Могучее дерево раскололось, часть его ствола рухнула на стог сена, стоявший вблизи того, где укрылся Виктор. Стог загорелся. Еще немного, и ураганный ветер, разметав горящий стог, разнес бы огонь по всему полю, но вслед за грозой на поле обрушился ливень. Вскоре все стихло. Вода победила огонь.

Гроза кончилась, но Виктор долго не мог прийти в себя. В мозгу метались картины одна чуднее другой. Кони размером со слона и огромные всадники на них на глазах уменьшались, превращались в муравьев. Корабли под парусами и множество странно одетых незнакомых людей, мужчин и женщин, в домах и на улицах. Все эти видения мешались между собой, кружили голову. Справиться со всем этим наваждением Виктор не мог. Расставаться с ним не хотелось, интересно все же, а стать его частью он боялся. В этих условиях организм сам выбрал единственно правильное решение: спать.

В следующий раз Виктор проснулся от голода. Светало. Надо было идти. Всю дорогу до Можайска сказочное звездное небо стояло у него перед глазами, а в ушах продолжала греметь гроза. Возвращались эти воспоминания к нему и потом, спустя годы и десятилетия, напоминая о ночевке в стогу сена, стоявшем на краю Бородинского поля. Но той же ночью был и еще один сон. Он тоже запомнился Виктору на всю жизнь. Он не был таким ярким, как звезды, и таким оглушительным, как ночная гроза, но был огромным, длиною в жизнь, и очень подробным. Как будто за ночь он прочел толстенную книгу с множеством картинок.

* * *

Часы на вокзальной площади показывали девять, когда Виктор, шагая вдоль железнодорожного полотна, приблизился к железнодорожному узлу. Живя на Острове среди путейцев, он хорошо понимал логику построения рельсовых путей. По мере приближения к узловой станции росло число стрелок. Они по командам диспетчеров направляли поезда, кого к пассажирскому перрону, кого к пакгаузам, а кого на запасные пути или на сортировку.

Идти к перрону было бессмысленно. Поезд там стоит минуту, другую. За это время никак не успеть договориться с машинистами. Да и залезть в паровоз на глазах милиции и множества пассажиров не получится. Надо идти на запасные пути. Там обычно стоят сменные магистральные паровозы перед рейсом.

Узловая станция была небольшой. В самом левом ряду на заброшенных запасных путях и рядом с ними, видимо, еще с войны стояли и лежали на боку с десяток искореженных взрывами грузовых вагонов. В них уткнулся носом большой паровоз без кабины и тендера. Такие картины Виктору приходилось видеть не раз, и он не обратил на них внимания. Далее шли в ряд свежевыкрашенные пассажирские вагоны. Они явно никуда не собирались двигаться. Вообще, никакой особой активности на путях не наблюдалось.

Маневровый паровоз уныло дымил почти у самого перрона, а два больших магистральных стояли на запасном пути с погашенными топками. Виктор решил ждать своей судьбы у водокачки. Ее ни один готовящийся в рейс паровоз не минует. Только через час к водокачке подошел паровоз. Кочегар развернул трубу водокачки так, чтобы вода пошла в горловину паровозного бака, и спустился вниз открыть кран. Но когда он подошел к основанию водокачки, кран уже открывал Виктор.

Кочегар не удивился, увидев мальчишку у водокачки. В те времена мальчишки появлялись везде, где можно было что-нибудь покрутить. Стоило в городе или в деревне остановиться машине, чтобы поменять проколотое колесо, как тут же появлялась стайка мальчишек, готовая помочь шоферу или хотя бы поглазеть.

Кочегар великодушно предоставил Виктору возможность крутить кран, а сам сел рядом на камень и закурил папиросу. Теперь у Виктора был повод заговорить и возможность быть услышанным:

– Дяденька, а вы куда отправляетесь? – начал он.

– В Куйбышев грузовой потянем, – ответил кочегар.

– Через Москву, значит, по московской окружной железной дороге поедете?

– А ты откуда про московскую окружную знаешь?

Вот тут Виктора и прорвало. С того самого момента, как он покинул злосчастный фургон, отчаяние не раз готово было поглотить его целиком. От него мальчика удерживало укоренившееся с детства чувство ответственности перед мамой. Она постоянно повторяла ему:

– Никогда не падай духом. Борись до конца.

И она ждала его. К ней он должен был вернуться, во что бы то ни стало.

Неожиданно для себя и для кочегара Виктор вдруг расплакался как маленький. Но, испугавшись, что кочегар сейчас уйдет, а он останется здесь, так и не сумев объяснить человеку свои проблемы, Виктор взял себя в руки. Размазывая слезы рукавами рубахи, он достаточно внятно объяснил, как попал сюда, и попросил взять его с собой.

Кочегар выслушал мальчика и полез в кабину советоваться с бригадой. Потом высунулся из окна:

– Как фамилия то твоя, Бранников, говоришь? – переспросил он и скрылся. Через минуту его голова снова появилась в окне:

– Закрывай кран и полезай в кабину, – крикнул он.

Машинист пристально посмотрел на Виктора: – Да, Бранников, похож, вроде, очень даже похож. Знал я твоего отца. И деда тоже. Доставим домой в лучшем виде.

Грузовой состав, который вела паровозная бригада, не заходил в Москву и, соответственно, не шел по московской кольцевой железной дороге. На ближайшей к Москве узловой станции мальчика сдали паровозной бригаде маневрового паровоза. Та, в свою очередь, передала его другой бригаде. Где-то около четырех часов дня, ровно через сутки после отъезда в фургоне, Виктор вернулся на Остров.

Мать он нашел сидящей на лавочке около их барака в окружении соседей. Что происходило на Острове в его отсутствие, он узнал позже, а сейчас соседи молча расступились перед ним, и он, увидев ее заплаканное лицо, бросился к ней, обнял и зарыдал сам.

Никаких объяснений не потребовалось. Все уже все знали. Мальчишки сказали взрослым, что Виктор уехал в запертом фургоне. Куда он шел, в заводоуправлении знали, но дозвонились туда слишком поздно, когда Виктор уже удрал от шофера. Потом следы мальчика терялись. Но все были уверены, что у него хватит смекалки, чтобы найти дорогу домой.

Мальчишки встретили Виктора как героя, но сам себя он таковым не чувствовал. Более того, после этого случая его очень долго преследовало чувство вины перед мамой, дедом, перед людьми. Он ощутил свою взаимосвязь с окружающим миром, связь между прошлым и будущим. Чувствовал, что на нем лежит какая-то доля ответственности, непонятно за что, но лежит, и снять ее с себя невозможно.

Но были на острове события, о которых Виктору вспоминать совсем не хотелось. Начались они, как потом он понял, вскоре после его поездки в запертом фургоне. Кто-то обратил внимание на отчаянного мальчишку. Его стали приглашать в более взрослую компанию, что для любого мальчишки лестно. Шел уже 1954 год. По домам возвращалось множество заключенных. Основную их массу составляли невинные люди, осужденные еще в войну за, например, опоздание на работу более чем на пять минут, за сбор колосков на колхозных полях в страшную голодуху. Большинство отпущенных составляли солдаты, побывавшие в немецком плену. Но были среди бывших заключенных и уголовники, многие из которых, выйдя на свободу, начинали создавать новые банды.

Москва в те годы сильно страдала от воровства и бандитизма. Отголоски городских событий доходили и до Острова. Численность этого, по существу закрытого поселения, к тому времени уже превысила 1200 человек, а число мальчишек подросткового возраста перевалило за пятьдесят. Каким-то ветром занесло в их среду и воровскую романтику. И это при том, что Остров был обнесен двумя рядами колючей проволоки. Первый ряд окружал периметр завода. В войну он охранялся ротой НКВД. Сразу же после войны ее сменил взвод охраны железнодорожной милиции.

Второй ряд колючей проволоки шел по периметру запретной зоны. Он отстоял примерно на километр от первого ряда и шел на таком же расстоянии с двух сторон от железнодорожной ветки, соединявшей Остров с московской кольцевой дорогой. Запретная зона охранялась только грозными надписями: – Стой! Стреляю без предупреждения!

Для большинства законопослушных граждан этого было достаточно, чтобы держаться подальше от колючей проволоки. Но там, где есть большинство, существует и меньшинство, которое знало, что ни в войну, ни после нее никто, ни в кого в этой самой запретной зоне не стрелял. Знали это, в первую очередь, мальчишки с Острова, тот же самый Виктор. Он-то уж точно считал все двадцать квадратных километров сплошного лесного массива своей вотчиной.

Кто еще обладал таким высшим знанием, сказать трудно. Важно другое, что после войны в этой, да, наверное, не только в этой запретной зоне творились темные дела.

Путешествуя по лесу, собирая грибы, ягоды, Виктор не раз натыкался на следы пребывания там других людей: следы костров, шалаши и даже некоторое подобие землянок. Узнать, когда они появились, было невозможно, да и неинтересно. Но отправившись в лес со старшими ребятами, Виктор узнал нечто новое для себя: он услышал слово «схрон». Спросить, что это такое, значило показать свою неосведомленность. Сразу начнут дразнить. Оставалось только невозмутимо кивнуть, мол, само собой, схрон, что тут такого.

Прислушиваясь к разговорам, Виктор вскоре понял, о чем идет речь. Старшие искали место, где можно было бы устроить схрон, место, где при необходимости можно будет схорониться, то есть спрятаться. Решив, что это такая игра, Виктор привел всю компанию к тому месту, где когда-то обнаружил полуразрушенную землянку. Ликованию ребят не было предела.

Присели передохнуть. Кто-то вытащил кисет, и самокрутка с махоркой пошла по кругу. Будь дошедший до Виктора окурок чуть-чуть поприличнее, он, не задумываясь, тоже взял бы его в рот и приобщился к таинствам курения. Но побывавший до него во рту четырех человек, мокрый от чужой слюны кусок газетной бумаги выглядел как плевок на пыльной мостовой. Взять это в рот Виктор не мог, а потому внятно сказал: «Не курю».

– Мама ему не разрешает, – загоготал, продолжая протягивать окурок, сидевший рядом парень, – не бойся, мы маме не скажем!

Но Виктор снова повторил: «Не курю».

Только что все они были одной компанией. Виктор привел их к цели поисков, а тут между ним и остальными ребятами разверзлась пропасть. Очень хотелось снова быть вместе с ними. Но вернуться в компанию можно было двумя способами. Оба они были известны Виктору. Рассмеяться вместе со всеми и сунуть себе в рот эту дрянь или выдержать характер. Виктор выдержал характер, добавив к этому еще кое-что. Он встал с бревна, на котором сидели все, и легким движением послал в стоящее метрах в пяти дерево нож. Он вошел в древесину со звуком похожим на тот, что производит топор, когда рубят сырое полено.

На мгновение все притихли, а Виктор послал в дерево еще два ножа. Они вонзились в дерево на расстоянии всего в несколько сантиметров от первого. Парень, что предлагал Виктору самокрутку, подошел к дереву. С большим трудом вынул из него ножи, подивился их необычной форме, и, молча, протянул их Виктору.

Редкий мальчишка в послевоенные годы не имел в кармане какого-нибудь ножа, свинчатки, рогатки или кастета. Они очень редко пускались в ход и служили в большей степени не оружием, а средством самоутверждения для владельца. Но таких ножей, какие продемонстрировал ребятам Виктор, не было ни у кого. По сути это были и не ножи вовсе, а маленькие метательные снаряды. Выточил их Виктор сам на токарном станке из десятимиллиметрового стального прутка. Длиной примерно по пять сантиметров стальные цилиндры были с обеих сторон сведены на конус, как точат карандаши. Посреди цилиндра поперек него шла проточка, за которую снаряд было удобно держать.

Главное преимущество такого метательного снаряда заключалось в том, что пущенный даже не очень умелой рукой, он практически всегда втыкался во встретившееся препятствие. Виктор не совсем сам придумал этот снаряд. О нем рассказывал дед, делясь с внуком семейными преданиями об их общем далеком предке, служившем в гусарском полку. Дед и сам толком не знал, как должен быть устроен подобный снаряд. Предания сохранили лишь сам факт существования подобного оружия и его примерные размеры. Вряд ли дед стал бы рассказывать внуку про это оружие, если бы ему пришло в голову, что внук попытается воспроизвести его. А внук, не говоря ни слова, воспринял идею, творчески переработал ее, воплотил в железе и научился им пользоваться.

Вот с таким багажом Виктор и вступил в стайку ребят сильно старше его самого. Верховодил же в ней взрослый мужчина по кличке Седой. Волосы у альбиноса очень похожи на седину. Невысокого роста, худощавый он в свои тридцать лет мог легко сойти за юношу, чем и пользовался, собирая вокруг себя молодежь.

Седой с детства принадлежал к воровскому миру. Впервые его посадили в первый год войны за мародерство. Могли и расстрелять по законам военного времени, но учли юный возраст преступника и отправили солдатом в штрафной батальон. В первом же бою Седой был легко ранен. После госпиталя он непонятным образом стал помощником заведующего маленьким продовольственным складом Военторга, где благополучно обретался до начала 1945 года, когда попал под трибунал за воровство. Попал не один, а вместе со своим начальством. Опять, благополучно избежав почти неминуемого расстрела, он прочно сел на 25 лет и думал, что воли ему в этой жизни уже не видать. Однако пришел 1953 год, и Седой вышел по амнистии.

Теперь он решил быть осторожнее и воровать чужими руками. Для этого и сколачивал маленькие группы из молодых и голодных ребятишек, вдалбливал им в головы зачастую придумываемые на ходу законы воровского сообщества, а потом выводил их на дело. Если ребята попадались, то он был ни при чем. Если фортуна им улыбалась, то он забирал себе основную часть добычи и надолго исчезал, чем сильно интриговал ребят, жаждавших продолжения «подвигов».

Так Седой и просуществовал два года. Кстати, выйдя на волю, он снова устроился на работу в Военторг, так он сам говорил, и в подтверждение показывал удостоверение в солидной обложке из коричневой кожи. Впрочем, утверждать, что Седой действительно работал там, нельзя. Вполне возможно, что в самом Военторге, большой и разветвленной организации, об этом ничего не знали.

Стайка, к которой прибился Виктор, шайкой не стала. На «дело» она так и не вышла. Сначала Седой поручил ребятам подготовить для него схрон. Так, на всякий случай. Мальчишки с удовольствием включились в эту игру. Схрон удался на славу. В нем была даже печка-буржуйка, труба от которой выходила наружу почти незаметно, прячась между двумя замшелыми пнями. Вход в схрон маскировал молодой ельник. Здорово получилось.

В тот день, когда все кончилось, ребята собрались в условленном месте на лесной поляне, находившейся, естественно, в окружавшей завод запретной зоне. Ждали Седого. Пятеро крепких ребятишек в возрасте от тринадцати до шестнадцати лет не могут чинно сидеть на бревнышке, если к этому их не принуждают внешние обстоятельства. Они и не сидели. Беззлобно переругиваясь, они покуривали папиросы и махорочные самокрутки, периодически затевая возню. Занятые сами с собой, они не заметили, как на поляне появился Седой.

Седой сразу навел порядок в стае:

– Ша! – сказал он, – в лесу надо вести себя тихо! Вот ты, – он указал пальцем на Виктора, – отведешь меня в схрон. А вы накрывайте поляну! Мы скоро вернемся.

Седой поставил на пенек солдатский рюкзак, и, обернувшись к Виктору, скомандовал:

– Идем!

Идти предстояло недалеко, метров пятьсот. Но стоило им отойти от поляны метров на сто, как впереди послышались голоса. Навстречу шли люди.

– Как-то странно они идут, – успел подумать Виктор, а Седой уже все понял:

– Солдаты прочесывают лес. Если собак нет, уйдем, – шепнул он Виктору и потащил его в густой ельник.

– Сюда не сунутся, – сказал он уверенно, когда они укрылись в непролазной чаще.

Седой оказался прав. Солдаты прочесывали запретную зону, видимо, в профилактических целях. Собак у них с собой не было, и на серьезный «улов» они не рассчитывали. Но начальство знало точно, что слух о прочесывании пройдет по окрестным деревням и поселкам, и сюда еще очень долго никто не сунется. Стоял сентябрь, и основной добычей милиции в таких рейдах были грибники. Они-то и должны были стать переносчиками информации о прочесывании запретной зоны.

Наткнувшись на мальчишек без грибных корзин, раскладывавших на пне водку и закуску, милиционеры поступили по-житейски правильно. Водку выпили, закуску съели, а пустые бутылки и консервные банки сложили в рюкзак. Вещественное доказательство, как-никак. После этого они отконвоировали задержанных в автобус, доставивший их в отделение милиции.

Виктор и Седой не видели происходившего на поляне, но многое слышали. Они дождались, когда в округе стихнут все посторонние звуки, выбрались из ельника и, убедившись, что опасность миновала, разошлись навсегда. Виктор, как ни в чем не бывало, пришел домой и лег спать.

Задержанным милицией ребятам пришлось хуже. Только на третьи сутки до них дошли руки у следователя. Расколол он ребят моментально:

– Где труп? – грозно спросил он.

Возможно, если бы допрос начался сразу после задержания, ребята повели бы себя как-то иначе. Но два дня в переполненной камере сделали свое дело. Сломленные физически, они затараторили наперебой, что никого не убивали.

– А где же владелец рюкзака? – так же грозно переспросил следователь, который уже прекрасно понимал, кто перед ним находится.

– Так он с Витькой пошел схрон посмотреть, – ответил кто-то из ребят.

Вскоре следователь уже знал все, что могли знать ребята и про Седого, и про Витьку, и про схрон. Ребят отпустили с миром, а за Виктором отправили наряд милиции.

Когда за Виктором пришли, мама была дома. Она не знала, что делать. Не знал, что делать и Виктор. Наручников на него не надели, и, когда вместе с милиционерами вышел из барака, он бросился бежать. Милиционеры не побежали за Виктором. Не стали они и стрелять, а посоветовали матери: когда вернется, пусть сам придет к ним в отделение. Елена Сергеевна выслушала их, поблагодарила и, попрощавшись, бросилась на поиски сына.

В сентябре в Подмосковье бывает холодно, льют дожди, в лесу сумрачно, неуютно. Елена Сергеевна в запретной зоне сына не нашла, сама вскоре заблудилась и, мокрая насквозь, с трудом к вечеру вернулась в поселок.

Следующим утром она стала искать в поселке ребят, что были в компании сына. Сделать это ей было нетрудно, все они учились у нее. Но нашелся только один. Двоих матери отправили подальше от греха к родственникам в деревню, а еще один после трех суток сидения в милиции лежал дома больной, видимо, с воспалением легких.

Но единственного найденного здоровым парнишку мать соглашалась отпустить на поиски приятеля, только если с ними пойдет милиционер. На самом деле, после всего случившегося, это было разумно, и Елена Сергеевна отправилась в отделение. До него по прямой через запретную зону было километра три, а вокруг все двадцать. И все же она управилась за день. Люди помогли. Более того, ей удалось убедить начальника отделения, что не надо сына тащить из леса в кутузку. Тут уж ей собственный авторитет помог. Как-никак, а преподавала она в этом районе уже двенадцать лет, знали ее в округе, поверили.

Только на третьи сутки спасательная экспедиция во главе с Еленой Сергеевной вышла в лес. Нашли Виктора в схроне, насквозь простуженного, в жару, и отвезли в больницу. А схрон милиционеры в тот же день взорвали гранатой, чтобы ни у кого соблазна не было прятаться в нем.

С этого времени за Виктором закрепилась и сопровождала его вплоть до самой армии сомнительная слава трудного подростка.