Начальник училища замолчал, глядя на проштрафившегося курсанта. Марк стоял навытяжку и преданно ел глазами командира. Стройный, молодцеватый, широкоплечий; берет либурнария, согласно традициям абордажной пехоты, лихо сбит на затылок. Белокурый чуб, вырвавшись на волю из-под резинки берета, закрывал часть лба до левой брови. На лице парня читалось раскаяние – такое же искреннее, как обещание волка сделаться вегетарьянцем.

Девки, подумал начальник. Дуреют, небось, девки-то.

– Этот извращенец, – тихо сказал дисциплинар-легат Гракх, – эта слизь…

И поправился:

– Этот Игги Добс, которого вы оскорбили рукоприкладством – сам по себе он никто. Дрянь и сволочь. Но среди его клиентов встречаются люди с положением в обществе. Госпожа Ташри, старшая жена премьер-министра Нутарана, даже в сортир не ходит без консультаций своего стилиста. Вы слышали о патриархе Олоферне VI, Человеке-с-тысячей-обликов? Разумеется, слышали. Его святейшество – звезда желтой прессы. Тоже, кстати, Добсова работа. Поп-дивы, сенаторы, любовницы диктаторов и финансовых воротил… Как вы думаете, курсант Тумидус, что произойдет, если Добс начнет жаловаться? При его-то связях? Вольно! Я жду ответа.

– Полагаю, что ничего особенного, – Марк расставил ноги на ширину плеч и заложил руки за спину, как велел устав. – Я бил господина Добса по корпусу. Даже если, вернувшись на базу, он зафиксирует побои в местном лазарете – будет трудно доказать, что это моя работа. В форс-мажорной ситуации Добс вполне мог удариться о камень или ветку дерева. Я не говорю о том, что он мог получить травму при контакте с опасным животным.

– С опасным, значит? С животным?

– Так точно!

– Насчет животного вы правы, курсант…

Начальник училища прошелся по палатке. В жилом офицерском корпусе, расположенном за медблоком, у дисциплинар-легата были три комнаты, которые большую часть времени пустовали. Гракх предпочитал палатку; здесь он ночевал, здесь проводил совещания, благо место позволяло. На груди начальника поблескивали орденские планки, тугой воротник мундира был скреплен посередине Глазом Бури I степени – наградой за личную храбрость в бою. Иногда, в минуты слабости, Гракх думал, что рукопашная – детский лепет в сравнении с педагогической деятельностью.

– Я видел записи со спутника, – он встал у «бойницы». Металлизированная ткань палатки в этом месте была прозрачной. Блики солнца играли на глянце планок. – Лицо вашего… м-м-м… вашего протеже, курсант Тумидус, носило явные следы повреждений. Царапины, ссадины, кровоподтеки. Вы готовы прокомментировать?

– Так точно, господин дисциплинар-легат! – Марк снова вытянулся в струнку. – Спасаясь от хищников, господин Добс был крайне неуклюж. Если вы видели записи со спутника, вы могли убедиться в этом сами. Когда же я… э-э… вступил с господином Добсом в физический контакт, мы находились в тени скалы. Там есть такой козырек… Короче, в данном случае спутниковая съемка вряд ли даст конкретный результат. Наш разговор с господином Добсом был сугубо конфиденциальным.

На столе запиликал уником. Дисциплинар-легат взмахнул рукой, позволяя системе наблюдения считать код его личной татуировки. Миг, и над уникомом всплыла сфера локальной связи. В «пузыре» смешно колыхалась голова Сергия Туллия, обер-манипулярия медицинской службы. Связь барахлила, нос Туллия то сползал на щеку, то раздваивался на два хоботка.

– Инъекции, – сказал медик. – У меня все готово.

– Хорошо, – начальник училища кивнул. – Ждите, Туллий. Я приказал вести четвертый курс к вам. Курсант Тумидус подойдет отдельно, чуть позже. У нас с ним частная беседа.

– Четвертый курс уже у меня, – сварливо бросил медик. Нос Туллия стабилизировался, зато левый глаз начал аритмично подмигивать. Казалось, медик на что-то намекает. – У них сегодня первая «офицерская». Я хотел напомнить, что вакцина в распечатанном состоянии нестабильна. Пусть курсант Тумидус не опаздывает. Вы же в курсе, Гракх…

– Я в курсе. Не торопите меня, Туллий.

– Вы его что, разносите? Едите поедом, ставите клизму? Хорошее дело. Скажите, пусть в следующий раз бьет по почкам. Это я вам говорю, как врач…

– Туллий!

– Все, все…

Сфера погасла. Гракх бросил быстрый взгляд на курсанта. Тот превратился в камень, в мраморную статую – хоть сейчас ставь перед Академией генштаба. Лишь уголок рта дрожал, выдавая мучительную борьбу со смехом.

– Зря, курсант Тумидус, – Гракх сел к столу. – Зря веселитесь. Разумеется, я мог бы наказать вас. Но мы оба понимаем: наказание – шар в пользу Игги Добса. Если я наказываю вас, значит, вы заслужили, и он прав.

– Разрешите обратиться, господин дисциплинар-легат?

– Обращайтесь, курсант.

– Вы без проблем можете найти сотню нейтральных причин для наказания. Прикажете идти на гауптвахту?

– Нет, не прикажу. По большому счету, вы заслуживаете поощрения за спасение этих придурков. Я хотел сказать, за спасение группы туристов, попавших в экстремальную ситуацию. И все же… Учитесь сдержанности, Марк. Я старше вас, я знаю, что говорю. Уверен, то же самое вам сказал бы ваш дядя, гард-легат Тумидус…

Дисциплинар-легат осекся, понимая, что брякнул лишнего. Он видел, как изменилось при его словах лицо курсанта. Казалось, парню без предупреждения отвесили оплеуху. С дядей Марка, гард-легатом Гаем Октавианом Тумидусом, Гракх учился в академии, после чего участвовал в ряде кампаний. Домой легат Тумидус вернулся кавалером ордена Цепи и малым триумфатором, а легат Гракх – кавалером Глаза Бури. И что? У судьбы есть чувство юмора: она сама шутит, сама и смеется. В данный момент Тумидус-старший решением сената Помпилии лишенный чинов, званий и наград, считался предателем Отечества и врагом помпилианского народа – по причинам, о которых начальник училища предпочел бы не вспоминать.

Уверен, подумал он, парень пошел во флот из-за дяди. В детстве восхищаться бравым героем, лихим воякой, образцом для подражания, чтобы в юности узнать: твой герой – изменник… Чего ты больше хочешь, курсант Тумидус? Стать таким, как дядя в минуты его триумфа – или искупить дядину вину? И то, и другое – глупость. Впрочем, сейчас ты этого не поймешь. Даже начни я вколачивать это тебе в мозги со всей флотской прямотой – нет, не поймешь. Годы твои не те, чтобы понимать. Гракх знал, что отец Марка, видный энергетик Октуберана, был категорически против решения сына стать офицером. И дед, в прошлом – известный артист цирка, возражал как мог. Что ж, парень, упрямства тебе не занимать. Характер – оружие; главное, не стрелять по своим…

– Скажите, курсант, – начальник училища забарабанил пальцами по пластику столешницы. Дурная привычка: Гракх всегда начинал барабанить, затрагивая в разговоре скользкие темы. Наверное, поэтому остался холостяком. – Почему вы решили стать либурнарием? Я имею в виду, почему именно абордажная пехота? Если вы хотели посвятить жизнь военному флоту, вы могли бы стать связистом, пилотом истребителя… Десантником, наконец! Абордажная пехота, скажу вам прямо, не самый популярный род войск…

Посвятить жизнь, подумал Гракх. Штамп из агитки.

Кажется, я все испортил.

– Основой энергетической независимости Великой Помпилии, – Марк выкатил грудь колесом, барабаня как по писаному. Глаза парня превратились в оловянные пуговицы, – является рабовладение. Страна нуждается в притоке новых рабов. Абордажная пехота, чьей задачей и почетной миссией является захват живой силы потенциального противника…

– Отставить, курсант.

Гракх смотрел на Марка до тех пор, пока молодой человек не опустил взгляд. Такие поединки дисциплинар-легат научился выигрывать с давних пор, еще когда был молодым обер-центурионом с тремя орлами в петлицах.

– То же самое вы говорили на собеседовании, подав заявление с просьбой принять вас в наше училище. Эти слова повторяют все будущие курсанты. Проклятье! Я заучил их назубок. Они снятся мне по ночам. Это правильные слова: и по форме, и по содержанию. Но я хотел бы услышать вас, курсант Тумидус, а не профессионального идеолога, мастера составлять брошюры «Служу Отечеству!». Вы удивлены?

Марк пожал плечами:

– Мне нечего добавить, господин дисциплинар-легат. Энергетика нашей расы базируется на использовании рабов. Обеспечивать рост их количества – функция абордажной пехоты. Да, невольничьи рынки. Да, варварские царьки, меняющие подданных на бусы и лучевики устаревших моделей. Но либурнарии берут рабов по-нашему, по-помпилиански – в бою. Как и тысячи лет назад. Если я хочу служить во флоте, мое место на либурне.

Отец, подумал Гракх. Я чую след отца. Парня хотели сделать энергетиком, отцовским преемником; позже, когда парень удрал во флот, отлучили от дома. Теперь курсант Тумидус – отсюда, за тысячи парсеков от Октуберана! – доказывает отцу, что в какой-то мере следует заветам родителя. Вряд ли он сам это осознает, и тем не менее… След дяди виден еще ярче. Надеюсь, парень перерастет дурацкий комплекс – служить искупителем. Иначе ему будет трудно. У нас, военных, хватает своих неврозов, чтобы тащить еще и чужие.

– По плечу ли ноша? – спросил Гракх.

Марк улыбнулся:

– Мой дед однажды сказал: «Важен не вес. Важно, кого несешь.» Я запомнил.

Проникая в «бойницы», солнце расчерчивало пол палатки на длинные прямоугольники. Молчал уником – с укоризной, словно медик Туллий напоминал: «Пусть курсант Тумидус не опаздывает. Вы же в курсе, Гракх…» Вдалеке, за периметром лагеря, раздался рев зверя – и смолк.

– Вернемся к спасению туристов, – сказал дисциплинар-легат. – Значит, козырек? Вы были в тени скального козырька?

– Так точно!

– Вас не могли заснять со спутника?

– Так точно!

– Лицо Игги Добса к тому времени уже носило следы повреждений?

– Так точно!

– И ты, болван, ударил его в печень? Туллий, клистирная трубка, тоже хорош – по почкам… Чем ты думал, позор военно-космического флота?!

– А куда надо было бить, господин дисциплинар-легат?

Гракх молчал. Молчал и Марк.

В глазах курсанта медленно возникало понимание.

КОНТРАПУНКТ МАРК КАЙ ТУМИДУС ПО ПРОЗВИЩУ КНУТ (двадцать два года тому назад)
Раньше в цирках убивали.

Ну да, в седой древности. И что? Умелые бойцы вставляли друг дружке меч в печень. Еретиков жрали львы. Детей еретиков – леопарды. Метатели ножей демонстрировали свое мастерство на приговоренных к смерти. Врагов народа – особая честь! – рвали на части упряжками коней. Публике нравилось, публика хотела еще.

В паузах выходили клоуны.

Это свойственно человеку. После острого тянет на кисленькое. После смерти – на смех. Клоуны кувыркались, обменивались пощечинами, ездили задом наперед на деревянных лошадках. Случалось, срывали аплодисменты. Насмеявшись вдоволь, публика гнала клоунов прочь.

Возвращалось время клыков и крови.

Сейчас, тысячелетия спустя, я не думаю, что многое изменилось. Глядя на акробата, творящего чудеса под куполом, партер с замиранием ждет: когда же он сорвется? Хлопая укротительнице, смиряющей тигра, ряды втайне надеются, что однажды хищник вспомнит, кто он, и превратит красотку в сочную отбивную. Люди не злы, о нет! Просто чужая смерть – лучшее в мире зрелище. О ней можно вспоминать годами, чувствуя собственную значимость. Рассказывать друзьям и близким: помнится, имел я удовольствие видеть…

В паузах по-прежнему выходят клоуны.