгения Демьяновна в больнице, что Вовка у деда, дома один Игнат. Но куда он девался? Какие причины вынудили его забыть о Леониде, сорвать работу?

Как и большинство людей, проводящих время в одиночестве, Леонид разговаривал сам с собой вслух.

– Неужели попался? – размышлял Изволин. – Не может быть! На время болезни жены и сына отец запретил Тризне заниматься боевыми делами. Тогда в чем же дело? Может быть, заболел, лежит в пекарне или у Заболотько?

Леонид с тревогой ожидал наступления темноты. Стрелка на часах подошла к восьми, но ни Игната Нестеровича, ни обычных сигналов не последовало. Леонид начал нервничать. Он включил приемник и надел наушники. Долго вертел регулятор настройки, но так и не мог унять растущего беспокойства.

«А если он лежит дома и с ним так плохо, что он не может встать? Чего же я жду? Может быть, ему самому нужна моя помощь?» – вдруг подумал Леонид.

Дважды Леонид сам выбирался наружу. В обоих случаях все сошло удачно. Собственно говоря, выйти из погреба не составляло особого труда: надо было только приподнять тяжелое творило, сдвинуть с него будку с Верным – и выход открыт. Другое дело – обратное возвращение. Тут без помощи Игната Нестеровича или Евгении Демьяновны Леонид никогда не обходился. Они водворяли на место собачью будку и закрывали творило.

Терзаемый сомнениями и думами, Леонид вышел в переднюю часть погреба, отделенную дверью, поднялся по лестнице, приложил ухо к творилу и прислушался. Ничто не нарушало тишины. Леонид осторожно нажал головой на творило – оно легко подалось, и образовалась узкая щель, в которую он просунул кисти рук. Повеяло холодом. Леонид опять вслушался: по-прежнему тихо. Сквозь щель были отчетливо видны снежный покров, часть неба с яркими звездами и кусочек дома – самый угол.

– Верный! Верный! – шепотом позвал собаку Леонид, но она не шла на зов и ничем не обнаруживала своего присутствия.

Послышался шорох, будто кто-то прошел мимо. Видимо, Верный был где-то недалеко.

Леонид позвал собаку громче. По-прежнему тишина.

Он постоял еще несколько минут, вдыхая ночной морозный воздух и чувствуя, как щемящий холодок проходит через руки во все тело. Он хотел уже приподнять творило и выбраться наружу, но раздумал и решил подождать.

Прошло еще пять напряженных минут. Нигде ни шороха, ни стука, ни голоса. Далеко-далеко пролаяла собака, ветерок донес гудок маневрового паровоза…

Руки уже начинали застывать, по телу пробежала дрожь.

«Чего же я жду? Так можно и всю ночь простоять», – подумал Леонид. Он поднялся еще на ступеньку, уперся головой в творило, и оно повалилось на скатившуюся собачью будку. Леонид высунулся до пояса – он захотел осмотреться, но не успел: что-то тяжелое обрушилось на его голову. На мгновение мелькнули перед глазами звездное небо, двор, покрытый снегом, потом все рассыпалось на мириады огней…

Уже вечерело, когда к дому Юргенса подкатил окрашенный в белый цвет лимузин. Шофер резко затормозил и, не выключая мотора, открыл дверцу.

Из машины вышел Марквардт. На нем были пальто с меховым воротником и меховая шапка.

Появление шефа было для Юргенса неожиданным. Гость застал Юргенса в кабинете, где тот, сидя за столом, делал записи в блокноте.

Марквардт был серьезен и холоден.

– Надеюсь, вы догадываетесь о причине моего внезапного визита? – не ответив на приветствие Юргенса, заговорил он официальным тоном.

Тревога возникла мгновенно, и Юргенсу стоило усилий скрыть ее. Он попытался предупредить расспросы:

– Полагаю, что ваше посещение связано со смертью подполковника Ашингера. Это произошло так нелепо, так неожиданно…

– Отчасти и ради этой грязной истории…

Юргенс покраснел, что не укрылось от пристального взгляда шефа.

– Вы, оказывается, еще не потеряли способности краснеть. Это замечательно… – он обошел стол, уселся на место Юргенса, вырвал из блокнота листок и взял карандаш. – Видимо, в Германии есть еще люди, сохранившие некоторые черты порядочности. К числу их, вероятно, принадлежите и вы, господин Юргенс. При вашем характере, при ваших делах – и краснеть! – Он развел руками и расхохотался.

Выходка шефа озадачила Юргенса. Он не знал, как реагировать на тон и обращение Марквардта. Решил, что лучше всего обидеться, но шеф опередил его маневр и спросил, известно ли господину Юргенсу, как на фронте поступают с людьми, фабрикующими подложные документы.

Теперь наконец Юргенс понял, в чем дело.

– Половина вашего денежного отчета за год построена на грубо подделанных расписках. А вы знаете, чем это пахнет?

Юргенс театральным жестом обхватил голову руками и опустился в кресло.

Марквардт иронически улыбнулся. Он может успокоить Юргенса: отчет дальше не пошел, он привез его с собой. Им они займутся позже. Однако он надеется, что Юргенс не станет больше злоупотреблять его доверием…

Шумный вздох облегчения вырвался из груди Юргенса. С благодарностью посмотрев на шефа, он вытер платком лоб.

– Докладывайте новости и все, что мне следует знать, – предложил Марквардт и, наклонившись над столом, начал что-то чертить на листке бумаги.

Юргенс рассказал о взрыве электростанции, убийстве Родэ, поимке подпольщика.

Марквардт, не отрываясь от бумаги, слушал.

Юргенс уже спокойно, обычным деловым тоном, доложил о ходе подготовки агентуры, предназначенной к переброске за линию фронта. Следя за рукой шефа, Юргенс машинально остановил взгляд на листе бумаги и затаил дыхание: на уголке было крупно и отчетливо вычерчено дробное число «209/902». Не поднимая головы, шеф обвел дробь кружком и поставил справа от него большой вопросительный знак.

Юргенс взволнованно отвел глаза в сторону и уже не так уверенно продолжал доклад. В голове зародилось подозрение. Если за отчет он получил лишь предупреждение, то раскрытие этой цифры сулило арест, следствие, военно-полевой суд.

– Довольно… Скучно… – прервал доклад Марквардт и, отложив в сторону карандаш, спросил: – Ну, а с Ашингером как?

– Полагаю…

– Полагать тут нечего. История грязная и задумана неумно.

– То есть?

– Точнее – глупо. Вы, надеюсь, догадываетесь, что я располагаю не только вашей информацией.

Юргенс растерялся. «Гунке донес», – мелькнула у него тревожная мысль.

– Мне все-таки непонятно… – начал он и смолк, не зная, что сказать.

– Сегодня вы почему-то особенно непонятливы. А между прочим, эта история может принести вам большие неприятности. Полковник Шурман заинтересовался ею.

– Причем же здесь я? – теряя самообладание, почти крикнул Юргенс.

Марквардт встал.

– Не пытайтесь казаться глупее, чем вы есть на самом деле! – сказал он резко. – И не считайте меня идиотом.

Юргенс побледнел от досады, гнева и страха, а Марквардт продолжал говорить, и его слова били по взвинченным нервам Юргенса, точно удары палкой.

И как только хватает, мягко выражаясь, смелости у Юргенса спрашивать, причем здесь он! Было два претендента на наследство тестя, выражающееся в кругленькой сумме, а теперь остался один.

Марквардт прошелся по комнате. Он дал Юргенсу понять, что не заинтересован в его разоблачении, но ведет себя Юргенс по меньшей мере глупо. Создается впечатление, будто он задался целью сам накинуть себе на шею петлю.

– Только эта цифра, – Марквардт ткнул пальцем в листок бумаги, – вынуждает меня вытягивать вас из петли.

– Вы знаете?.. – вскрикнул Юргенс.

– Без вопросов, – оборвал Марквардт. – Не время. Но учтите, если вы, вопреки здравому смыслу, полезете дальше в петлю, я за вами следовать не намерен. Надеюсь, поняли?

Юргенс кивнул головой и, вынув из кармана платок, снова вытер влажный лоб и покрывшиеся испариной руки.

Марквардт опустился на свое место. Теперь эту тему он считает исчерпанной. Пусть лучше Юргенс расскажет, какой ветер дует с фронта.

Юргенс подробно проинформировал о положении на фронте. Он говорил более уверенно, даже с подъемом, так как теперь видел в лице Марквардта не только шефа. Юргенс старался обрисовать положение немецкой армии в самых мрачных красках. Он уверен, что русские не ограничатся освобождением своей территории: они придут в Германию.

– Это не ново, – возразил Марквардт. – Но они не придут, а приползут, истекая кровью. Приползут обессиленные, не способные твердо стоять на ногах и говорить во весь голос. Ситуация крайне оригинальная: Россия и Германия обе победят и обе будут побеждены.

Юргенс сдвинул брови:

– Конечно, такое равновесие возможно, но лишь в том случае, если союзники России не высадятся в Европе. Оно нарушится в пользу русских, как только откроется этот пресловутый второй фронт. Тогда Германии будет хуже.