Живоглот:
Я жизнь провел в резне, как дьявол в пекле,
Колол, рубил, валял, кусался, грыз,
Я – корифей трагической игры,
Я – золотой дублон, лежащий в пепле,
Мой нож кровав и жребий мой кровав –
А ты? Что делал ты?
Капитан Рамирес:
Я? Убивал.
Мордокрут:
У моего клинка манеры гранда,
Он кланяется только мертвецам,
Я – идеал отменного бойца,
Я – сонмище воинственных талантов!
В моей душе кипит девятый вал,
А ты хоть раз кипел?
Капитан Рамирес:
Я убивал.
Ухорез:
Подруга шпага! Мы в любой таверне
Запомнились по шрамам и рубцам,
Оставленным на память молодцам –
Им и сейчас икается, наверно!
Один удар, и трое наповал!
Ты там бывал?
Капитан Рамирес:
Я? Нет. Я убивал.
Живоглот, Мордокрут, Ухорез (хором):
А часто ли?!
Капитан Рамирес:
Случалось, убивал.
Я не мастак хвалиться по тавернам,
Я не горжусь уменьем палача,
Убийство, вне сомнений, это скверно…
Живоглот, Мордокрут, Ухорез (хором):
Когда ж ты это делаешь?!
Капитан Рамирес:
Сейчас.
Убивает всех троих.
– Удачи! – вполголоса пожелал Диего.
Джессика не ответила. Даже не кивнула, показав, что слышит, благодарит за доброе напутствие. Молодец, отметил маэстро. Наука пошла впрок. Сердцем, мыслями, всем существом Джессика Штильнер была там, на площадке, выделенной для поединка гематрийки с Рудольфом Шильдкнехтом. Сам бергландец вошел на площадку минутой раньше. Спокойный, обманчиво-медлительный, с добродушным выражением лица – щекастого, усеянного веснушками – Шильдкнехт ждал соперницу, опустив близнецовые рапиры остриями вниз. Рухни небо, провались земля в тартарары, а этот человек, похожий на плюшевого медвежонка размером с гориллу, сонно вздохнет и спросит: «Что-то случилось?»
Если Диего Пераль и завидовал чему-то в сей бренной юдоли скорбей, созданной для мучений грешников, так это спокойствию бергландца. Собственный разум маэстро с раннего утра, с той дьявольской пробежки, где двое коллантариев открыли Пералю ужасную тайну мятущейся души Энкарны де Кастельбро… О, разум плясал босиком на раскаленной сковородке, вскрикивая не от боли – от нетерпения. Ждать, пока коллант соберется на Китте? Это невыносимо! Будь в воле маэстро рвануться ввысь, за облака, не нуждаясь в компании, как безногий калека нуждается в приятелях, когда хочет подняться по лестнице в убогую мансарду – он ни секунды бы не колебался. Калека хотя бы может ползти по ступенькам, цепляясь руками за перила, а Диего Пералю отказали и в такой крошечной милости. Маэстро больше не считал коллантариев бесами, чья задача – погибель душ человеческих. Ни один бес, рожденный в преисподней, не способен так притворяться. Солдат, учитель фехтования, Диего оставался сыном своего отца, а значит, театральной косточкой, пылью подмостков. Он знал цену притворству, актерству, мастерству лицедея. Живчик, рассказавший Пералю о заоблачной встрече с Карни, не солгал ни в едином слове. Маэстро видел, как у помпилианца тряслись руки, прыгали губы, как нервный тик трепал нижнее веко, а в глазах, налитых кровью от недосыпа, мелькал ужас – чище ключевой воды, пронзительней крика ястреба на рассвете. На фоне бесстрастности гематра такая взвинченность напугала бы неискушенного зрителя – страх заражает быстрее чумы. Сказать по правде, Диего Пераль поначалу тоже испугался. Он не знал, что внутренне смирился с утратой; не знал, что согласен страдать, но не действовать – не знал до тех пор, пока вдруг не понял, что смирение выгорело дотла, а страдание превратилось в свирепую жажду действий.
Ждать? – хуже пытки.
– К бою!
Джессика Штильнер и Рудольф Шильдкнехт отсалютовали друг другу, и силовой колпак сомкнулся вокруг них. Бергландец принял свою обычную стойку, выставив оба клинка далеко вперед. Левая, ведущая рапира, слегка приплясывая, целилась острием в грудь Джессике. Правую руку Шильдкнехт поднял вверх, изящно отставив в сторону «подвешенный» локоть. Медвежонок превратился в журавля, начавшего раскрывать крылья, да так и замершего на середине движения. Чувствовалось, что Шильдкнехт, равно владея правой и левой руками, с легкостью поменяет стойку на противоположную, и не один раз, но главному положению «близнецов» он не изменит: передняя рапира – ниже, задняя – выше.
Выдерживая безопасную дистанцию, Джессика внимательно следила за маневрами противника. Каждая мелочь, каждое подрагивание мышц давали изощренному гематрийскому мозгу пищу для головоломных расчетов. Предсказывая намерения Шильдкнехта, девушка отлавливала атаку в зародыше, а финт – на вдохе; выстраивая чужую комбинацию до того, как она воплотилась бы в жизнь, фехтовальщица отсекала закладку фундамента раньше, чем на этом фундаменте воздвигся бы дом. Имея фору, подаренную особым талантом гематров, Джессика шпагой успевала контролировать пару рапир бергландца. Кинжал ученица Эзры Дахана держала вплотную к собственному телу, прижав к боку. Наверное, не слишком надеялась на короткий клинок, приберегая кинжал для ближнего боя.
Методичность бергландца сыграла с ним злую шутку: Шильдкнехта было нетрудно считать. Впрочем, и он мало-помалу приноровился к манере Джессики. Стальные запястья, шелковые плечи: хлесткими батманами Шильдкнехт тревожил шпагу соперницы, то и дело нанося мгновенные уколы в корпус. Все чаще шпага не справлялась с двойной нагрузкой, и тогда ей на помощь приходил кинжал: блестящая рыбка выныривала из воды, звенела во всеуслышанье: «Я здесь!» – и вновь уходила на глубину. Советы маэстро, одобренные тренером, Джессика выполняла безукоризненно, отступая не назад, а назад и в сторону, держа бергландца в центре круга. На прямой дорожке Шильдкнехт давно бы «начинил» девушку парой-тройкой туше́. Но эскалонская цепочка прыжков и отскоков, похожих на фигуры замысловатого танца, смущала рапириста. Вынужден на выпаде делать отмашку второй рапирой, чтобы увести «близнеца» под мышку или вниз, бергландец открывался сбоку – и Джессика пыталась реализовать этот шанс с методичностью, сделавшей бы честь самому Шильдкнехту.
Выигрышная сцена, подумал маэстро. Так сказал бы отец. Вся в красном, Джессика Штильнер служила центром композиции, подвижной точкой, куда стягивались взгляды. Декоративный, чуть ниже талии, плащ цвета свежей крови бился за плечами гематрийки от любого резкого движения – волна на привязи. Прекрасно, оценил маэстро. Главное, вытянуть кульминацию. Этот спектакль – краткий, в один акт. Дольше ей не продержаться.
– Ваша тактика? – спросили рядом.
Бок о бок с Диего, внимательно следя за поединком, стоял Антон Пшедерецкий. Весь в синем, при шпаге, он заранее оделся для боя – согласно расписанию схваток, встреча Пшедерецкого и бойца с Тилона намечалась после обеда. Лицо спортсмена – такое знакомое лицо, будь оно проклято! – оставалось безмятежным, как июльское небо: ни тучки, ни облачка. Казалось, Пшедерецкий – зритель из привилегированных, кому необязательно сидеть на трибунах, довольствуясь голограммой; зритель, а никак не боец, и уж тем более не фаворит турнира.
Даже в мыслях Диего Пераль запретил себе называть этого человека доном Фернаном. Будто в сказке, сковал сердце стальными обручами, обмотал цепью, запер на замок. Сердцу только дай волю! – слово за слово, имя против имени, глядишь, клинки уже вылетели из ножен. Маэстро и в детстве был сорванцом, мальчишкой из тех, кому ворованные яблоки слаще своих. Запреты действовали на него раздражающе.
– Сеньорита Штильнер, – ответил он, поразившись сухому, безжизненному звучанию собственного голоса, – ученица сеньора Дахана. Я – ее спарринг-партнер, не более.
Пшедерцкий рассмеялся:
– Прибедняетесь? Зря, господин Пераль. Или лучше – сеньор Пераль? Дон Диего?! Знавал я ваших земляков: горячие парни! Поименуй любого не так, как он считает достойным, и добрая драка тебе обеспечена. А уж если речь зайдет о титуловании… Я прав, сеньор Пераль?
– В моем случае – нет. Зовите меня так, как сочтете нужным.
– Понимаю, – кивнул Пшедерецкий. – Спарринг-партнеру приличествует скромность. А мы тут на мыло изошли от любопытства. Как же, темная лошадка, любимчик старика Эзры, последний ученик Леона Дильгоа… Кое-кто болтает: лучший ученик. Дескать, Эзра недаром положил на вас глаз.
– Боитесь конкурента? – вырвалось у Диего.
Он сразу пожалел о своей горячности. Если рядом с ним Антон Пшедерецкий, чемпион и звезда спорта, спарринг-партнеру фехтовальщицы из второго (третьего?) эшелона должно быть стыдно за откровенную, ничем не подкрепленную наглость. Поступок, недостойный мужчины и дворянина – вот что значил вопрос о страхе и конкуренции. Если же с Диего Пералем беседует дон Фернан, прикрывшись чужим именем, словно щитом, тот самый дон Фернан, который в университетском зале разделал маэстро под орех…
Стоп, одернул себя Диего. Никаких Фернанов.
Пшедерецкий с полминуты молчал. К концу этих тридцати секунд – колоссальный промежуток времени для фехтования! – события на площадке ускорились: Джессика стала агрессивно взвинчивать темп. Считая Шильдкнехта быстрее и быстрее, превратив в счетный механизм не только рассудок, но и все тело целиком, гематрийка орудовала шпагой на грани возможного. Единственным клинком, практически не пуская в ход кинжал, она вынуждала «близнецов» бергландца изворачиваться, чудом избегая фатального столкновения друг с другом. Преимущество Шильдкнехта, заключавшееся в длине рапир, контролирующих дистанцию, исподволь начало оборачиваться проблемой. Чтобы не запутаться, «близнецам» требовалась амплитуда движений, а значит, бергландец должен был перемещаться по площадке ничуть не медленнее, чем молодая гематрийка. Длина двух родственных рапир против длины и взрывной энергии двух девичьих ног – Джессика Штильнер взламывала ледяное спокойствие противника, и лед шел опасными трещинами.
– Вы мне не конкурент, – сказал Пшедерецкий. В тоне спортсмена не крылось желания оскорбить, отомстить Диего за его выпад. – Нам не конкурент, таким, как я. Во-первых, я скоро оставлю спорт. Возраст, знаете ли. Лучше уйти на пике карьеры, чем прозябать на десятых ролях…
Десятых ролях, мысленно повторил Диего. Случайность? Оборот речи? Или намек: я в курсе вашего прошлого, хитроумный сеньор Пераль, в курсе, кто ваш отец, и вообще мне известно больше, чем случайному господину Пшедерецкому…
Стоп. Хватит.
Впервые маэстро пожалел, что мар Дахан смотрит поединок Джессики с Шильдкнехтом не вживую, а от судейского столика, в «волшебном ящике», позволяющем укрупнить любое действие, замедлить, повторить – короче, разобрать его, словно кусок вареной телятины, на волокна. Будь Эзра Дахан здесь, маэстро было бы проще замолчать, сделать вид, что целиком поглощен схваткой. Пшедерецкий или дон Фернан – кто бы ты ни был, сеньор, при мар Дахане ты бы вел себя иначе.
– Вы тоже в возрасте, – продолжал Пшедерецкий, нимало не заботясь душевным состоянием Диего. Взгляд его подмечал все изменения, происходящие под силовым колпаком. Это не сказывалось на манере разговаривать: доверительной, чуточку небрежной, ничем не похожей на утрированную томность дона Фернана. – Вам поздно начинать погоню за титулами, званиями, медалями, а в конечном счете – за славой и деньгами. Вы станете тренером, сеньор Пераль.
– А вы? – огрызнулся Диего.
И лишь потом сообразил, что в пророчестве Пшедерецкого обижаться было не на что.
– Я? Вряд ли. Тренерский заработок меня не интересует. Я обеспеченный человек. Разве что я очень соскучусь по звону клинков… У меня к вам предложение, сеньор Пераль. Давайте заключим пари?
Направленный луч гиперсвязи перехватить невозможно – во всяком случае, теоретически. Лука Шармаль не был специалистом в данной области, но он доверял заключениям независимых экспертов. В особенности, хорошо оплаченных независимых экспертов. Те считали, что луч нельзя перехватить и практически, но засечь факт передачи и в конечном счете установить адресата – вполне.
По этой причине Лука Шармаль давно обзавелся личным комплексом гиперсвязи. Комплекс объединял в единую сеть узлы, установленные на всех планетах, где располагались резиденции финансиста. Сеть обошлась Луке в сумму поистине астрономическую, но глава семьи Шармалей считал, что безопасность того стоит.
Личные апартаменты банкира на Китте и переговорный пункт разделяло сто восемьдесят три метра по прямой. Или двести девяносто шесть метров, если идти через парк, мимо беседки, увитой плющом, и пруда с вуалехвостыми пираньями. Вызвать кар? Нет, обойдемся – людям в возрасте полезно гулять пешком на свежем воздухе.
Благоухание магнолий. Трепет слюдяных крылышек. Рой стрекоз над зеркалом пруда. Плавные изгибы вуалей – так пираньи хвостами подманивают добычу. Едва глупая рыбешка вознамерится вцепиться в соблазнительный хвост, как на месте хвоста возникает зубастая пасть.
Действие на опережение.
Вот чем собирался заняться Лука Шармаль: действиями на опережение. Джессика, его внучка, полагала такую тактику залогом успеха в фехтовании. «Только ли в фехтовании?» – мысленно спрашивал банкир, слушая эмоциональные монологи Джессики. Сочетание чувственности варваров и расчетливости гематров – присутствие внучки было для деда лучшим лекарством. Итак, опережение: сперва мы свяжемся с сенатором Тарквицием. Финансовое благополучие сенатора зиждется на фундаменте по имени Лука Шармаль, следовательно, Тарквиций будет сговорчив. А с людьми, на которых мы выйдем через сенатора, придется поторговаться. Значит, с ними мы встретимся лично.
Фундамент по имени Лука Шармаль. Превосходный, высокохудожественный, очень полезный для психического здоровья образ. Сегодня, вне сомнений, удачный день.
О проекте
О подписке