Цитаты из книги «Нюансеры»

– Да, да, конечно. Понимаете, если убийца заикинского правнука погружается в холодный мир, у него падает удача. На данном этапе он, скорее всего, сходит с ума. Но вы! Останься вы простой мебелью, вы всё равно находитесь в тёплом мире, по контрасту с убийцей. Вы не должны падать, в вас не должны стрелять… – Если два нюансера тянут кого-то в разные стороны, – Алексеев повернул голову к Радченко, – это не заканчивается добром. Лошади разрывают жертву. Любовь Павловна, это же ваши слова, помните? Двум режиссёрам нельзя работать над одним спектаклем. Иначе ни тот, ни другой не захочет поставить своё имя на афишу! Это уже мои слова. Вы все работаете над одним клиентом, ставите один спектакль. Вам не кажется, что с клиентом работает кто-то ещё? – Не с клиентом, – вздохнул Кантор. – С клиентом – это полбеды. – С вами, – уточнил Ашот. – С вами, Константин Сергеевич. – Со мной?! – Зубная щётка. Раньше я сомневался, спорил с Лёвой… Извини, Лёва, ты был прав. Прав целиком и полностью. Даже если вы нюансер, Константин Сергеевич… – Даже если так, – перебил его Кантор, бесцеремонно тыча в Алексеева сахаром, – для сложившейся ситуации вы мебель. Ваше нюансерство просто усиливает процесс, ускоряет. В остальном, по воздействию – мебель и мебель, один нюанс из ряда. Важный, не скрою, архиважный, и тем не менее. Поэтому вы смещаетесь в тёплый мир. Как нюансер, вы начинающий, вы пока что не понимаете, как важна любая мелочь, любая часть комбинации… Алексеев сжал кулаки: – Начинающий? Не понимаю, да? В режиссёрском экземпляре пьесы я пишу всё: что, где, когда, как именно следует понимать роль и указания! Каким голосом говорить, как двигаться и действовать, куда и как переходить! Прилагаю особенные чертежи ко всем мизансценам: выходы, входы, переходы… Описываю декорации, костюмы, грим, манеры, походку, привычки! Это я не понимаю?! Тёплый мир, холодный – я топлю в нём публику, как котят!

– Вот! – Кантор очнулся первым. – А вы мне не верили! Он должен был прийти на кладбище, явиться с утра! Это вписывалось в комбинацию, и он почуял, понял без напоминаний, сделал ход… А падать он не должен был! Если он в тёплом мире, почему он упал?! Если он мебель, как он почуял? Ашот отпил чаю. – Щётка, – задумчиво пробормотал сапожник. – Зубная щётка. – Щётка? – заинтересовалась Радченко. – У него пропала зубная щётка, – Ашот говорил об Алексееве в третьем лице, как о постороннем человеке. – Я нашёл. Щётка не пропала, её переставили. Я уравновесил щётку саквояжем. – Он не мебель, – добавила Радченко, кивком указав на Алексеева. – Не просто мебель. Он нюансер, у него открылись дверцы.

Это падение на кладбище… Оно противоречило всей комбинации! Константин Сергеевич, вы же упали? Я видел, как вы упали! Вы чуть не напоролись на острия ограды… – Упал, – подтвердил Алексеев. – Чуть не напоролся. Растянутые связки в паху болели до сих пор. Не надо было столько ходить пешком… – Вот! – торжествуя, воскликнул Кантор. Пальцы его вцепились в бороду, дёрнули раз, другой. – Я же говорил! А вы со мной спорили… Упал, пострадал, прикоснулся к фамилии Заикиной на плите! Этого не должно было произойти! Он в тёплом мире, откуда все эти неудачи?!

Дом, куда приглашал его бес, высился исполинской серой фуражкой – мокрой, с просевшей снежной блямбой на крыше. Светилась жёлтая кокарда – единственное освещённое окно на втором этаже.

порыв ветра, застав гувернантку врасплох, ловко выхватил из её пальцев ажурную конструкцию – и радостно понёс прочь свою новую игрушку, вертя, будто семя исполинского одуванчика.

– Вы правы, Любовь Павловна. Двум режиссёрам нельзя работать над одним спектаклем. Иначе ни тот, ни другой не захочет поставить своё имя на афишу. Нет, в таком подходе нет ничего хорошего.

Лицо приживалки коверкали тайные думы. Актриса из неё была скверная: всё наружу, нараспашку, чересчур. Хорошо, что Заикина думала о своём, тревожилась. Иначе приметила бы. А приметив, не простила бы.

– Мебель, – повторил Алексеев. – Дверцы. – Да. – У всякой мебели открываются дверцы? – Нет. Надо иметь способности к нюансерству, тогда двери откроются. – Как у меня? – Выходит, что так. – Я мебель. Я живу на квартире. Меня двигают по городу, создавая необходимые мизансцены. Газеты в конторе – это тоже были нюансы? – Да. Вы – мебель, газеты – бутафория. – А где-то там гибнет убийца правнука Заикиной? – Не думаю, что гибнет. Погружается в холодный мир. Теряет удачу, мучится, сходит с ума. Превращается в тварь дрожащую.

– А я? Я тоже мебель? – Сейчас – да.

– Если часто пользоваться мебелью, у неё открываются дверцы. – Что? – Ничего. Вот поэтому я предпочитаю обходиться без мебели, одной бутафорией.