Матери я ничего не сказал про храм. Я ей вообще ничего не сказал, потому что она спала. А отец и не спросил, где это я бегаю. Его и дома-то не было, отца. Наверное, ушел в лапшичную.

3

Допрос стражника Икэды, проведенный Хасимото Ясуо, начальником городской стражи, в присутствии писца

– Ваше имя?

– Икэда Наоки, господин.

– Место службы?

– Стража первой почтовой станции на выезде из Акаямы.

– Выслуга лет?

– Двадцать три года.

– Полагаю, вы опытный стражник. Я склонен доверять вашим суждениям.

– Благодарю, господин. Это честь для меня.

– Писец запишет ваши показания. Итак, когда все произошло?

– В час Зайца, господин. Как только час Тигра сменился часом Зайца^[18], мы открыли пропуск через заставу.

– Люди большей частью ехали в город или из города?

– В город. Из города вообще никого не было.

– Продолжайте.

* * *

Писец скучал.

Его кисть порхала над бумагой, оставляя за собой изящные столбики иероглифов, но мыслями писец был не здесь. Сам в прошлом стражник на дальней заставе, тринадцать лет выслуги, он лишился места, сломав ногу при падении с лошади. И зачем надо было похваляться искусством ба-дзюцу^[19] перед сослуживцами?! Лошадь взбрыкнула, всадник, незадолго до этого перебравший саке, не удержался в седле.

Хорошо хоть ногу сломал, не шею.

Доклад начальству составили так, будто стражник пострадал при исполнении, доблестно преследуя беглеца, прорвавшегося сквозь кордон.

Охромевшего наездника перевели в управу, что можно было считать повышением. В смысле жалованья, так точно! К счастью, он был грамотен и обладал разборчивым почерком. Такие допросы, как нынешний, редко обходились без него: опираясь на свой богатый опыт, писец легко выявлял ложь и недомолвки. Об этом он делал на полях тайные пометки для господина Хасимото.

Сегодня лжи не предвиделось.

* * *

– Первыми были паломники, ночевавшие на постоялом дворе Глухого Ю. Это хороший двор, там подают не только завтрак, но и ужин. Там даже есть четыре девушки для развлечений, хотя разрешены всего две. О, это я зря! Покорнейше прошу не наказывать Глухого Ю! А если накажете, не говорите, что это я проболтался…

– Вы ставите мне условия?

– Нет, что вы! Умоляю простить меня! Я всего лишь…

– Вернитесь к паломникам.

– Они шли в храмы Вакаикуса и Сондзюмон. В целях безопасности мы заставили паломников перед досмотром отложить посохи и ящики с едой. Случалось, что юноши, сбежавшие из семей, и разорившиеся крестьяне, из тех, кому нечего терять…

– Достаточно.

– Они прорывались через заставу без досмотра, господин. Вместо грамот они показывали нам посохи! И начинали колотить всех без разбору! Меня, помню, оглушили ящиком с едой. Милосердный будда, какой же он был тяжелый…

– Хватит об этом! Вернитесь к паломникам.

– Мы велели им снять шляпы и накидки. Мы все сделали правильно, господин?

– Да. Что произошло дальше?

– Мы проверили подорожные грамоты. Грамоты были в порядке.

– Вы пропустили паломников?

– Нет. Мы велели им отойти к обочине.

– Почему?

– Приближались носильщики с паланкином, где сидела знатная дама. Ее сопровождали шесть самураев. Очень неприветливых самураев, доложу я вам. Один назвал меня обезьяной…

– Это не имеет значения. Я слушаю.

– Торюмон Хидео, старшина караула, решил, что паломники могут обождать. Иначе ждать пришлось бы даме. Он верно поступил, господин?

– Да. Вы проверили даму?

– Разумеется. Она подняла шторку паланкина, чтобы мы могли видеть ее лицо, и предъявила разрешение на выезд из Акаямы и последующий въезд. Разрешение подписал чиновник городской управы.

– Имя?

– Чиновника?

– Дамы. И попробуйте думать головой, прежде чем задавать вопросы.

– Нижайше прошу прощения! Да, я буду думать головой…

– Имя дамы!

– Исикава Акиро, жена старшего налогового инспектора.

– К грамоте прилагалось описание внешности?

– И самое подробное! Телосложение, рост, длина волос. Черты лица. Родинка на пояснице…

– Родинку проверили?

– Сочли лишним. Нет, вы не подумайте! У нас при станции есть помещение для личного досмотра. И женщина есть, как раз для таких случаев. Мы сами никогда не предложили бы раздеться такой знатной даме! Раздеться при мужчинах? Это немыслимо!

– Короче!

– Короче, Хидео-сан решил, что обычного досмотра вполне достаточно. Эти самураи, они были такие грубияны! Обезьяна! Это я-то краснозадая обезьяна?! Мы же правильно…

– Вы поступили правильно. Дальше!

– После госпожи Исикавы мы проверили крестьян из ближайших деревень. Они везли на продажу бобовую пасту, чумѝзу^[20] и батат. Еще корни лопуха, в отдельной тележке. У всех были выписки из храмовых книг рождения, с отметкой, дозволяющей въезд.

– Выписки? У корней лопуха?!

– У крестьян, господин.

– Я знаю, что у крестьян. Я всего лишь показал вам, как нелепы вопросы, заданные без тщательного обдумывания. Вы поняли, к чему это я?

– К сожалению, нет.

– Неважно.

– Может быть, вы соблаговолите объяснить мне прямо? Я плохо понимаю намеки.

– Оставим это. Вы их пропустили?

– Крестьян? Да.

– А паломники?

– Сказать по правде, мы о них забыли. Сперва въехала дама, затем крестьяне. Затем появились ронины^[21], девять человек. Они возвращались из веселого квартала, от проституток…

– Ронины буянили?

– Нет, они еле тащились. Похмелье, господин! Вот после ронинов мы и вспомнили о паломниках. Когда паломники прошли мимо нас, среди них тоже был один ронин…

– Почему вы замялись?

* * *

Ясуо Хасимото весь подобрался.

Разговор – обязательный согласно предписаниям, но пустой и утомительный – подошел к ключевому моменту. Все уже случилось, ничего нельзя было изменить. Но от того, как прозвучит история, как ее подаст этот недотепа Икэда, а главное, как ее запишет писец, зависела судьба наград и наказаний.

«Большие несчастья происходят от малых причин!»

Хасимото прекрасно знал, что писец делает пометки на полях бумаги – для него, начальника стражи. Правда, ложь, сведения достоверные или сомнительные. Но писец не ограничивался этими, в высшей степени полезными комментариями. Раз в семь дней он делал тайный доклад обо всем случившемся шпионам бакуфу^[22]. От его доклада зависело, в каком свете будет выставлен сам Хасимото – выгодном или напротив, неудачном. Прояви Хасимото поспешность во время допроса, выкажи рассеянность, желание побыстрее скинуть обузу с плеч, и у городской стражи в скором времени мог объявиться новый начальник.

Приходилось терпеть. Доноситель, которого ты знаешь, лучше незнакомца.

– Я виноват, – стражник Икэда коснулся лбом пола.

На взгляд Хасимото, стражник был глупец, но честный глупец. Такие опаснее всего. Никогда не знаешь, что они сболтнут или сделают.

– Готов понести наказание. Я сперва решил, что это уже проверенный нами путник. Что он просто отстал от компании приятелей, захотел поболтать с кем-то из паломников. Если бы всё зависело от меня, он бы уже вошел в город. Но Хидео-сан, старшина караула, остановил ронина.

Икэда вдруг охрип, словно его душили:

– Позже Хидео-сан сказал нам, что у него возникли подозрения.

4

«Нет у меня никаких ран!»

Храмовый гонг возвестил полдень.

Я снял шляпу, утёр пот со лба. Взглянул на солнце, зависшее в зените. Оно куталось в кисею дымки, но палило хуже раскаленной жаровни. Нам бы таких зимой, да побольше! И угля мешок-другой…

Новое чучело для домашних упражнений было готово. Но отнести его на площадку в саду я не успел. Ворота отворились, во двор ввалился отец. Шагнул. Споткнулся. Чуть не упал. С трудом выровнялся, припадая на правую ногу. В первый миг я решил, что он пьян.

– Отец! Что случилось?!

Пришёл домой в неурочное время. Пьяный. Еле держится на ногах. Его что, выгнали со службы?! Любой бы напился с горя…

– Ничего, – буркнул отец. – Все хорошо.

Он заковылял к дому. На правую ногу отец ступал с большой осторожностью. Казалось, это не нога, а хрупкая сухая ветка, готовая в любой миг сломаться. Левую руку он прижимал к груди. По-моему, отец прилагал большие усилия, чтобы не кричать от боли при каждом шаге.

– Вам помочь?

Я шагнул ближе.

– Нет!

Ослушаться я не посмел. Зато, оказавшись рядом, потянул носом: слух у меня как у летучей мыши, а нюх – как у собаки! Спиртным от отца не пахло. Да он вовсе и не пьян!

Его избили!

– Отец, вы ранены?!

Он зыркнул на меня искоса. Я думал, обругает. Нет, промолчал, захромал дальше. Добравшись до крыльца, опустился – упал! – на ступеньку. Вытянул пострадавшую ногу, выдохнул с явным облегчением.

Лицо его цветом напоминало сизый пепел.

– Прошу вас, отец! Позвольте осмотреть ваши раны!

– Нет у меня никаких ран!

– Может, сбегать за лекарем?

Из дома выскочила О-Сузу. Следом – встревоженная мать. Втроём мы уломали-таки отца снять кимоно. Штаны снимать он отказался наотрез, но штанину закатал. Ран не обнаружилось, тут отец был прав. Ушибы ведь не раны, правда? Правое колено спорило с левым локтем: кто синее, а кто багровей. Оба распухли: точь-в-точь шишковатые наросты, какие бывают на деревьях.

Синяки и ссадины на груди и плечах – не в счёт.

– Кости целы! – отец был в бешенстве от причитаний матери и О-Сузу. – Лекарь? Не нужен мне лекарь!

Ясное дело. Лекарь не нужен, потому что на лекаря нужны деньги. А где их взять?

– Смочите тряпки колодезной водой! Наложим повязки. Будете менять, когда скажу. И хватит выть! Ерунда, к утру пройдёт.

Все прекрасно знали: не пройдёт. Ни к утру, ни через день. У аптекаря Судзуму есть отличная мазь от ушибов. Мне в детстве покупали, когда я с крыши навернулся. Раз-два, и всё как рукой снимет! Вот бы её сейчас отцу…

Мать побежала за тряпками. О-Сузу рвала листья подорожника, растущего под забором, жевала их и сплевывала в глиняную плошку. Остро пахнущей кашицей служанка намеревалась облепить хозяину суставы, чтобы снять отёчность. Я умчался к колодцу, а когда вернулся с полным ведром, в ворота постучали.

– Кто там?! – рявкнул с крыльца отец.

– Это я, Хидео-сан! Нисимура Керо!

Отец кивнул, и я открыл ворота толстяку-стражнику.

– Как вы, Хидео-сан?

Нисимура приблизился к отцу. Тому, похоже, было неловко. Облепив колено жеваным подорожником, О-Сузу накладывала отцу повязки: по ступенькам растекалась лужица воды.

– Я в порядке.

– Мы тут это… Скинулись, в общем.

– Кто? Зачем?!

– Я, Наоки, Мэнэбу. Остальные тоже. Вам на лечение.

Мешочек из грубой холстины был туго перетянут шнурком. Толстяк отцепил его от пояса, положил рядом с отцом.

– Очень признателен, – отец смотрел в землю – Я не заслуживаю вашего беспокойства. Ссадины пустяковые, заживут и так.

– Не обижайте нас отказом! Мы от чистого сердца! Если бы не вы…

Я навострил уши, но отец прервал Нисимуру:

– Тысяча благодарностей, Керо-сан! Кланяйтесь от меня всем, кто помнит про скромного Хидео. Это счастье – иметь таких друзей!

– Я передам! Я непременно передам! Поправляйтесь…

Отдав деньги, Нисимура почувствовал себя лишним.

– Отец, я бегу в аптеку! – закричал я, едва толстяк вышел за ворота. – Помните ту чудодейственную мазь? Мои ушибы сразу прошли! Вам она тоже поможет!

После некоторых колебаний отец бросил мне мешочек. Я поймал его на лету: тяжелый! Отлично, хватит на всё.

Я припустил со двора.

– Стой!

Я замер в воротах.

– Принеси бумагу, тушь и кисть. Я напишу, что нужно купить. Знаю я этого Судзуму! Всучит, мошенник, что подороже…

Пока я бегал за письменными принадлежностями, отец пристроил на здоровом колене кипарисовую дощечку, поданную матерью. К счастью, правая его рука не пострадала. Кисть нырнула в тушечницу, вспорхнула над листом дешевой рисовой бумаги, выводя иероглиф за иероглифом. Писал отец быстро, практически не отрывая кисть от бумаги.

– Вот, держи. Ничего сверх списка не бери, понял?

Маленький я, что ли? Вот возьму и обижусь.

– Да, отец.