Нина пыталась взять себя в руки. Она разглядывала крошечные фигурки дачников, орудовавших на своих участках лопатами и поливочными шлангами. Некоторые из них просто загорали в шезлонгах, обмотав головы марлей. Иногда движения дачников попадали точно в ритм музыки, и тогда Нине казалось, что она смотрит какой-то чудной видеоклип.
Природа действовала на Нину успокаивающе. Ее просторы дарили чувство настоящей свободы. Как и Токарь, Нина росла в душной квартире мегаполиса и, как все горожане, выбиралась за город лишь на короткое время, на пикник или с палатками на озеро. Но каждая такая поездка надолго оставалась в ее памяти приятным воспоминанием. Выезжая с компанией куда-то за город, Нина старалась отыскать там поле. Такое, чтобы, куда ни повернись, взгляд упирался бы в горизонт, а над головой висело бесконечное небо, низкое, рукой можно достать. Друзья давно привыкли к этим ее исчезновениям посреди совместного отдыха, когда она брала с собой пластиковый стаканчик с пивом, сигареты, немного закуски и уходила, чтобы устроить свой собственный пикник в центре вселенной.
И в такие минуты она ощущала мистическое единение с чем-то, что было за гранью обычной, земной красоты; проникалась его величием, пропускала через себя. Лежала, утонув, в душистой траве и ждала наступления темноты, ждала, когда на небе проявится звездная россыпь. Она смотрела в космос часами, и иногда, бывало, даже засыпала до самого рассвета.
Умиротворение. Вот что она испытывала в такие моменты.
Нина зажмурилась и мысленно перенеслась в центр огромного поля, под купол низкого неба.
«Касабиан» сменился квартетом группы «Кин», затем заиграла «Зэ Промес» в исполнении Криса Корнелла, а Нина все сидела с закрытыми глазами, представляя себя лежащей в густой траве, в бесконечном пространстве миллионов галактик.
И лишь когда Токарь переключил магнитолу на радио «Шансон», Нина вернулась в машину. Вместо Криса Корнелла из динамиков на весь салон кто-то кричал прокуренным голосом о мусора́х и о счастливом детстве на малолетке, но это было уже неважно. Нина успокоилась. Она снова стала такой, какой ее должен был видеть Токарь.
Поселок остался позади, и теперь по обеим сторонам трассы золотистым ворсом потянулись луга пшеницы. Они уходили вдаль до самого горизонта, и там сливались с бледно-голубым небом.
Широко улыбнувшись, Нина резко повернула голову к Токарю и спросила:
– А у тебя осталось еще?
Токарь не сразу понял, о чем идет речь, а сообразив, коротко и весело ухмыльнулся.
Этим утром, когда они закончили собирать все необходимые для путешествия вещи, Нина совершенно неожиданно предложила… покурить травку. «В наших жизнях, милый, происходит смена вех, – кажется, так она выразилась, – и было бы здорово отметить это событие». «Чего тебе плеснуть?» – поинтересовался Токарь, открывая небольшой бар, в котором стояли несколько бутылок разной крепости напитков. «Нет, я не об алкоголе». Она заговорщицки прищурилась, а когда Токарь понимающе осклабился, закончила фразу: «Скрути нам косячок». Причем Нина сказала это таким тоном, словно была уверена в том, что у Токаря непременно должно быть с собой хотя бы немного марихуаны или, по крайней мере, он может достать ее в кратчайшие сроки.
И она не ошиблась.
Токарь слегка сбросил скорость.
– В бардачке пошарься, – сказал он.
Нина, скинув ноги с панели и подобрав их под себя, открыла бардачок. Под грудой разного бумажного хлама она нашла то, что искала – трубку и прозрачный пакетик с марихуаной.
«Ловко», – подумал Токарь, искоса любуясь тем, как аккуратно и быстро Нина набивала трубку.
– Подай зажигалку.
Девушка поднесла огонь к трубке и, обхватив губами мундштук, сделала глубокий вдох. Темно-зеленая трава вспыхнула рубином. Глаза Нины заблестели, и Токарь готов был дать голову на отсечение, что увидел, как в них отразилась матово-черная гладь дороги. В секунду зрачки ее расширились, скрыв почти всю радужную оболочку. Нина свернула губы трубочкой. Столбик плотного сизого дыма разбился об лобовое стекло, расползся по его поверхности. Пространство машины заполнилось густым туманом и едким запахом тлеющего чая.
Еще раз вобрав в себя дым, но не затянувшись, Нина придвинулась к Токарю вплотную и медленно выпустила тонкую прозрачно-синеватую струйку дыма в его приоткрытый рот.
Дым привычно обжег легкие.
Они повторили во второй раз: сперва Нина, следом Токарь.
Токарь крепче ухватился за руль.
Постепенно тоскливый экстерьер за тонированными стеклами начал преображаться, обретая привлекательность сюрреалистической сказки. Это были не зрительные галлюцинации. Чтобы их вызвать, Токарю требовались куда более сильные стимуляторы. Нет, это было его одурманенное воображение, мощная волна наркотической эйфории, из-за которой все вокруг всегда становится привлекательным, немного нереальным, цвета – насыщенней, и в простых звуках слышится красивая мелодия.
Токарь расплылся в глупой беззаботной улыбке. Трезвости ума вполне хватало для того, чтобы не забывать о дороге, поэтому он перестал пялиться в боковое окно и сосредоточился на черной ленте трассы. Белые разметочные полосы потихоньку стали замедлять свой бег. Теперь они заползали под железное брюхо машины с черепашьей скоростью. Так медленно, будто «Патрол» ехал не больше десяти километров в час. Заторможенно моргнув, Токарь опустил глаза на спидометр.
Сто пятнадцать.
Он придавил педаль газа. Стрелка на спидометре рывком перескочила на отметку в сто двадцать пять, но чертовы полоски и не думали ускоряться. Продолжать Токарь не стал. Не такой он дурак, чтобы купиться на коварство этой забойной травки.
Нина смотрела в боковое окно со своей стороны. Ее руки покоились на коленях, сжимая зажигалку и погасшую трубку. Голову откинула на широкий кожаный подголовник.
– Палитра Сислея, – сказала она ровным, отрешенным голосом, чуть низким, с сексуальной хрипотцой.
– А?
– Зелень деревьев, прозрачная голубизна неба, бежево-желтая глина и песок обочины, а солнце – ослепительный кадмий. Любимые цвета художника Сислея.
– Хе-хе.
– Ты чего?
– Сислей. Смешная фамилия.
– Да уж, обхохочешься, – Нина поморщилась, кисло посмотрела на магнитолу и опять включила свой плей-лист. Блатные песни никак не ассоциировались у нее с художником-импрессионистом.
Они умолкли, погрузившись каждый в свои пьяные мысли. Остекленелые глаза Токаря смотрели прямо перед собой, на дорогу.
– Си-и-сь-л-е-ей, – проговорил он с такой интонацией, с какой обычно говорят люди в фильмах, когда изображают, будто они под гипнозом или заколдованы.
Нина хмыкнула, затем еще раз, потом она стала мелко смеяться, все громче и громче, и наконец закатилась настоящим хохотом. Она хохотала как сумасшедшая, и от этого ее безумного гогота Токарю сделалось не по себе. Противный холодок пробежал по его телу. Впрочем, он тут же нашел этому объяснение: травка. От нее часто «садишься на измену».
Я обещал рассказать вам о своем прошлом.
Наверное, мне стоило бы начать с того, как я здесь оказался. Я не о карцере. Я о том, как я попал в тюрьму. Но вы уж меня извините, как раз об этом я совсем не хочу говорить. Не потому что я совершил что-то постыдное или какое-то зверство, о котором мне теперь страшно вспоминать. По крайней мере, я так не считаю. Я сделал то, что должен был сделать. Ради нее. Будь у меня возможность вернуть время вспять, я бы поступил так еще раз. Да, поступил бы!
Я не хочу об этом говорить, потому что мне тяжело это делать. И хватит.
Сейчас, спустя четыре года, я снова чувствую вкус жизни. В окружении серых стен, серых лиц, моя туалеты. В дерьме. В боли. Я все же чувствую ее вкус. Но так было не всегда.
Забавно. Теперь моя жизнь висит на волоске, и я пытаюсь за этот сраный волосок ухватиться. Все-таки мы жизнелюбивые животные, а остальное – лишь громкие слова. Подыхать не хочется, несмотря ни на что. Даже когда кажется, что продолжать жить не имеет смысла, инстинкты говорят нам об обратном. Без нее мне жить не хотелось. Сопли, сопли, розовые сопли. Но именно так я себя и чувствовал. И, признаться, в сущности, мало что изменилось.
Что-то не выходит у нас с вами общение. Хреновый я собеседник, признаю.
Я хотел стать музыкантом. Играть на ударных. Все говорили, что у меня талант; что меня ждет головокружительная карьера. И все ошиблись. Я могу вам сказать с абсолютной уверенностью, что меня ждет. Долгая и мучительная смерть, если я не решусь сделать то, что задумал. Меня забьют, как собаку. Ногами, обломками прикроватных тумбочек, металлическими трубами – чем придется.
И когда я говорю, что меня убьют, я отнюдь не преувеличиваю.
Черный «Патрол» слегка притормозил перед дорожным указателем и сразу же рванул вперед, набирая прежнюю скорость.
– Как твоя нога? – Токарь глянул на эластичный бинт, туго обтягивающий левую лодыжку Нины.
Девушка покрутила ступней из стороны в сторону, прислушиваясь к ощущениям.
– Ничего, почти прошла. Думаю, бинт уже не нужен.
Она снова закинула ноги на приборную панель, дотянулась до повязки, размотала ее и, не глядя, швырнула на заднее сиденье. Какое-то время Нина молча разглядывала свои голые ступни, словно видела их впервые.
– Нет ничего красивее стройных женских ножек, облаченных в роскошные итальянские туфли на высоких шпильках, – она изящно провела большим пальцем ноги по лобовому стеклу, рисуя невидимые зигзаги, – но я так и не научилась их носить.
Она вздохнула и как-то виновато взглянула на Токаря.
– А я думал, все тел… девушки умеют это делать, – сказал Токарь, выходя на обгон семейного минивэна.
Нина снисходительно усмехнулась.
– Ну да. А каждый мужик может без труда перебрать двигатель или автомат Калашникова. Глупости. На ютьюбе полно роликов как раз о таких «королевах подиумов». Посмотри, и ты поймешь, что далеко не каждая женщина умеет ходить на высоких каблуках. Потому что это ни черта не так просто, как вы, мужики, думаете. И вернись, пожалуйста, на свою полосу, милый, пока мы не поцеловались вон с тем грузовиком.
– Опа! – спохватился Токарь, спешно забирая вправо.
Протяжно сигналя, грузовик пронесся в каком-то метре от их машины.
Токарь посмотрел на Нину и восторженно покачал головой: она была совершенно спокойна. Мурлыкала себе под нос слова песни, поводя в такт плечами. Она двигалась просто и вместе с тем так эротично, что Токарю стоило больших усилий еще раз не потерять контроль над дорогой. Выкуренная травка удваивала возбуждение. Его ладони вспотели.
Игриво поглядывая на Токаря, Нина провела кончиком языка по своим белоснежным зубам. Потянулась к магнитоле. Переключила подряд несколько песен. Ненадолго задержалась на одной, затем переключила еще раз и остановилась.
«Kar-ma-po-lice», – затянул Том Йорк, когда Нина коснулась губами уха Токаря и прошептала:
– Эта песня сносит мне крышу, милый.
Она провела языком по его уху. Легонько прикусила мочку. Опустилась ниже. Поцеловала шею. Медленно задрала его футболку. Когда Нина дотронулась губами до его соска, Токарь на секунду потерял управление. Машину дернуло в сторону. Это развеселило Нину. Хихикнув, она опустилась еще ниже. Поцеловала живот. Двумя пальцами оттянула резинку его спортивных штанов. Через трусы провела языком по набухшему члену.
Когда она это сделала, Токарь внезапно изменился в лице. Глаза полыхнули гневом. Медленно, как бы нехотя, сползла блаженная улыбка. Сквозь зубы он процедил:
– Ты че собралась делать?
Нина вскинула на него глаза.
– А как ты думаешь? – она облизнула губы. – Не отвлекайся. Я хочу сделать тебе приятно.
В тишину пустынной трассы ворвался визг стираемой об асфальт резины. Машина пошла юзом, оставляя позади себя черные полосы от шин. И еще не до конца остановился джип, еще скрипел всем своим корпусом, словно возмущенный таким с ним обращением, как Токарь выскочил из него, пулей оббежал капот и распахнул дверь со стороны ошарашенной Нины.
– Пошла на хуй отсюда!
– Ты что?
– Я сказал, вали!
Он схватил Нину за руку и рывком буквально выбросил ее из машины. Нина упала на землю.
– Да что с тобой?! Что… что я сделала?!
Она неловко поднялась на ноги. Из разодранного об щебенку локтя сочилась кровь. По щекам текли слезы. Смешиваясь с тушью, они оставляли на лице черные полоски.
«В таком виде она еще прекраснее», – машинально подметил Токарь и чуть ли не взвыл от отчаяния.
Он замахнулся, хотел ударить ее по лицу.
Но Нина даже не шелохнулась, все так же продолжая смотреть на него блестящими от слез глазами. И в глазах этих Токарь не увидел ни упрека, ни страха. Как и в прошлый раз, в них отражалась лишь преданная покорность.
Токарь опустил руку. И уже без злобы, но голосом человека, который очень хотел бы, но не в силах ничего изменить, тихо выдавил:
– Ах ты сосалка чертова.
Открыв багажник, Токарь вытащил дорожную сумку девушки и швырнул ей под ноги.
Босиком, с растрепанными волосами, беспомощно опустив руки вдоль тела, Нина стояла и растерянно переводила взгляд со своей сумки на Токаря и обратно.
– Я… я не понимаю… это, должно быть, травка. Успокойся, хороший мой, это травка. Скоро пройдет.
Она подошла к Токарю и попыталась его обнять.
– Успокойся, прошу тебя.
– Убери свои поганые лапы! – отпихнув ее, заорал Токарь.
Нина споткнулась о свою сумку и снова упала. Ее светлая одежда посерела от пыли. Саднил содранный локоть, но она не обращала на это никакого внимания. Даже не пытаясь подняться на ноги, она смотрела на Токаря снизу вверх полными слез и непонимания глазами. А он продолжал выкидывать ее вещи из машины. На обочину полетели кроссовки и сумочка. Потом Токарь прыгнул за руль, хлопнул дверцей, и «Патрол» сорвался с места.
И когда от машины осталась лишь крохотная точка на острие сужающейся вдали трассы, Нина перестала плакать. Она посмотрела на поцарапанный локоть, чертыхнулась и, цокнув языком, произнесла вслух:
– Какой ты у меня нервный, милый.
Уголки ее губ поползли вверх в глумливой улыбке.
Рядом с кроссовками валялись и ее сигареты. Они выпали из бокового кармашка сумочки. Нина подняла пачку, вставила в рот сигарету и довольно плюхнулась на спину, словно под ней была не щебенка, а душистая луговая трава или мягкая перина.
У нее было прекрасное настроение.
Впрочем, оно немного ухудшилось, когда Нина поняла, что у нее нет с собой зажигалки и, значит, закурить ей не удастся, пока не вернется Токарь. А в том, что он обязательно за ней вернется, она не сомневалась ни на секунду.
Эй! И все?! Токарь ПРОСТО уехал, а она ПРОСТО валялась на обочине?! Так не пойдет! Так не по правилам!!! Где же авторское пояснение происходящему? Где рефлексия Токаря? Ау, писатель! Как, по-твоему, те, кто читают это книгу, должны понять, что там только что за хренотень такая стряслась? Или ты думаешь, если подобная ситуация понятна нам с тобой, то она понятна и всем остальным? Ошибаешься. Надо обязательно объяснить.
О, а можно мне это сделать?! Ну пожалуйста! Пжалста-пжалста-пжалста-пжалста! Можно? Спасибо! Я быстренько.
Кхм-кхм, итак.
Конечно же, ни для кого из нас не секрет, что сколько на планете людей, столько и предрассудков. И из этих предрассудков отнюдь не самый редкий относится к оральному сексу. Кто-то элементарно им брезгует, для других засунуть свой член в чей-нибудь рот недопустимо по морально-этическим соображениям. Сколько людей, столько и взглядов на отсос. Я, например, всегда бежал прочь от пуританок-недотрог. Что с ними делать в постели, ума не приложу. Скучно с такими. Лучше уж подрочить.
Но как бы кто ни смотрел на сексуальные предпочтения других людей, в общем и целом все относятся к ним с известной долей толерантности. Каждый из нас имеет право распоряжаться своим телом по собственному усмотрению. И это нормально, так?
А вот и ни фига не так!
Есть и другая философия на этот счет.
Только не ищите в ней глубины. Ее там нет. Она простая, как рецепт жареной картошки.
Поцеловал ту, которая тебе только что отсосала, – все, собирай вещи, отныне ты пидор.
Не думаю, что смысл этого слова вам правильно понятен. В этих стенах у него куда более широкое значение. Пидором называют абсолютно любого человека, попавшего в гарем. Это принадлежность к классу. Один из синонимов петуха или обиженного.
Но лично я уверен, что нам больше подходит другое слово, которое лучше раскрывает суть нашего положения.
Раб.
О проекте
О подписке