Мои спутники не подвели. Ханс, задыхавшийся в жутком зловонном одеянии, пополз вперед на четвереньках. Брат Джон и Стивен, изнемогавшие под тяжестью Священного цветка, зашагали быстрее. Наконец мы достигли пристани, где стояла та самая лодка, что привезла нас сюда, и запрыгнули в нее. Отвязывать веревку, которая ее удерживала, не было времени; я перерезал ее ножом и оттолкнулся от берега.

Забрезжила заря. На пристань выбежали сотни людей, в том числе немало воинов. В их рядах царила паника. Уловка Хоуп пока еще нас спасала. Я увидел Комбу: тот мчался с большим копьем в руках, но, завидев нас, замер от изумления.

Тут произошла катастрофа, едва не стоившая нам жизни. Ханс, сидевший на корме лодки, начал терять сознание от вони шкуры и перегрева. Он решил вдохнуть свежего воздуха и высунул наружу голову, так что набитая листьями маска гориллы медленно сползла ему на плечи. Комба, увидев безобразное лицо готтентота, сразу узнал его.

– Это обман! – закричал он. – Белые дьяволы убили бога! Они похитили Священный цветок и его жрицу! Желтый человек нарядился в шкуру бога! К лодкам! К лодкам!

– Гребите! – велел я Брату Джону и Стивену. – Гребите изо всех сил! Мавово, помоги мне поднять парус!

Случилось так, что в то пасмурное утро сильный ветер дул к берегу. Медленно, неумело мы поставили мачту и подняли парус из циновки. На веслах мы отплыли от пристани ярдов на четыреста. В погоню за нами отправилось множество лодок с уже поднятыми парусами. На носу первой из них стоял Комба – новоиспеченный Калуби. Он осыпал нас проклятиями и грозил огромным копьем.

Я понял, что искусные лодочники-понго вот-вот нагонят нас и перебьют. К счастью, у меня появилась интересная мысль. Я велел Мавово следить за парусом, перешел на корму и, оттащив в сторону слабеющего Ханса, опустился на колени. У меня сохранился один заряд или, вернее, один-единственный пистон, который я намеревался использовать. Я отвел затвор, поднял ружье и прицелился в Комбу. Ни по возможностям прицела, ни как иначе на дальнюю стрельбу Интомби не рассчитано. В Комбу я мог попасть лишь за счет выброса пули.

Парус мы подняли, наша лодка шла довольно ровно. Кроме того, мы находились под прикрытием берега, будто плыли в тихом пруду, так что стрелять с кормы было удобно. Сам я, усталости вопреки, сумел собраться и даже почувствовал себя увереннее. Еще повезло с освещением: солнце всходило у меня за спиной, ярко озаряя нужную мне мишень. Я затаил дыхание и спустил курок. Заряд взорвался почти в то же мгновение, над дулом взвился дымок. Комба вскинул руки и навзничь упал в лодку. С большим опозданием (по крайней мере, так показалось нам) ветер принес глухой звук удара смертоносной пули.

Наверное, не стоит хвастаться, но выстрел получился замечательный: пуля, как я впоследствии выяснил, попала точно в цель – угодила Комбе в грудь и пробила сердце. С учетом всего сказанного, четыре выстрела, которые я произвел в стране понго, – венец моей стрелковой карьеры. Первым я в глухой ночи попал богу-обезьяне в лапу и убил бы его, да выстрел получился затяжным, вот горилла и успела прикрыть голову. Вторым я таки уложил чудовище, невзирая на суматоху и панику. Третьим после долгого заплыва, среди сверкания молний, я покончил с Мотомбо. Четвертым с большого расстояния, на плывущей лодке я уничтожил бессердечного, вероломного Комбу, что заманил нас в свою страну с целью убить и съесть на ритуальном пиру. На самом деле я ежесекундно понимал, что не имею права на ошибку: у меня лишь четыре пистона и исправить ее не удастся.

Уверен, с другим ружьем, даже с самым лучшим и современным, у меня так не получилось бы. К маленькому шедевру Парди я привык с юности, любой снайпер подтвердит, что это очень важно. Я приноровился к Интомби, а Интомби – ко мне. Это ружьецо до сих пор висит у меня на стене, хотя сегодня, во времена казнозарядных ружей, я им не пользуюсь. Вот только местный оружейник, которому я отдал Интомби на чистку, без спросу отполировал и наворонил ствол. Теперь ружье как новенькое, а мне больше нравилось исцарапанным.

Возвращаясь к нашей истории, скажу, что выстрел подействовал на Ханса, как рог Джона Пила^[35]. Старый готтентот выглянул у меня из-за спины и увидел, как Комба падает навзничь.

– Прекрасный выстрел, баас! – пролепетал Ханс. – Уверен, даже дух вашего преподобного отца в огненном месте не способен истреблять врагов так здорово. Выстрел прекрасный!

Старый дурак принялся целовать мои сапоги, точнее, то, что от них осталось. Пришлось угостить Ханса остатками бренди, который привел его в чувство, особенно после того, как с него сняли грязную обезьянью шкуру и помогли ополоснуть лицо и руки.

Гибель Комбы подействовала на понго престранным образом. Их лодки собрались вокруг той, где лежал его труп. После короткого совещания понго опустили паруса и на веслах вернулись к пристани. Почему они так сделали, не знаю. Возможно, они думали, что Комба околдован или только ранен и нуждается в помощи знахаря. Или закон запрещал им выступать без предводителя, а запасной Калуби из числа «миновавших кары» остался на берегу. Возможно, обычай требовал доставить тело Калуби на сушу с особыми церемониями. Поручиться не могу: помыслы жителей африканской глуши порой непостижимы.

Зато в итоге у нас, казалось бы обреченных на верную гибель, появилась надежда на спасение. Когда мы вышли из залива, свежий ветер быстро понес лодку через озеро и начал стихать лишь в полдень. К счастью, штиль наступил лишь часам к трем пополудни, когда берег страны мазиту был уже поблизости. Мы даже разглядели пятнышко английского флага, водруженного Стивеном на вершине холма.

За те спокойные часы мы подкрепились остатками еды, умылись и отдохнули. В свете будущих событий передышка оказалась весьма кстати. Едва ветер стал слабеть, я случайно оглянулся и увидел, что нас преследует целый флот понго – около сорока лодок, в каждой человек по двадцать. Под парусом мы старались идти как можно дольше: судно продвигалось медленно, но все равно быстрее, чем на веслах. Кроме того, следовало беречь силы для последних испытаний.

Краткий отдых на озере я помню отлично: волнению вопреки, в памяти сохранились мельчайшие подробности, даже облака, которые плыли над головой, напоминая о вчерашней грозе. Одно было похоже на замок с обрушившейся башней и лестницей, другое – на подбитый корабль с выбоиной справа на крамболе^[36], двумя сломанными мачтами и обрывками парусов, колышущимися на третьей.

Еще запомнились виды большого озера, особенно в том месте, где встречались два течения. Поднимались невысокие волны, схлестывались друг с другом и опадали причудливыми изгибами. Косяки рыбешек, похожих на голавля, с круглым ртом и белоснежным брюхом, то и дело выпрыгивали из воды за невидимыми мухами. Рыбешки привлекали птиц, похожих на чаек, но поменьше. У них были смоляные головы, белые спины, сероватые крылья и оранжевые перепончатые лапки, которыми они хватали рыбешку, при этом издавая протяжное, жалобное «и-и-и!». Вожак стаи с белой, вероятно от старости, головой парил надо всеми. Сам он охотиться не удосуживался, зато отбирал добычу у других птиц – перехватывал ее прямо в воздухе. Такие подробности то и дело всплывают в памяти. Есть и другие, всего просто не перечислить.

Штиль застиг нас милях в трех от берега, точнее, от мели, заросшей камышами, что тянется от берега страны мазиту ярдов на восемьсот. К тому моменту понго отставали мили на полторы. Но им ветер благоприятствовал на несколько минут дольше, чем нам, да и гребцов у них было поболе, поэтому, когда воцарилось полное безветрие, они отставали лишь на милю. Иначе говоря, им предстояло покрыть четыре мили, а нам – три.

Безоблачное небо ветра не сулило, парус стал ненужным – мы опустили его, бросили мачту за борт, чтобы облегчить лодку, и стали работать веслами изо всех сил. К счастью, обе леди оказали нам посильную помощь, ибо грести научились на Острове Цветка, где у них была своя лодочка, с которой они рыбачили. Ханс еще не пришел в себя окончательно, поэтому мы отправили его на корму, где он лихорадочно орудовал одним веслом.

Преследование в кильватер быстрым не бывает, но умелые гребцы понго постепенно настигали нас. Когда до камышовых зарослей оставалась миля, понго отставали от нас на полмили. Силы наши таяли, и враги быстро догоняли нас. Вскоре лишь двести ярдов разделяли наше суденышко и заросли, а преследователи были уже в ярдах пятидесяти-шестидесяти. Тогда началась настоящая борьба.

Она была короткой, но безжалостной. Мы выбросили со дна лодки за борт все, что смогли, включая балластные камни и тяжелую шкуру гориллы. Шкура очень нам помогла – она тонула медленно и первые лодки понго задержались на минуту, чтобы выловить драгоценную реликвию из воды. Таким образом, они загородили путь остальным, и мы сумели оторваться ярдов на двадцать-тридцать.

– За борт цветок! – скомандовал я.

Но Стивен, выглядевший стариком от изнеможения и обильного пота (грести ему раньше не доводилось), прохрипел:

– Нет, ради бога, нет! Бросить цветок после всех этих мытарств?!

Я не настаивал: спорить не было ни сил, ни времени. Мы уже доплыли до камышей – благодаря флагу-указателю подошли точно к большому проходу, протоптанному гиппопотамами. Понго, бешено работающие веслами, отставали ярдов на тридцать. Я очень радовался, что воины этого примечательного племени не владеют луком и стрелами, а их тяжелые копья не годятся для метания. К тому моменту или даже чуть раньше нас заметили зулусские охотники, а также старый Бабемба и мазиту. Те и другие устремились к нам через отмель с громкими ободряющими возгласами. Зулусы открыли беспорядочный огонь, в результате одна пуля пробила нашу лодку, другая – поля моей шляпы. Зато третья поразила воина понго, что вызвало смятение в рядах войска Тускулума^[37].

Тут мы окончательно выбились из сил, и враги нас догнали. Когда первую лодку понго отделяло от нас не более десяти ярдов, а нас от берега – ярдов двести, я опустил весло в воду, увидел, что глубина менее четырех футов, и закричал:

– Идем вброд, иначе нам конец!

Мои спутники прыгнули в воду. Я выбрался последним и толкнул нос лодки – она встала поперек канала, загородив путь понго. Все кончилось бы благополучно, если бы не Стивен, который, сделав несколько шагов, вдруг вспомнил о своей драгоценной орхидее. Он не только вернулся к лодке, но и уговорил Мавово сопровождать его. Они начали поднимать цветок, и понго бросились к ним, пытаясь достать врагов копьями через лодку. Мавово оборонялся копьем, отнятым у часового возле пещеры, и убил или ранил одного из нападавших. Понго швырнули в него балластный камень и угодили в висок. Мавово пошатнулся и упал, потом поднялся, но снова без чувств рухнул в воду. К счастью, кто-то из наших союзников мигом оттащил его на берег.

Оставшись один, Стивен продолжал попытки спасти орхидею, пока воин-понго не ударил его копьем в плечо. Лишь тогда Стивен выпустил цветок и попробовал отступить. Слишком поздно! Полдюжины понго, преградив Стивену путь к камышам, направлялись к нему с угрожающим видом. Я не мог помочь ему, поскольку, сказать правду, угодил в выбоину – след гиппопотама, а зулусские охотники и мазиту были еще далеко. Стивен наверняка погиб бы, если бы не отвага юной Хоуп. Она шла к берегу впереди меня и, обернувшись, увидела, что Стивен в беде. Хоуп бросилась обратно, словно львица, спасающая детеныша.

Добравшись до Стивена раньше понго, она загородила его собой и с необыкновенной выразительностью обратилась к нашим врагам на их родном языке, которому, вероятно, научилась от альбиносок, обладавших даром речи.

Что сказала врагам Хоуп, я не расслышал из-за криков приближавшихся мазиту. Однако я догадался, что она произнесла страшное древнее проклятие, известное только хранительницам Священного цветка и обрекавшее тело и душу про́клятых на ужасную гибель. То проклятие ни молодая леди, ни ее мать впоследствии повторить не пожелали, однако на понго оно подействовало удивительным образом. Воины, в том числе атакующие Стивена, опустили руки и склонили голову перед юной жрицей, будто в знак благоговения или мольбы. Они застыли, всем своим видом выражая покорность, и девушке удалось отвести раненого Стивена в безопасное место. К берегу Хоуп пятилась, не сводя с понго пристального взгляда. Столь невероятного избавления я в жизни не видел!

Добавлю, что воины понго захватили Священный цветок и увезли на лодке. Так настал конец поискам орхидеи и моим надеждам заработать на продаже этого сокровища. Очень хотелось бы знать, что с ним случилось. Есть основания предполагать, что на Остров Цветка его не вернули. Возможно, его доставили в африканскую глушь, откуда понго вывезли его при переселении.

После того как на Стивена напали понго и отважная мисс Хоуп рискнула жизнью ради него, друзья вытащили нас на берег. Там обе леди и мы с Хансом свалились в полном изнеможении, лишь Брат Джон нашел в себе силы оказать медицинскую помощь раненым Стивену и Мавово.

Добравшись до Стивена раньше понго, она загородила его собой и обратилась к нашим врагам на их родном языке…

Тем временем в камышах завязался отчаянный бой. Понго, численностью не уступавшие нашим союзникам, яростно напирали, обозленные поражением своего бога и гибелью Мотомбо – о чем они наверняка уже узнали, – равно как и похищением Матери Священного цветка. Тропа гиппопотамов оказалась слишком узка для лодок, и понго прыгали в воду, чтобы идти к берегу вброд. В камышах их поджидали заклятые враги-мазиту под командованием старого Бабембы. Битва напоминала беспорядочную потасовку и со стороны выглядела странно: над зарослями виднелись только головы воинов, которые двигались парами и кололи друг друга копьями, пока один не падал. Раненых в той схватке почти не осталось: падавшие в ил захлебывались.

Вскоре понго, сражавшиеся почти в родной стихии, начали теснить мазиту. Впрочем, исход сражения решили ружья наших зулусских охотников. Сам я был не в состоянии участвовать в стрельбе, но собрал вокруг себя зулусов и руководил ими. В результате перепуганные понго отступили и спешно забрались в лодки.

По сигналу они взялись за весла и, осыпая нас проклятиями, поплыли прочь. Лодки удалялись все дальше и наконец исчезли из виду.

Впрочем, нам удалось захватить две лодки с шестью-семью гребцами. Мазиту хотели казнить врагов, но по приказу Брата Джона, которого в этом племени почитали как короля, связали их и объявили пленными. Через полчаса все волнения закончились. О том, что происходило далее, я ничего сказать не могу, так как от переутомления лишился чувств. Неудивительно, если учесть все пережитое нами за четыре с половиной дня, проведенных в стране понго. За свою богатую приключениями жизнь не припомню, чтобы я был так измотан. Да и вообще, удивительно, что мы остались в живых!

Последнее, что мне запомнилось в тот день, – явление Сэма, опрятного, в синем платье. Он напоминал мотылька, выпорхнувшего после дождя.

– Мистер Квотермейн, приветствую вас, прошедшего суровые испытания и заглянувшего войне в жестокие глаза! Пока вы отсутствовали, я целыми днями и бессонными, отравленными москитами ночами истово молился о вашем спасении. Не исключено, мистер Квотермейн, что именно это помогло вам одолеть врага, ибо, как говорится, победу куют не только на поле боя, но и в тылу.

Эти слова поразительным образом отпечатались в моем помутившемся сознании. Подозреваю, что это лишь отрывок из длинной речи, которую Сэм тщательно готовил, пока нас не было.