Охраняется Законом РФ об авторском праве. Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

Книга посвящается мужчинам и юношам всех национальностей, которые сражались и погибли

Глава 1

Это произошло в Восточной Пруссии ранней весной 1938 года. На березах уже набухли почки, земля потихоньку оттаивала, и лишь местами, словно белые заплатки на огромном черном полотне, остались лежать маленькие островки снега. Даже дома казались наряднее; в них готовились отпраздновать окончание долгой утомительной зимы. Почти на каждом крыльце стояли только что наломанные березовые ветки, готовые вот-вот распуститься, словно говорившие о том, что приближается новое время года. Для всех весна была временем надежд, перемен, когда города открывают настежь свои окна и люди начинают просыпаться от зимней спячки.

Легко и беззаботно я шагал по дороге, по которой всегда ходил из школы домой. Мне было пятнадцать, и весна для меня означала то, что совсем скоро я смогу снова отправиться в плавание под своим парусом. Я уже соскучился по свежему ветру, дующему в лицо, и все мои мысли были только об одном: как в это воскресенье я смогу выйти на регату. Все было тихо и спокойно в тот мирный день, но этого нельзя было сказать о ситуации в Германии. Разве мог кто-нибудь тогда поверить, что что-нибудь ужасное ожидает весь мир, и как я сам мог поверить, что моя жизнь изменится в одночасье? Но тогда я был слишком молод, чтобы понять все это.

А по всей Германии раздавался грохот военных машин. Неофициальная мобилизация уже началась, и солдаты целыми группами пересекали страну туда и обратно. Оборонительные силы плотно стояли на балтийской границе, засекреченность того, что происходило на российской стороне, была столь велика, что немцы не могли представить, что там происходит. В Германии же была установлена тяжелая артиллерия, а в воздухе с ревом носилось множество самолетов: проходили военные учения. Чемберлен вел переговоры с Гитлером насчет мирного урегулирования вопроса, касающегося возвращения территорий, отвоеванных у Германии после Первой мировой войны. После той встречи в Мюнхене Чемберлен вместе с Гитлером вышли к народу со словами: «Мы не хотим войны».

Гитлер, поддерживаемый Геббельсом, в своих речах объяснял немецкому народу: «Мы не можем стоять и смотреть, как наши соотечественники, наши братья и сестры подчиняются захватчикам, идя на поводу их агентурной разведки». Свою речь он закончил такими словами: «Мы должны вернуть назад нашу землю и освободить наш народ от рабства, миром или войной».

Я понимал, что Пруссия была расколота пополам коридором, но все это казалось далеким и нереальным. Как же я был не прав тогда. Все это касалось меня, да еще как.

Не спеша, ленивой походкой я шел по дороге, мимо дома бургомистра, направляясь к дому Гута Биркенфельда, своему дому, туда, где жили все мои предки, семья фон Конрата из Восточной Пруссии. Оставалось пройти еще милю, и я продолжал мечтать о регате. Наконец показалась тропинка, ведущая прямо к нашему дому.

Проходя по двору, я не заметил ничего такого, что бы могло отличить сегодняшний день от других. Конюхи, как обычно, чистили и запрягали лошадей, а на ферме, располагавшейся неподалеку, молочники, как всегда по вечерам, готовились развозить молоко.

Все вокруг было родным, и знакомые приветствовали меня улыбками. Обойдя дом, я увидел моего брата Франца, стоявшего у белой колонны на самой верхней ступеньке крыльца. Он помахал мне телеграммой, которая была у него в руке:

– Эй, парень! Как тебе удалось это?! Тебе повестка прямо из Рейхсканцелярии!

В ответ я пожал плечами. Разве это значило что-нибудь по сравнению с плаванием под парусом на следующей неделе? Но Франц не унимался:

– Я не смог дождаться тебя, поэтому открыл конверт и показал телеграмму деду и бабушке. Я не понял, доволен дед или нет. – Прочитав письмо, он прямиком направился в бар, чтобы выпить.

Я взял телеграмму у Франца.

«От имени фюрера и с согласия ваших родственников вы зачислены в Академию психологии в Зонтхофене, Бавария! Доложить в течение сорока восьми часов. Рейхсканцелярия».

Я уставился на бумагу и еще раз перечитал послание. Всего несколько слов и точка. Франц приплясывал вокруг меня и кричал: «Что ты думаешь об этом, а, парень?! Что скажешь, а!» Но у меня не было слов. Я не мог понять, почему они выбрали меня. Это казалось нелепым, что какой-то тонкий лист бумаги, который я держал в руках, имел такую власть и мог полностью изменить мою жизнь. Я не протестовал, и у меня не было никаких вопросов. Я должен был доложить о своем решении за данное мне время, или меня просто убьют. В гитлеровской Германии с ослушавшимися был короткий разговор, даже если это касалось детей. Повернувшись, я печально побрел к конюшне, где стояла моя лошадь – красивый жеребец черного цвета, и попытался объяснить ему, как я не хочу уезжать. Он так преданно взглянул на меня, что я еле смог сдержаться, чтобы не расплакаться. И в этот момент ко мне подошел мой дед.

– Сынок, – произнес он любящим голосом, – я знаю, как трудно оставлять то, что ты любишь, но это великая честь для каждого – служить на благо родины, и я горжусь тем, что являюсь тебе дедом. Ты пойдешь по стопам своего отца, и если бы сейчас он был здесь, то тоже бы гордился тобой. – Положив руку мне на плечо, он повел меня в дом. – В нашей семье существуют традиции, Георг, и ты должен с честью и достоинством сохранить их.

Дед принес из кабинета бутылку хереса и, наполнив два стакана, один протянул мне.

– За твое будущее, Георг, за тебя.

Медленно, ничего не говоря, мы пили вино. Я хотел, чтобы он сказал только: «Георг, тебе никуда не нужно уезжать. Ты можешь спуститься по реке на своей лодке в воскресенье, и все будет так же, как и раньше». Но он промолчал, и мы допили вино в тишине. Потом мы пошли на кухню, где бабушка и Франц уже собирались ужинать. По случаю моего последнего вечера дома бабушка приготовила жареную индейку. Мне дали обе ножки, но я не мог есть, еда застревала у меня в горле.

У меня оставалось так мало времени, и я сказал Францу, чтобы он забрал себе лодку и попросил деда позаботиться о лошади. Я не знал, что еще сделать и сказать, не мог поверить, что это все. Франц царапал ножом скатерть, а дедушка, опустив глаза, разглядывал свои руки. Он долго сидел так, а потом перевел взгляд на бабушку:

– Первый раз в жизни я чувствую себя старым.

Она отвернулась и стала смотреть в стену.

Допив кофе, я пошел прощаться со своими друзьями. Меня долго не было, и, когда я вернулся, горел только свет перед входной дверью и на кухне. Я устал и никого не хотел больше видеть, но едва шагнул за порог, как загорелся свет и ребята из отряда юных моряков Германии, сидевшие кто где попало, запели: «Ничто не может сломить моряка». Казалось, там были все. Они веселились, ели и болтали. «Ты вытащил счастливый билет, Георг. Хотелось бы нам оказаться на твоем месте!»

Им было не понять моих чувств, но они с таким энтузиазмом провожали меня, что я не хотел показывать им, как мне плохо. Вечеринка закончилась далеко за полночь, и, когда все ушли, я еще долго стоял и смотрел на тающий снег. За моей спиной горничные приводили в порядок помещение, но мне казалось, будто все происходит где-то далеко. Я ничего не осознавал, пока не пришла бабушка и не отвела меня спать. Я упал на кровать в одежде. «Интересно, куда я попаду? – крутилось у меня в голове. – Самое интересное, почему выбрали именно меня? Ведь я был единственным человеком во всей Германии, который не хотел никуда уезжать».

Должно быть, я спал совсем недолго и проснулся с той самой мыслью, с которой заснул. Разбудила меня бабушка, которая принесла завтрак и хлопотала возле меня, словно наседка. На мгновение мне показалось, что не было никакой телеграммы, но, окончательно проснувшись, я осознал, что хочу я этого или нет, но это мой последний час в родном доме.

Позавтракав, я надел на себя военную солдатскую форму, спустился в сад, чтобы срезать букет желтых роз, которые следовало отнести на могилу матери. С болью в сердце я положил их на могилу и попрощался с покойницей.

Оставалось время, чтобы как раз успеть на поезд. Прямо у ступенек дома нас ждала самая лучшая наша машина, и водитель, уже одетый в униформу, поставил мои чемоданы на заднее сиденье. Я залез в автомобиль, бабушка с дедом сели напротив меня. Бабушка не верила в войну и в то, что детей забирают из дома, так она говорила дедушке.

– Война – не женское дело, – кратко ответил он. – Георг теперь мужчина и должен служить своему отечеству, я надеюсь, он будет служить достойно.

Бабушка начала плакать, а я смотрел на нее и думал: «Женщины слабые, поэтому свои печали они прячут в слезах». Сейчас я знаю, что это не всегда так.

Приехав на станцию, мы увидели массу молодых людей. Здесь было целых два оркестра, так громко игравших, что я еле слышал, что говорила мне бабушка. Вдруг неожиданно раздался последний предупредительный свисток. Моя бабушка, подобно другим женщинам, стоявшим вокруг, заволновалась, она стала обнимать и целовать меня, умоляя поскорее садиться на поезд. Дед взял меня за руку и сказал:

– Теперь все зависит от тебя, Георг. Не опозорь нашу фамилию. Да поможет тебе Господь, сынок.

Я сел на поезд, который, двинувшись, постепенно набирал обороты, так что дедушка и бабушка скрылись в толпе.

– Пусть Господь не оставит вас тоже! – кричал я, но мои слова заглушались в грохоте колес поезда. Затем и станция исчезла из вида, и я сел на свое место, глядя перед собой пустыми глазами. Впереди меня ждала неизвестность, но я был молод, и, хотя мне ужасно не хотелось покидать родные края, все же я был уверен, что совсем скоро смогу вернуться туда.

Тогда я еще не знал, что начнется война и я никогда больше не увижу свою семью. Но я рад сейчас, что тогда не знал этого.

Вытянувшись на своей полке в пустом купе, я начал читать. Эту книгу о Наполеоне Бонапарте, зная мое увлечение историей, дал мне с собой в дорогу дед. Читая, я пытался избавиться от навязчивых мыслей, но это было бесполезно: они снова и снова лезли в голову.

Поезд прибыл в Берлин в полдень следующего дня. Я сидел на пустой скамейке и ждал поезда на Мюнхен. Думая о том, какое расстояние я проделал, я совсем расстроился, ощутив сильную тоску по дому. Мне никогда раньше не приходилось уезжать из дома дольше чем на несколько дней, и чем больше я думал об этом, тем меньше понимал, что во мне нашли такого, чем я мог бы пригодиться своей стране. Никакой войны не было. Да и Гитлер и Чемберлен были настроены против военных действий. Но почему тогда всех молодых людей Германии одели в военную форму и обучают обращаться с военной техникой? – спрашивал я себя. Мне вдруг стало не по себе, какая-то холодная волна охватила все тело. Мои размышления прервал голос, донесшийся из громкоговорителя, он произнес мою фамилию:

«Георг фон Конрат, немедленно доложите о своем присутствии в военкомат».

Подхватив чемоданы, я бегал с платформы на платформу, пока не нашел то, что искал. В помещении было человек сто, примерно моего возраста, которые также ехали в Зонтхофен. После того как офицер проверил мои дорожные документы, он быстро представил меня остальным. Затем нам показали вагон-ресторан, где мы могли подкрепиться. Мы еще не знали, что это в последний раз нам самим предлагают выбрать еду. Я огляделся по сторонам, рассматривая остальных, еще не осознавая, что с большинством из этих ребят, начиная с сегодняшнего дня, мне предстоит учиться, есть и спать под одной крышей.

Все мы были немного сбиты с толку, смущались, и поэтому было непросто так вот сразу с кем-то разговориться, но я познакомился с одним мальчиком, тоже из Пруссии, и всю оставшуюся часть поездки мы держались вместе. Его звали Вилли фон Хоффен, он приехал из Пиллау^[1], но, казалось, не был расположен к разговорам, и я больше не о чем не расспрашивал его. Мы просто сидели рядом, а он читал мою книгу.

Когда мы приехали в Мюнхен, для меня это был просто чужой огромный город. Нам не разрешили самостоятельно покидать станцию, а мимо неслись толпы поглощенных своими заботами людей, которым не было до нас никакого дела. Лишь охранники, сопровождавшие поезд, не спускали с нас глаз.

От Мюнхена оставалось ехать только несколько часов, и, когда поезд остановился на маленькой загородной станции, нам приказали высаживаться. Один из сопровождавших поезд повел нашу группу в направлении находившихся неподалеку гор, у подножия которых располагалось четырехэтажное здание.

– Это Зонтхофен, – произнес он. – Вам очень повезло. Только сливки немецкого общества получают шанс попасть внутрь Академии.