Книга «По крупицам о войне», особенно в эти «блокадные» дни, стала нашей «настольной» книгой. Вечерами, когда все дела в основном закончены, выучены уроки, все дети и взрослые (педагогический и медицинский персонал) собираются в игровой комнате. Мы начинаем чтение этой замечательной книги. Тёплое, незамысловатое повествование. Как будто рассказывает человек просто, в душевном разговоре, находясь рядом со слушателями. Читаем понемногу – то, что нам на данный момент интересно. О детях, о том, как жили в войну; как начиналась блокада, как закончилась. О взаимопомощи, о труде, о трудностях. Наши дети всегда слушают с большим вниманием, задают много вопросов. Для нас очень важно, что события из книги происходили прямо здесь, на той же земле, где живём и мы: в Рыбацком, в Усть-Ижоре, Металлострое, Понтонном, Колпино. Часто сопровождаем комментарием: «А это там, где живёт наш воспитатель; а это там, где живёт наша медсестра», что вызывает живой отклик в ребятах, очень роднит, объединяет, воспитывает.
Читаем небольшими отрывками, останавливаемся, обсуждаем, стараемся понять и представить: каково это – жить в таких условиях? Что придавало людям силу жить? Вспоминаем истории своих родственников. Что-то приходится объяснять: что такое «зажигательные бомбы», «противотанковые заграждения», «аэростаты».
Как важно, как здорово, что наши дети, подрастающее поколение слышат про нашу настоящую историю непосредственно от тех, кто переживал и видел блокаду, войну. Ведь сейчас столько всяких кривотолков и домыслов, которые очень запутывают молодёжь!
После чтения, можно сказать после хорошей подготовки, смотрим фильмы. Чаще – советские, про детей блокадного Ленинграда. Наши дети с большим теплом говорят, что им очень нравится, когда мы читаем книгу «По крупицам о войне».
Психолог Галина Коробкина
1 февраля 2014 г.
Первые поселения на Неве появились ещё до Александра Невского. По берегам были сплошные леса, в которых люди прятались, опасаясь набегов. Когда пришёл новгородский князь Александр Ярославич, которому предстояло стать Невским, шведские корабли выстроились на правом берегу, напротив устья Ижоры. Дружинники Александра переплыли на правый берег и подожгли вражеские корабли. После Невской битвы в наших краях стали появляться основательные поселения: Рыбацкое, Ижоры, Ивановское. К XX в. Усть-Ижора разрослась до 2000 дворов. Первая церковь здесь была деревянная, и она сгорела. Второй деревянный храм простоял 67 лет и тоже сгорел. Со временем, когда мужики-крестьяне стали зажиточными, они решили на свои деньги построить каменную церковь.
В Усть-Ижоре Пётр I встречал раку с мощами Александра Невского (30 августа по старому стилю 1724 г., по новому 12 сентября), здесь же дал земли графу Меншикову, который, однако, тут жить не стал. Когда из Ижоры и Рыбацкого на Северную войну добровольно ушёл каждый пятый, Екатерина II поставила памятные обелиски жителям обеих деревень. В наших краях Павел I начал строить Александровскую мануфактуру. Он пригласил работать на неё рыбацких и ижорских мужиков, но те отказались: рыбацкие сказали, что живут ловлей рыбы; ижорские сослались на то, что они – крестьяне.
Транспорт был в основном гужевой. Однако самым доступным был речной транспорт. По берегу реки Ижоры выстроили три кирпичных завода. Они долго существовали. На моей памяти многие наши мужики работали на Ижорских заводах. На работу ходили пешком; дорога была очень плохая, глинистая, шла по самому краю реки. Весной и осенью она всегда была грязной, летом – пыльной. Была и другая, верхняя, просёлочная дорога; но ходили по ней только рабочие. В то время шесть километров пешком до работы – это не круг, не то, что теперь: одна автобусная остановка считается «далеко».
Фамилий раньше не было, только клички, из которых потом и образовались фамилии. Я – Торопова Александра Васильевна. Мой двоюродный брат изучал архив и нашёл нашу фамилию в документах XIV в., а родной брат выяснил, что наш род поселился здесь ещё раньше. Ижорские фамилии: Шишкины, Правдины, Шаховы, Тороповы, Емельяновы, Малозёмовы. Раньше люди жили очень большими семьями, из-за этого в Ижоре много однофамильцев. У отца моего было 5 детей, я самая младшая, у деда – 6 детей. В старой Ижоре все были родственниками: кто Правдин, кто Малозёмов, кто Торопов: женились, замуж выходили – так все и роднились.
Прадед мой, Дмитрий Васильевич, имел суда. Однажды на Ладоге он попал в шторм, и на Кошкинском фарватере все суда утонули. Дмитрий Васильевич нанял работников, чтобы поднять суда, но всё ценное уже было поднято «пиратами». Вернулся прадед домой, поднялся на второй этаж, бросил шапку и говорит: «Всё, мы разорились. У нас ничего нет». Земля, на которой сейчас наш дом стоит, тогда пустовала (дом прадеда стоял чуть подальше, у мостика). Купил Дмитрий Васильевич эту землю и построил гостиницу. А наш дом был на горе.
В 1919 г. Ижора горела: сгорели 17 домов. Было это в Николу летнего, ветер дул такой сильный, что головёшки летали. Сгорел и наш дом, из вещей не удалось спасти ничего. После пожара наша семья ушла жить на каморы – это сараи с настилами внутри, на которых сушили кирпич. Лето прожили в сарае, а к концу осени построили конюшню и перебрались жить туда. Ижора вновь начала строиться. Строились так: сегодня все у Ивана, завтра – у Петра. Ижорцы были дружными, всё делали вместе, друг другу помогали. Уже через год, в 1920 г., на месте дедовой гостиницы построили дом, в котором я живу по сей день. Он был построен по проекту дяди Вани Шишкина, родного брата моей бабушки со стороны отца, Прасковьи Михайловны Шишкиной. Шишкины в Ижоре были уважаемы.
Бабушка с маминой стороны была Макарова, жила в Московской Славянке. А прабабушка была внебрачной дочерью князя Юсупова, и тот отдал её жить к попу. Батюшка научил прабабушку грамоте, и прабабушка прислуживала во дворце в Пушкине. За службу прабабушку удостоили пикейным покрывалом, и это покрывало до сих пор живо! Оно досталось бабушке, потом маме, потом мне. А теперь оно у дочки.
Ещё одна знаменитая ижорская фамилия – Кононовы. Их дом из красного кирпича сейчас совсем разрушен.
В советское время он переходил из рук в руки: сначала там были квартиры, потом – какая-то организация, лесопилка. Кононовы держали общественную баню в два этажа: наверху женское отделение, внизу – мужское. Баня стояла у самой воды, а вода тогда была чистая – ведь сбросов в Неву не было; мы всю жизнь пили невскую воду. Баня тоже не сохранилась – сейчас на её месте построена детская площадка.
Первая школа в Ижоре была в здании муниципального совета. Там училась моя мама. Когда пришла Советская власть, школа переехала в захаровский дом. На 2000 домов у нас было две школы: одна в захаровском доме (ещё и в пристройке классы были), другая – рядом по Шлиссельбургскому шоссе. Учились мы в 2 смены, в классе было по 25–30 детей. Вот какая Ижора большая была.
Десятилетки до 1937–1938 гг. в Ижоре не было, старший брат оканчивал школу в Петербурге. Железная дорога тогда работала нормально, поезда ходили по расписанию. Брат ездил в город на поезде. Второй брат (младше старшего на 3 года) в десятилетке учился уже здесь. Если ребёнок заканчивал десятилетку, на выпускной обязательно приглашали родителей. Накрывали для них столы, поздравляли с тем, что они вырастили таких детей. Обязательное образование было 7 или 10 лет. После 7-го класса уходили в техникумы, профучилища. В Усть-Ижоре есть свои знаменитости. Владимир Николаевич Емельянов стал директором ижорского судоремонтного завода на Понтонном. Александр Николаевич Торопов – директором фанерного завода. Мой старший брат, Павел Васильевич Торопов, закончил Ленинградскую военно-медицинскую академию и стал главврачом полка. Это первые на моей памяти, кто непростыми людьми стали в советской Ижоре.
Соцгород (теперь поселок Металлострой), Понтонный и правый берег Невы до войны принадлежали Усть-Ижоре. Напротив нас, на правом берегу Невы, была немецкая колония. В Ижоре были председатель поссовета, секретарь, военный стол и загс – только 4 человека. В Соцгороде тогда всего 3–4 дома было. А на ту сторону Невы на лодках переезжали. Дети из немецкой колонии с правого берега тоже учились в нашей школе. Никакого разделения на «наших» и «ваших» у нас не было, мы и внимания не обращали, что они немцы. Знали, что с той стороны, звали их «колонистами». По-русски они говорили нормально. Если в доме было заведено говорить по-немецки, может, кто-то и говорил. После войны председателем колхоза на той стороне был Беккер – из тех немцев, которые вернулись обратно из ссылки. Напротив посёлка Понтонный была пассажирская пристань. Раньше мы ездили только на пассажирских пароходах: «Гражданин», «Республика», «Каганович», ходили ещё небольшие катера. Пароходы ходили от Петрокрепости, наши остановки были: «Ижора» (рядом с нами), «Лесопарк» (на правом берегу), «Станционный» (у Володарского моста) и «Смольный». Так мы добирались в город. Пароход приставал то к одному берегу, то к другому, ходил по фарватеру.
Самоходного грузового флота на Неве до войны не было – только буксирный. Маленькое судно называлось «Каюк», судно побольше – «Фонтанка», самое большое – «Берьёлинос». Лес сплавляли «гонками», плотами и пучками, но никак не на судах. Для фанеры (с фанерного завода) делали ёлочный подплотник, сверху клали берёзовый плот. Позже появились суховозы. А первое самоходное судно пришло на Неву после Отечественной войны. Грузоподъёмность всего 700 тонн – совсем небольшое. Оно утонуло в Ладожском озере, когда шло последним рейсом со Свири через Ладогу. Ночью, в шторм, капитан попросил разрешения пройти через Ладогу. Свирский диспетчер ему проход запретил, а питерский – разрешил. В результате судно утонуло, погибли команда и капитан. Позднее стали ходить большие суда, грузоподъёмностью по 2–3 тысячи тонн: «Волга-Балт», «Волга-Нефть». Невские пороги пришлось углубить, изменились и невские берега, и течение.
Мы – новгородские ижорцы, а самые первые ижорцы поселились на Охте. Они до сих пор существуют, я с ними даже как-то встречалась, и мне они очень понравились – они свою культуру берегут: говорят на ижорском языке, танцуют народные танцы. Да и в Усть-Ижоре культурные традиции берегли. Родители к нашему воспитанию относились серьёзно. Отец следил, чтобы обедать мы садились в одно и то же время, за столом – ни разговоров, ни шалостей. Родители были для нас примером. Маму я запомнила доброй, отзывчивой, сострадательной. Ещё до войны, до революции она всегда помогала нищим. Позовёт их, помоет, накормит, зимой на печку посадит – греться; только потом отпустит. Тётка Лена скажет: «Катя, они же вшивые! Ну что ты с ними нянчишься». А мама ответит: «Слушай, они же голодные! Надо им помочь».
Отец маму кроме как «Катенька» никак больше не называл. А нас как дрессировал! Если видит, что мама надрывается, а мы рядом бездельничаем – и попадало же нам от него! Ведь у мамы семья 9 человек: всех накорми, обстирай. Да ещё хозяйство было, огороды. Отец, бывало, возьмёт с собой на огород и подгоняет: «давай, пошёл, пошёл, давай работай, давай не отставай». Да и нравы были строгие. Когда старшему брату отмечали восемнадцать лет, я у мамы просила разрешения посмотреть, как будут танцевать. Целый день хвостиком ходила. Мама сказала: «Если отец разрешит, то посмотришь». Детей в застолье никогда не брали. Отец и мама были гостеприимными хозяевами, народу ходило много, но никогда за взрослым столом не присутствовали дети. Вольничать нам не разрешали.
У каждого из нас, считал отец, должен быть музыкальный инструмент, обязательно должны быть лыжи и коньки. Один мой брат играл на балалайке, другой – на мандолине; у третьего была гитара. А когда мы были совсем маленькие, отец для нас, детей, во дворе построил дом. В округе ребят было много, а заборов не было, и все ходили в гости друг к другу. Поскольку семья у нас была большая, мама не могла всех детей в доме принимать. Вот отец и выстроил для ребятишек домик во дворе. Вся деревня к нам играть бегала. Потом и спектакли ставили сами. Соберётся человек тридцать: 5–10 сценки показывают, остальные – зрители. У нас умер воробей, мы сделали ему гробик и устроили шествие, 20 человек шли хоронить воробья. До войны играли дети в лапту, на санках катались. Зимой лёд на реке расчищали, ставили столб, к столбу приделывали жердь, а к концу жерди привязывали санки – получалась карусель. Кто-то в санки садился, кто-то жердь толкал, так по очереди и катались. А с горки на санках! Куча-мала! В доме на горе, где сейчас живут престарелые, раньше учителя жили. Один учитель всё время на этой горе с нами катался – на фанерине большой или санях. У нас было детство! Игры были круглый год: весной играли в одну игру, зимой – в другую. На лыжах, на санках катались. Купались. Я дважды Неву переплывала! С пяти лет меня брат посадил в лодку за вёсла. Настоящее детство! Конечно, всякое бывало – и ссорились, и мирились. Но мальчишки с девочками дружили. Дружили, играли и не думали ни о каких шалостях. Был у нас Ершов Колька, такой хулиган, забияка – сил никаких не было, дрался со всеми! Даже мальчишки его боялись. А во время Великой Отечественной войны он стал Героем Советского Союза.
В самом начале войны всех немецких колонистов, что на правом берегу Невы жили, по приказу Сталина в 24 часа выселили в Сибирь. Что значит «выселить в Сибирь», я хорошо знаю. В 1937-м наших родственников сослали в Сибирь, на Лену-реку. Всю семью, вместе с детьми. Привезли их на место поселения, а там – кругом лес. Так в лесу их и оставили. Что успели из дома захватить, то с собой и было. Соорудили они плот и на плоту стали спускаться по Лене, а река эта очень быстрая. Тётка моя, когда домой вернулась, рассказывала, что берега были страшные, крутые, да ещё в лесу зверья полно. Конечно, никакого оружия у них с собой не было, поэтому они боялись выйти на берег, чтобы сварить себе еду (пойманную рыбу). Так и плыли, пока не нашли какое-то подходящее место, чтобы пристать с этим плотом и поесть. Слава Богу, как-то выжили они в Сибири, а потом вернулись в своё село Ивановское и там доживали век.
Ижорских мужиков тоже многих сослали в Сибирь. Раскулачивали. Отец мой уцелел, потому что сам отдал всё в колхоз: и лошадей, и коров – за месяц до раскулачивания, как чувствовал. Одно время мама работала в садике, да потом уволилась. Когда маме работать? У неё семья девять человек: старенькая бабушка, тётка моя – родная сестра отца, отец, нас, детей, пятеро. И пожар пережили, и стройку, и раскулачивание – время тяжёлое. А тут ещё – война.
22 июня 1941-го день такой был красивый, солнечный! Мы не сразу поверили, что пришла беда. Говорили: «Да какой ещё сюда может прийти немец. Финны рядом были – и к нам не пришли, а немец тем более не придёт». Кстати, и не звали мы их финнами – звали «чухнами».
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке