Джен

Сидя на ступеньках рядом с полупустой бутылкой водки – ее воображаемым другом, компаньоном и безжалостным начальником, – Джен размышляла, как она дошла до жизни такой.

Это долгая история. Но и времени у нее было много. Никаких дел – только съездить в магазин, разобраться с банком, понять, как исцелить боль, причиненную вечно раздраженной дочери, и изменить траекторию жизни.

Джен сделала неправильный выбор. Или несколько. Но пускай она и считала себя ужасным, безнадежно пропащим человеком, Джен не была злодеем.

Удивительно, но алкоголь тоже им не был.

Настоящим злодеем была чертова Эрин Тирнан.

Справедливости ради надо сказать, что Джен выпивала задолго до встречи с Эрин. Как и с остальными ее хобби – теннисом, учебой и спорами о политике, – с этим делом у Джен все хорошо сложилось. И если не считать нескольких неприятных случайных связей в молодости и тот случай в Напе, когда она пьяной села за руль, алкоголь не был проблемой. К тысяче девятьсот девяносто девятому году, когда они с Дэном поженились, Джен выпивала только по вечерам в выходные, да и то рюмки три или, может, пять.

Потом, летом две тысячи первого, Джен забеременела Хлоей и целых девять месяцев не пила ничего. Настоящее достижение, особенно с учетом того, что в это же время произошла самая крупная трагедия в ее жизни.

На одиннадцатой неделе беременности и двадцать второй минуте ее рабочего дня на двадцать шестом этаже Всемирного торгового центра в Северную башню врезался самолет. От шока и замешательства Джен выбралась оттуда не так быстро, как могла бы. Когда она наконец добралась до их с Дэном двухкомнатной квартиры в районе Флэтайрон, волосы ее были покрыты пеплом, а в голове мелькали картинки, которые будут мешать ее сну следующие несколько месяцев.

Но посттравматический стресс меркнул перед мыслью о том, что токсины могут сотворить с ее ребенком. Через неделю после атаки, когда воздух в их районе – в трех километрах от торгового центра – погустел от химической вони, так что жители даже окна не могли открыть, «Америкэн Экспресс» переместил отдел Джен во временные офисы на Уолл-стрит, всего в паре кварталов от еще горящих обломков. И отдел кадров, и федеральное правительство клялись, что воздух был безвреден, в то время как «Голдман Сакс», расположенный на той же улице, велел беременным сотрудницам оставаться дома.

А в октябре всех напугали спорами сибирской язвы, что стало просто вишенкой на торте.

Несмотря на все это, Джен не притрагивалась к выпивке. Хлоя родилась в апреле две тысячи второго, и Альтманы решили купить дом в Линкольнвуде. В июле у Джен закончился декретный отпуск, но в «Америкэн Экспресс» она не вернулась. Ее план растить детей в городе, совмещая материнство и работу, больше ей не подходил. Дэн согласился с решением жены стать домохозяйкой, и отчасти потому, что так его не мучила совесть за долгие рабочие дни в «Уилмер Хэйл». Доктор Розенцвайг, психиатр Джен, тоже одобрила этот выбор.

– Я когда спрашиваю себя, – объясняла Джен совоподобной женщине, так похожей на беспристрастную версию ее матери, – что важнее – быть с дочерью или увеличить количество владельцев платиновых карточек на три процента? Ответ очевиден.

– Вы принимаете правильное решение, – сказала доктор Розенцвайг.

– Я тоже так думаю, – согласилась Джен.

Только спустя десять лет она поняла, как ошибалась. Но все минусы материнства – мозг, превратившийся в пюре, потеря одобрения со стороны коллег и отсутствие контакта с человеческим существом, которое могло разговаривать полными предложениями и не писало в подгузник, – давили на Джен так сильно, что к две тысячи пятому году, когда Альтманы, уже с маленьким Максом, переехали в дом на Брэнтли-серкл, Джен считала бокал вина перед ужином чем-то обязательным.

В огромном новом доме по соседству, с четырехлетней Элайзой, восемнадцатимесячным Генри и вечно отсутствующим инвестором Джоном, жила Эрин Тирнан.

Женщины идеально подходили друг другу. Хлоя и Элайза, рожденные с разницей в пару месяцев, моментально подружились. Макс и Генри тоже полюбили играть вместе. Или скорее играть параллельно друг другу, ведь они были слишком маленькими и слишком… мальчиками, чтобы подружиться так, как это принято у девчонок. Но обстоятельства заставляли их проводить время вместе, ведь их матери сблизились, словно сестры.

Эрин поразила Джен с первого взгляда. Она была веселая, невероятно умная и даже играла в теннис на одном уровне с Джен, хотя сыграть матч у них получалось лишь в редкие выходные, когда удавалось спихнуть детей на уставших мужей. Эрин недавно бросила работу в области развлекательной журналистики, но от бывшей профессии у нее остались неиссякаемый запас звездных сплетен и язвительное презрение к мамашкам-наседкам, которые бросались на каждого, кто кормил своих детей неорганической едой или включал в машине что-нибудь, кроме Моцарта.

А именно к такому идеалу и стремились мамочки на ухоженных детских площадках Линкольнвуда: серьезность, чрезмерная опека, осуждение всего и вся и ярое пренебрежение к любой другой женской цели, кроме материнства. Джен находила эту атмосферу настолько угнетающей, что в какой-то момент в ней проснулось подростковое желание идти наперекор. А Эрин не только разделяла это желание – она реализовывала его на практике. И не просто составляла Джен компанию в высмеивании мамаш-ханжей, вроде Стефани Андерсен и Лизы Коэн. Она научила Джен, как показать этой системе ценностей большой, жирный средний палец.

Все началось с так называемой спиртной среды, причем вполне невинно. Подруги, возвращаясь с детьми после занятий плаванием в общественном центре, обычно выпивали стаканчик-другой. Это было не раньше четырех вечера – рановато, но не вопиюще рано – и позволяло им отдохнуть после разглагольствований Стефани и Лизы в раздевалке о том, как они сами готовят органическое детское питание.

– Не стоит ли подождать до пяти? – спросила Джен в самую первую спиртную среду.

Эрин пожала плечами, наполняя бокал:

– В Новой Шотландии сейчас пять.

Джен не стала спорить. Это был неопровержимый факт.

Когда подруги узаконили спиртные среды, Эрин предложила следующую идею для контркультурного отдыха – праздные пятницы. Их было сложнее оправдать, потому что они начинались в обед и включали в себя коктейли «Маргарита».

– Мне немного некомфортно пить днем, если это не во время футбола, – призналась Джен.

Эрин удивилась:

– Это что-то мичиганское?

– Ты делала так в колледже?

– Только раз, когда Йель играл, – ответила Эрин. А потом выдвинула свой университетский аргумент: – Это табу – не пить днем – такая пуританская фигня, что даже пуритане на нее не велись. Ты знала, что первые сто лет в Гарварде студентам на завтрак давали пиво?

– Серьезно?

– Да! И такое было не только для студентов. Пиво на завтрак считалось совершенно нормальным. Отцы-основатели постоянно ходили пьяненькие. И при этом устроили революцию! И написали две конституции! А что у тебя запланировано на сегодня? Сменить подгузник и прочитать сказку вслух шесть раз подряд?

– Ладно, убедила, – согласилась Джен. – Но только одну.

В итоге в ту первую пятницу она выпила три «Маргариты». И не без тревоги.

– Стой! – воскликнула Джен, закрывая ладонью стакан, чтобы Эрин не могла налить вторую порцию. Потом показала на детей, которые играли в прятки на заднем дворе: – Что, если они разобьют голову и нам придется ехать в травмпункт?

– Я спокойно поведу, – пообещала Эрин. – И до госпиталя легко доехать. Всегда направо.

– Звучит так себе.

Эрин закатила глаза:

– Во-первых, никто не разобьет голову: девочки слишком осторожные, а мальчики слишком боязливые. Во-вторых, даже если разобьет, я три года была вожатой и смогу оказать первую помощь до приезда таксиста Бориса из Линкольнвуда.

– Получается, таксист Борис из Линкольнвуда – наш трезвый водитель?

– Получается так.

– Тут правда живет Борис? Ты его знаешь?

– Нет. Это просто образ. Но тут действительно есть служба такси, и водители быстро приезжают. В прошлый выходной я так ехала из загородного клуба.

Борис быстро превратился в кодовое слово («А Борис уже работает?», «Пора звонить Борису», «Не дай мне забориситься – у меня встреча ТСЖ в шесть»), а праздные пятницы – в еженедельный ритуал наравне со спиртными средами. Которые стали распространяться на остальные дни недели.

– Как-то плохо, что мы это делаем, – заметила Джен в один солнечный вторник.

Подруги сидели на детской площадке в Мемориальном парке и попивали шардоне из кружек-непроливаек.

– Неправда, – отрезала Эрин. – Мы поступаем очень по-умному.

– Тебе не кажется, что мы слишком много пьем?

– Пока не пьем каждый день, все в порядке.

Джен на секунду задумалась.

– Но я пью каждый день.

– Вино за ужином не считается. Спроси французов. Самые здоровые люди на земле.

Однако Эрин не смогла уговорить Джен – у той были свои границы. Несмотря на сильную пиар-кампанию, она отказалась от кровавых понедельников («Кровавые Мэри», пока дети спали после обеда).

– Можешь без меня, я не обижусь, – предложила Джен.

Эрин фыркнула:

– Я не буду пить в одиночестве! Это алкоголизм.

Не считая периодических вспышек самоконтроля, их тайное общество полупьяных домохозяек просуществовало добрых три года. И существовало бы дальше, если бы не финансовый кризис в две тысячи восьмом. Компания «Леман Бразерс» обанкротилась, и Джон Тирнан потерял работу. Мужчина, который раньше появлялся дома реже, чем Дэн, теперь каждый день грустно скитался по своему жилищу, и постоянные вечеринки на огромной кухне у Тирнанов резко прекратились.

Пьянство не прекратилось, но проходило теперь в комнате отдыха в подвале у Альтманов – вместе с сеансами супружеско-финансовой терапии для помрачневшей Эрин. Ее обычное по-хулигански веселое настроение испортилось так сильно, что перемену заметила даже Хлоя, которая стала спрашивать: «Почему мама Элайзы постоянно злая?» Потом Джон устроился на новую работу в Сан-Франциско, и в начале лета две тысячи девятого Тирнаны переехали. Джен испытала и печаль, и облегчение.

Расстояние сделало свое дело. Эрин, конечно, разрушила табу о распитии спиртного днем, но оставила табу о распитии спиртного в одиночестве – его Джен никогда не решалась нарушить. Не считая бокала вина перед ужином, конечно. На место ее собутыльницы в соседний дом приехала милая, но слишком глупенькая для нормального общения Кайла Станкович, и Джен стала пить гораздо меньше. За год она сбросила пять килограммов, стала заниматься спортом три раза в неделю, установила нормальные отношения с Лизой Коэн, чьи взгляды на воспитание детей теперь казались довольно разумными, и периодически размышляла, о чем она думала прошлые три года. С Эрин они продолжали дружить в Фейсбуке, но саркастичные комментарии той о республиканцах и чопорных соседях в онлайне воспринимались совсем не так, как в реальности. В какой-то момент Джен перестала ставить лайки, и алгоритм Фейсбука сделал остальное: медленно, но верно убрал Эрин из ленты и, соответственно, из жизни Джен.

Когда Макс пошел в первый класс и к Джен вернулась автономия (по крайней мере, на большую часть суток), ее уже не тянуло выпивать днем. Она часто просыпалась с похмельем после званых ужинов по выходным, но ничего страшного в этом не видела.

Когда Макс пошел во второй класс, Джен решила, что настала пора вернуться к работе, и вот здесь все пошло под откос. Она всегда считала себя талантливым сотрудником, и в молодости почти все ее коллеги были с этим согласны. Путь от бизнес-консалтинга до бизнес-школы и средних ступеней сферы потребительского маркетинга в «Америкэн Экспресс» Джен прошла почти без препятствий. Но отпуск длиной в десять лет пагубно сказался на ее карьере.

Дело было даже не в изменившемся взгляде на баланс работы и жизни и не в том, что профессиональные связи Джен измельчали настолько, что ей с огромным трудом удавалось найти контакты людей, которых она раньше считала хорошими коллегами. За десять лет ее отсутствия мир бизнеса изменился так кардинально, что, когда Джен попыталась вернуться, она быстро поняла, что не обладает необходимыми важными навыками. Более того, она даже не знала, какими навыками должна была обладать.