Весь этот день Андрей испытывал огромный душевный подъем. Немалую роль в этом, наверное, сыграла победа на любовном фронте, одержанная им в Рузе. Да, дворянин влюбился в девушку, крестьянку или горожанку, какая разница. И она ответила ему взаимностью. Такое бывало и в истории его семьи.

Окрыленный любовью, он чувствовал себя на поле боя неуязвимым. Враги один за другим падали под его ударами. Рядом, обагренные кровью, падали его друзья-однополчане. А он, как Георгий Победоносец с фамильного герба его рода, корнями уходящего в глубокую древность, возвышался над схваткой. Азарт боя обострил чувства. Ему казалось, что он видит всю картину сражения издали, откуда-то сверху. Отсюда легко определялись слабые места противника. Именно туда он направлял свой удар.

И, вдруг, когда он снова повел в атаку остатки своего эскадрона, Андрей почувствовал, что кураж кончился, что в нем не осталось ни душевных, ни физических сил. Рука с трудом удерживала дедовскую саблю. Наступило тупое безразличие, которое он не в силах был преодолеть:

– Вот теперь меня убьют, – подумал он, и точно. Что-то ударило в левое плечо, а сраженная не то копьем, не то пулей лошадь рухнула всем телом на груду других тел людей и животных, сплошь покрывавших поле боя.

Удар в левое плечо был болезненным, но острая боль вывела Андрея из состояния апатии. Остаться на ногах – главная задача спешенного кавалериста – была выполнена. Андрей не только сохранил равновесие, но и сумел вонзить саблю в брюхо коня французского солдата. Выдернул саблю, увернулся от падающей лошади и оказался один на один с огромным французским капралом. Еще мгновение и тот бы пронзил Андрея своим палашом. Но и тут фортуна выручила Андрея. Он успел метнуть в противника нож. Француз начал падать, и это было последнее, что Андрею удалось увидеть в этом бою.

* * *

Очнулся Андрей, когда уже вечерело. Сначала вернулись ощущения. Сперва показалось, что болит все тело. Потом стали проявлять себя очаги боли. Тупо и нудно болела голова. Остро, при каждом вздохе, болела придавленная конской тушей нога. Еще один источник боли гнездился у левого плеча. На болевые ощущения накладывалось чувство глубокой усталости, как-то странно смешанное с чувством полностью исполненного долга.

– Он никому и ничего теперь больше не должен, – подумал Андрей о себе в третьем лице. Мысль эта подействовала на него утешительно.

К нему вернулось зрение, а может быть, он просто открыл глаза. Сначала он увидел прямо перед собой круп придавившей его лошади. Судя по масти, лошадь была не его. Потом разглядел редкие облака в небе, или клубы рассеивающегося дыма. Сквозь них проступали звезды. – Странные они какие, – не в силах удивляться, подумал он.

Тут к нему возвратился слух. Пушки молчали, значит, сражение кончилось. Чем? Отовсюду доносились стоны раненых. Чуть повернув голову вправо, он увидел лежащего в метре от себя французского офицера. Их взгляды встретились. Недавние враги сейчас смотрели друг на друга с некоторым удивлением, за которым не было места ненависти.

В руке француза появился какой-то предмет.

– Неужели он хочет убить меня? – подумал Андрей, но тут же устыдился своей мысли. Француз протягивал ему фляжку. Андрей попробовал пошевелить правой рукой. Получилось.

– Осторожно, это коньяк, – передавая Андрею фляжку, сказал француз.

Глоток крепкого напитка оказал на Андрея мобилизующее воздействие:

– Раз я остался в живых, значит надо отсюда выбираться, – подумал он, возвращая флягу. Среди стонов раненых и ржания лошадей он начал различать крики, кто-то кого-то звал. Андрей вспомнил про Федьку.

– Ищет меня, наверное, нелегко здесь кого-то отыскать, вот и кличут друг друга, – разъяснил он сам себе обстановку и начал подавать голос. Громко, однако, кричать не удавалось, но все же.

Позже ему послышался голос Степана, и он стал кричать ему в ответ.

Степан, идя на голос, увидел своего барина только в самую последнюю минуту, так он был скрыт нагромождением тел. Поблизости оказался и Федька. Вдвоем они разобрали завал вокруг Андрея и осторожно уложили его на носилки. Все происходящее Андрей воспринимал теперь урывками, как отдельные сцены. Склонившееся над ним лицо Федора с застрявшей в бороде соломинкой. Напряженные фигуры Степана и Федора, вдвоем оттаскивающие придавившую его лошадь.

Еще одна сцена привела Андрея в страшное волнение. Он увидел Степана с занесенной над головой дубиной и сразу понял, что произойдет в следующую секунду. Вспомнил подбадривающий взгляд французского офицера, протягивавшего ему фляжку.

– Стой! – заорал Андрей изо всех оставшихся сил. Он успел увидеть, что Степан выполнил его приказ, смог еще произнести: «Подберите французика», и потерял сознание.

Может, и не совсем потерял. Чувствовал, что его положили на что-то мягкое, накрывают. Но реагировать на все это сил не было. Блаженное забытье, где исчезает время, пропадает боль, и сбываются все мечты, самый желанный приют раненого или больного, поглотило его.

Что за чудесные, не передаваемые словами картины посещали его в забытьи, какой чудесный мир приоткрывался за границей сознания. Мир, в котором он был высшей силой, где можно было сквозь зыбкую пелену увидеть прошлое, а если очень захотеть, то и будущее. Для этого надо было из световых флюидов построить башню. Прошлое в ней находится внизу, а будущее наверху. Надо успеть, пока башня не упала, взбежать на свой этаж. Не получается. Башня падает. Ничего, построим новую. И так раз за разом!

А потом он очнулся и понял, что находится в телеге, движущейся в полной темноте по лесной дороге. По голосам людей, фырканью лошадей и скрипу множества колес стало ясно, что не его одного увозят с поля боя в тыл. Снова стало болеть все тело, и он спрятался в спасительном забытьи. Башни теперь стало строить проще. Пока башни стояли, удавалось взбежать на свой этаж. На краткий миг, пока башня валится на бок, удавалось глянуть либо в прошлое, либо в будущее. И там и там громоздились световые пятна, разобраться в которых не хватало времени, но не исчезала надежда сделать это в следующий раз.

Обоз вел Федька. У него была карта, отданная ему кем-то из офицеров, а он, человек неграмотный, однако умел ее понимать. Наверное, в нем пропадал природный стратег, потому как он интуитивно понял дальнейший замысел Наполеона, а заодно и Кутузова. Понял, что Наполеон может повернуть свои войска на Тверь, создавая угрозу уже не Москве, а столице, и что Кутузов выставит перед ней заслон. Значит, чтобы избежать встречи с французами, а заодно и со своими, обозу следовало двигаться строго на север, что не противоречило конечной цели путешествия – Санкт-Петербургу, куда Федька стремился доставить своего барина. По пути с ним было и слугам других раненых офицеров, которых в обозе было уже человек восемь, не считая француза, которого положили на одну телегу с Андреем.

Плохо было то, что в наступившей темноте было невозможно осмотреть раненых, перевязать их как следует. Обоз медленно полз по лесной дороге. Ориентировался Федька ночью только по Полярной звезде, которая изредка появлялась то в разрывах облаков, то, вдруг, сверкала сквозь кроны деревьев.

– Найти бы хоть какую деревеньку в лесу, – думал Федька, останавливаться в деревнях по берегам рек он побаивался. Не ровен час, на французов нарвешься. А в лес, он был уверен, они не сунутся. И был прав. Французы лесов избегали.

Под утро наткнулись на лесную заимку. Для деревушки изб было маловато, всего-то четыре. Не церемонясь, разбудили хозяев. Оказалось, что здесь с давних времен находятся смолокурни. Из смолы готовился деготь, товар, нужный в хозяйстве повсеместно для смазки колесных осей телег, и много для чего еще.

Мужики в длинных полотняных рубахах вышли на улицу с кольями, вилами и топорами. Но, поняв, в чем дело, быстро освободили одну избу для раненых. Накипятили воды. Но осматривать раненых в избе не получилось, там оказалось слишком темно. Маленькие слюдяные окошки едва пропускали свет. Пришлось вытащить большой дубовый стол на улицу, постелить на него холстину и обрабатывать раненых по очереди.

Только здесь Андрей, наконец, окончательно пришел в себя и увидел, что он в телеге не один. Француза он, конечно, узнал сразу, вспомнилась ему и сцена последнего акта их пребывания на поле боя. На большее сил не хватило. Что-то подобное, наверное, пронеслось и в голове у француза. Увидев, что Андрей смотрит на него, он попытался улыбнуться в ответ. На обескровленном лице мелькнула слабая гримаса.

Тела раненых обмывали горячей водой с помощью тампонов. Размачивали присохшие к ранам куски одежды, а уж потом обрабатывали саму рану. Даже при легком ранении в ту пору выжить было нелегко. Понятия гигиены и антисептики еще отсутствовали. Не было ни обезболивающих средств, ни противовоспалительных препаратов, ни, тем более, антибиотиков. Все, что можно было сделать, так это очистить рану от посторонних предметов, в основном, в пределах видимости. С помощью стальных зондов искали застрявшие пули. Иногда их удавалось вытащить с помощью тех же зондов, или специальных щипцов. Но используемый инструмент никак не стерилизовали.

В результате до пятидесяти процентов раненых погибали от заражения крови. Все зависело от Бога и от организма. Справится организм с заразой – слава Богу. Не справится – Бог прибрал. Опять же, слава ему.

Однако существовали и тогда народные средства. Например, смесь пороха с землей. Трудно поверить, что это хоть как-то могло помочь. Но в то же время знахари и знахарки варили лечебные мази на основе трав и жиров. Сам факт того, что при приготовлении мазей шло длительное кипячение, говорит о том, что они были, как минимум стерильны, а некоторые виды отваров трав могли обладать антисептическим эффектом.

Но Федька, который при отсутствии в обозе лекаря, оказался вдруг и главным медиком, пользовался для лечения ран иноземным, тоже народным средством. Называлось оно «Аква Вита», родом из Италии. Попросту это был чистый спирт. Когда-то, еще при Иване Грозном, а может, и раньше, католические проповедники, добиравшиеся до Руси, привозили с собой горючую воду, демонстрировали ее свойства, приводя зрителей в восторг, весьма далекий от религиозного.

Русские монахи в то время тоже бывали в Италии. Кто-то из них, видимо, привез технологию перегонки спирта и освоил ее в одном из московских монастырей. Известно, что спирт на Руси прижился. В разбавленном виде он превратился в русскую водку. Но то, что водку и спирт можно использовать как дезинфицирующие средства при лечении ран, известно не было ни медицине, ни широкой публике.

Федьке дал с собой в поход бутыль «Аква Виты» отец Андрея и наказал в случае ранения сына промыть ему раны этой жидкостью с помощью тряпочки, а потом влить в них ее, но не слишком много. И Федька выполнил наказ старого барина. Откуда старику были известны дезинфицирующие свойства спирта, неизвестно. Неизвестно и то, почему барин отдал предпочтение итальянскому спирту перед отечественным. Факт тот, что бутыль была большая. Жидкости в ней было много, расходовали ее экономно, так что хватило на всех раненых, и еще осталось.

Много времени заняло изготовление шин для лечения переломов рук и ног. Гипса тогда тоже не было. Но понимание того, что кости надо соединить на ощупь, а потом зафиксировать на долгое время, было. И здесь Федька проявил то ли новаторство, то ли доставшиеся ему откуда-то познания. Приказал крестьянам драть лыко с молодых деревьев, и резать его длинными полосами на подобье бинтов. Осторожно обматывал лыком ногу или руку, фиксировал положение костей, а уж потом пристраивал деревянную шину.

Обработка ран – дело тонкое, кропотливое, болезненное для пациента, и нервное для исполнителя. Тем более, когда он – не профессионал. Помощников у Федьки оказалось много: принести, отнести, на худой конец, подержать больного, чтобы не дергался от боли, – это пожалуйста. А вот, чтобы самому в рану с инструментом залезть или зашить ее нитками, как тулуп рваный, ни за какие коврижки, Боже упаси! Не нашлось таких больше в обозе.

Но Федька справился. А, собственно, куда ему было деваться от своих раненых, да и от собственной любознательности. Когда сам попадал в лазарет, он не закрывал глаза, глядя, как доктор отрезает пилой человеку ногу, вынимает щипцами пулю, штопает рану. Да и от чувства ответственности, коренящегося где-то в самых сокровенных уголках души, тоже не избавишься в раз. Оно, это чувство, раз пробудившись, часто заставляло его делать то, что было в данный момент остро необходимо; за что взяться больше было некому. Не всегда его благодарили за это. Но и брался он за дело, не рассчитывая на благодарность.

Первым Федька обработал своего барина. Вынул из плеча пулю, благо не глубоко ушла, видно, была на излете. Зашил рану. Заштопал и другую рану, на бедре, колотую, с двух сторон шить пришлось. Рану на голове только промыл, и перебинтовал. Удар пришелся вскользь. Только кожа содрана. Да и перелом ноги не страшным оказался, как теперь сказали бы, без смещения.

За время всех этих процедур Андрей намаялся, пожалуй, больше, чем на поле боя, так что, когда его в избу отнесли, быстро погрузился в ставшее уже привычным забытье.

На этот раз оно казалось ему зыбким. В него трудно было впасть, но легко было выйти. Теперь главной задачей стало удержаться в забытьи. Это было труднее, чем строить башни, чем заглядывать в прошлое или в будущее. Плавая по границе сознания, он чувствовал себя в воде. Прошлое опять было внизу. Далекое прошлое пряталось в темных омутах, и ему вспоминались слова отца, сказанные ему в детстве о том, что историю России проще придумать, чем узнать. Почему он так говорил? О чем не хотел говорить? Надо будет спросить.

Но эта мысль уплывала, сменялась другой, более близкой, недавней историей, которую сам пережил. О Париже, где провел последние два года перед войной. А для него война началась уже тогда. С балов и театров, богатых гостиных, чопорных сановников, блистательных кавалеров, прекрасных дам, вина и карт. Неужели все это было на самом деле? И уже стало историей, которую никто никогда не узнает.