Введение
Автобиография автора и рассказ о его работе в Трое

Достопочтенному ару Остину Генри Лэйарду, рыцарю Большого креста ордена Бани, доктору гражданского права, пионеру в открытии утраченной истории древних городов Западной Азии с помощью мотыги и лопаты, за добрую и действенную помощь в раскопках Трои в качестве посланника при Блистательной Порте посвящает эту работу с уважением и признательностью.

Автор

§ I. Детство и коммерческая деятельность: с 1822 до 1866 года

Если я начинаю эту книгу со своей автобиографии, то делаю это отнюдь не из чувства тщеславия, но из желания показать, что труд моей последующей жизни стал естественным следствием впечатлений, которые я получил в самом раннем детстве, и что, образно говоря, мотыга и лопата для раскопок в Трое и царских гробницах Микен были выкованы и заточены в той немецкой деревушке, где в раннем детстве я провел восемь лет. Я также считаю необходимым рассказать, как я получил средства, которые позволили мне на закате жизни осуществить великие цели, которые я поставил перед собою, будучи еще бедным маленьким мальчиком. Однако я льщу себя надеждой, что то, как я распорядился своей жизнью, а также то, как я использовал свое богатство, заслужило всеобщее одобрение и что моя автобиография может помочь распространить среди образованной публики во всех странах вкус к высоким и благородным занятиям, которые поддерживали мою отвагу в ходе тяжких испытаний моей жизни и которые станут отрадой на все оставшиеся мне дни.

Я родился 6 января 1822 года в маленьком городке Ной-Буков в Мекленбург-Шверине, где мой отец^[5] Эрнест Шлиман был протестантским священником и откуда в 1823 году он был избран на ту же должность в приход деревни Анкерсхагена между Вареном и Пенцлином в том же герцогстве. Именно в этой деревне я и провел восемь последующих лет моей жизни; и мое естественное расположение к таинственному и волшебному переросло в настоящую страсть благодаря чудесам той местности, где я жил. Говорили, что беседку в нашем саду посещает призрак предшественника моего отца, пастора фон Руссдорфа; и как раз за нашим садом был пруд под названием Das Silberschälchen^[6*], из которого, как считалось, каждую полночь поднималась дева, державшая в руках серебряную чашу. Еще в деревне был маленький холм, окруженный рвом, возможно доисторический курган (или так называемая Hünengrab)^[7], в котором, как гласила легенда, в древние времена рыцарь-разбойник похоронил своего любимого ребенка в золотой колыбели. Говорили, что в руинах круглой башни в саду владельца деревни были погребены великие сокровища. Я так был уверен в существовании этих сокровищ, что каждый раз, когда я слышал, что мой отец жалуется на бедность, удивлялся, почему же он не выкопает серебряную чашу или золотую колыбель и не разбогатеет.

Кроме того, в Анкерсхагене был средневековый замок, стены которого имели толщину 6 футов, и в них был тайный проход; подземная дорога, якобы длиной 5 миль, выходила из замка и проходила под глубоким озером Шпек; говорили, что там водятся страшные привидения, и все селяне говорили о ней с ужасом^[8]. Существовала легенда, согласно которой в замке некогда обитал рыцарь-разбойник по имени Хеннинг фон Хольстайн, которого в народе звали Хеннинг Браденкирль: его боялись по всей стране, ибо он грабил и захватывал все, что мог. Однако, к великому его неудовольствию, герцог Мекленбургский даровал охранные грамоты многим купцам, которым приходилось проезжать мимо его замка. Желая отомстить герцогу, Хеннинг смиренно попросил его оказать ему честь и посетить его. Герцог принял его приглашение и в назначенный день прибыл с большой свитой. Однако некий пастух, который был посвящен в план Хеннинга убить своего гостя, спрятался в подлеске у дороги за холмом, который отстоит примерно на милю от нашего дома, и стал ждать герцога, которому он открыл злодейский замысел своего хозяина, и герцог, конечно, немедленно вернулся. Поэтому, говорят, тот холм и называется Вартенсберг, или холм Стражи. Хеннинг, узнав о том, что план его провалился по вине пастуха, в отместку изжарил этого человека живьем на большой железной сковородке да еще и пнул его напоследок левой ногой, когда тот уже умирал. Вскоре после этого герцог явился с полком, осадил замок и захватил его. Когда Хеннинг увидел, что ему не спастись, он сложил все свои сокровища в ящик и зарыл их вблизи круглой башни в своем саду (ее руины все еще существуют), а затем покончил с собой. Говорили, что могила злодея в нашем церковном дворе отмечена длинным рядом плоских камней и из нее веками вырастала его левая нога в черном шелковом чулке^[9]. И пономарь Пранге, и ризничий Веллерт клялись, что в детстве они сами отрезали эту ногу и использовали ее кость, чтобы сшибать груши с деревьев, однако в начале нашего века нога внезапно перестала расти. В своей детской простоте я, конечно, верил во все это; я даже часто просил своего отца разрыть могилу или позволить мне раскопать ее, чтобы посмотреть, почему же нога больше не растет.

Еще очень глубокое впечатление на мой ум произвел терракотовый рельеф с изображением человека на задней стене замка; говорили, что это портрет самого Хеннинга Браденкирля. Поскольку к нему не приставала никакая краска, то в народе считали, что он был покрыт кровью пастуха, которую нельзя было стереть. Считалось, что закрытый камин в зале был тем самым местом, где пастуха поджарили на железной сковороде. Хотя остов этой ужасной печи изо всех сил пытались уничтожить, тем не менее он все равно был виден; и это также считали знаком Провидения, которое не желало, чтобы сие дьявольское дело позабылось.

Я также верил в историю о том, как г-н фон Гундлах, собственник соседней деревни Румсхаген, раскопал курган близ церкви и обнаружил в нем большие деревянные бочки с римским пивом.

Хотя отец мой не был ни ученым, ни археологом, он горячо интересовался древней историей. Нередко он с восторженным энтузиазмом рассказывал мне о трагической судьбе Геркуланума и Помпей и, кажется, почитал тех, у кого были средства и время посетить эти раскопки, счастливейшими из людей. Он также рассказывал мне с восхищением о великих деяниях гомеровских героев и о событиях Троянской войны и всегда находил во мне горячего сторонника троянцев. С величайшим огорчением услышал я от него, что Троя была разрушена настолько, что исчезла, не оставив никаких следов своего существования. Следовательно, можно представить мою радость, когда в возрасте примерно восьми лет я получил в 1829 году от отца в качестве рождественского подарка «Всемирную историю для детей» доктора Георга Людвига Еррера^[10], в которой была гравюра, изображающая горящую Трою с ее огромными стенами и Скейскими воротами, из которых бежал Эней, неся своего отца Анхиза на спине и ведя за руку сына Аскания. Я воскликнул: «Отец, вы ошибаетесь: должно быть, Еррер видел Трою, иначе он не мог бы изобразить ее здесь». – «Сын мой, – отозвался он, – этот рисунок – лишь плод воображения». Однако на мой вопрос, действительно ли древняя Троя имела такие огромные стены, как показано в этой книжке, отец ответил утвердительно. «Отец, – возразил я, – если некогда такие стены действительно существовали, то они не могли быть полностью разрушены; должны были остаться их большие руины, они просто скрыты под пылью веков». Отец утверждал обратное, и наконец оба мы согласились на том, что когда-нибудь я должен раскопать Трою.

Что бы ни лежало у нас на сердце, будь то радость или горе, всегда у нас на устах, особенно в детстве; так что с детьми, с которыми я играл, я не говорил ни о чем, кроме Трои и всех тех тайн и чудес, которыми изобиловала наша деревня. Надо мною постоянно все смеялись, за исключением двух маленьких девочек, Луизы^[11] и Минны^[12] Майнке, дочерей фермера в Царене, деревеньке, которая примерно на милю отстояла от Анкерсхагена; первая из них была старше меня на шесть лет, вторая – моя ровесница. Они не только не смеялись надо мною, но, напротив, всегда слушали меня с глубочайшим вниманием, особенно Минна, которая чрезвычайно симпатизировала мне и принимала участие во всех моих грандиозных планах на будущее. Между нами возникла теплая привязанность, и в нашей детской простоте мы обменялись клятвами вечной любви. Зимою 1829/30 года мы оба брали уроки танцев, то в доме моей маленькой невесты, то в нашем, то в старом замке с привидениями, где тогда обитал фермер г-н Хельдт, и там, с тем же глубоким интересом, мы созерцали кровавый бюст Хеннинга, страшный остов зловещего очага, тайные проходы в стенах и вход в подземную дорогу. Когда урок танцев проходил в нашем доме, мы или ходили на кладбище, которое было у наших дверей, чтобы посмотреть, не выросла ли снова наружу нога Хеннинга, или сидели в восхищении перед церковными книгами, написанными рукою Иоганна Христиана фон Шредера и Готтфридриха Генриха фон Шредера – отца и сына, которые занимали место моего отца с 1709 по 1799 год; древнейшие записи о рождениях, свадьбах и смертях, занесенные в эти регистры, имели для нас особое очарование. Иногда мы посещали дочь младшего пастора фон Шредера^[13], которой тогда было восемьдесят четыре года и которая жила рядом с нами, чтобы расспросить ее об истории деревни или посмотреть на портреты ее предков; особенно мы любили портрет ее матери, Ольгарты Кристины фон Шредер, скончавшейся в 1795 году, отчасти потому, что мы почитали его шедевром, а отчасти потому, что он был похож на Минну.

Мы часто заходили и к деревенскому портному Веллерту, который был одноглазым и одноногим, и поэтому его прозвали Петер Хюпперт, то есть Прыгающий Петер. Он был неграмотен, но обладал поразительной памятью, так что мог повторить проповедь моего отца слово в слово после того, как слышал ее в церкви. Этот человек, который, если бы у него было университетское образование, мог бы стать одним из величайших ученых в этом мире, был полон остроумия и чрезвычайно возбуждал наше любопытство своим неистощимым запасом всяческих историй, которые он рассказывал с поразительным ораторским мастерством. Приведу лишь одну из них. Он рассказал нам, как, желая знать, улетают ли аисты на зиму, во время предшественника моего отца, патера фон Руссдорфа, поймал одного из аистов, которые строили свои гнезда на амбаре, и привязал к его ноге кусочек пергамента, на котором по его просьбе пономарь Пранге написал, что сам он, пономарь и портной Веллерт в деревне Анкерсхаген в Мекленбург-Шверине, смиренно просит владельца того амбара, на котором аист вьет свое гнездо зимой, сообщить им, как называется его страна. Когда он снова поймал того аиста весною, к его ноге был привязан другой кусочек пергамента, на котором стихами на плохом немецком был написан такой ответ:

 
Про Мекленбург-Шверин здесь и не знают,
Страну, куда аисты прилетают,
Святого Иоанна землей называют.
 

Конечно, мы во все это верили и отдали бы годы своей жизни, чтобы узнать, где же находилась эта таинственная земля Святого Иоанна. Если этот и подобные ему рассказы и не улучшили наших знаний по географии, по крайней мере, они возбудили в нас желание знать ее лучше и разожгли нашу страсть ко всему таинственному.

Наши уроки танцев не принесли ни Минне, ни мне никакой пользы – то ли потому, что от природы у нас не было дара к этому занятию, то ли потому, что наши умы были слишком заняты важными археологическими изысканиями и планами на будущее.

Мы договорились, что, как только вырастем, поженимся и тогда немедленно займемся исследованием всех тайн Анкерсхагена; выроем золотую колыбель, серебряную чашу, огромные сокровища, которые спрятал Хеннинг, потом – могилу Хеннинга и, наконец, раскопаем Трою; мы не могли вообразить себе ничего приятнее, чем потратить всю нашу жизнь на то, чтобы откапывать реликвии прошлого.

Благодарение Богу, моя твердая вера в существование Трои никогда не покидала меня во всех превратностях моей насыщенной событиями карьеры; однако мне суждено было только на закате жизни и уже без Минны – или, скорее, вдали от нее – осуществить наши светлые мечты полувековой давности.

Отец мой не знал греческого, однако знал латинский и пользовался каждой свободной минутой, чтобы преподавать его мне. Когда мне было от силы девять лет, умерла моя дорогая матушка; это была невозвратимая потеря, возможно величайшая из тех, что могли выпасть на долю мою и моих шести братьев и сестер^[14]. Однако кончина моей матери совпала с другим несчастьем, в результате которого все наши знакомые внезапно отвернулись от нас и отказались общаться с нами далее. Другие были мне безразличны, но больше не видеть семейство Майнке, вовсе расстаться с Минной – никогда снова не видеть ее – это было в тысячу раз болезненнее для меня, нежели кончина моей матери, о которой я вскоре позабыл под грузом подавляющего горя от потери Минны. Позднее в жизни я перенес множество различных несчастий в разных частях света, но ни одно из них никогда не причинило мне и тысячной доли той скорби, которую я почувствовал в возрасте девяти лет из-за расставания с моей маленькой невестой. Обливаясь слезами, один, я часами стоял перед портретом Ольгарты фон Шредер, вспоминая в своем несчастье счастливые дни, которые я провел в обществе Минны. Будущее казалось мне темным, и все таинственные чудеса Анкерсхагена и даже сама Троя на время потеряли для меня интерес. Увидев мое отчаяние, отец послал меня на два года к своему брату, преподобному Фридриху Шлиману^[15], который был пастором в деревне Калькхорст в Мекленбурге, где в течение одного года я имел счастье иметь своим учителем кандидата Карла Андреса^[16] из Ной-Штрелица; и под руководством этого великолепного филолога я продвинулся столь далеко, что на Рождество 1832 года я смог подарить своему отцу дурно написанное латинское сочинение о главных событиях Троянской войны и о приключениях Улисса и Агамемнона. В возрасте одиннадцати лет я поступил в гимназию в Ной-Штрелице, где меня поместили в третий класс. Однако именно в это время великая катастрофа постигла нашу семью, и, опасаясь, что у моего отца в течение нескольких лет не будет средств, чтобы содержать меня, я ушел из гимназии, пробыв там только три месяца, и пошел в «реальную школу» (Realschule) в том же городе, где меня поместили во второй класс. Весной 1835 года я перешел в первый класс, который я покинул в апреле 1836 года в возрасте четырнадцати лет, чтобы стать подмастерьем в небольшом магазине бакалейщика Эрнеста Людвига Хольца^[17] в небольшом городке Фюрстенберге в Мекленбург-Штрелице.

За несколько дней до моего отъезда из Ной-Штрелица, в Страстную пятницу 1836 года, я случайно встретился с Минной Майнке, которую не видел более пяти лет, в доме г-на К.Э. Лауэ^[18]. Я никогда не забуду этой встречи, моей последней встречи с нею. Она очень выросла, и теперь ей было четырнадцать. Она была одета в простое черное платье, и простота ее наряда, казалось, подчеркивала ее чарующую красоту. Когда мы посмотрели друг на друга, то оба разрыдались и упали друг другу в объятия, не в силах ничего сказать. Мы много раз пытались говорить, однако наши чувства были слишком сильны; ни один из нас не мог выговорить ни слова. Однако вскоре в комнату вошли родители Минны, и нам пришлось расстаться. Прошло много времени, прежде чем я опомнился. Теперь я был уверен, что Минна все еще любит меня. С той самой минуты я почувствовал внутри себя бесконечную энергию и был уверен, что неустанным усердием я смогу подняться в этом мире и показать, что я достоин ее. Я только молил Бога, чтобы она не вышла замуж до того, как я добьюсь независимого положения.

Я работал в маленьком бакалейном магазине в Фюрстенберге пять с половиной лет; первый год у г-на Хольца и потом у его наследника, превосходного г-на Теодора Хюкстедта^[19]