Связь сбоила. Голос в коммуникаторе хрипел, взрыкивал, сбиваясь на жутковатый визг. Так плохой актер играет сатану. Диего Пераль отлично знал, как зал освистывает бездаря, потешаясь над рогами из картона и тряпичным хвостом.

– Куда уж громче?! Диего, ты?

С Мигелем они были на «ты» со времен осады Сонти. И все же… Осторожность, подумал Диего. Трижды осторожность. Я иду босиком по битому стеклу.

– Что я делал у ворот Бравильянки?

– Засовывал кишки мне в брюхо!

– Еще!

– Труса праздновал!

– Сукин ты сын! Еще!

– Выбил зубы капитану Ленуаресу!

– Какие?

– Все!

– За что?

– Он приказал трубить отступление!

– Это ты, Мигелито. Это ты, строевая косточка. Ты договорился?

В ответ громыхнул надсадный кашель.

– Когда это Мигель Ибарра не держал слово? – сварливо поинтересовался контрабандист, прочистив глотку. – Конечно, договорился. Сегодня, в четыре пополудни. Два пассажира. У меня, как в борделе – кто платит, того и любят!

– Я – твой должник. Место?

– На место я вас сам проведу. Звон при тебе?

– Золотом, как обещал.

– Хорошо. Ты где прячешься?

Мигель Ибарра был вторым и последним человеком на всей Террафиме, кому Диего Пераль мог доверить свое нынешнее местонахождение. Первым был отец. Но подставить сейчас отца означало превратиться в сволочь полную и окончательную. Диего разделил бы со стариком последний глоток вина, но не риск окончить дни с кинжалом под ребрами.

– Говори, не бойся, – Мигель неверно истолковал молчание собеседника. – У меня линия защищена. Комар носу не подточит!

Диего представил себе эту защищенную линию. Пехотное каре, дымятся фитили мушкетов, солнце играет на стали обнаженных шпаг. Все ближе лава атакующей кавалерии: всадники привстали на стременах, сабли вознесены над головами, над гребнями касок…

– Переулок Превознесения.

– «Три бочонка»?

– Да. Второй этаж, угловая комната.

– Знаю эту дыру. – Мигель вновь зашелся кашлем. Опасным контрапунктом в кашель вплетались звуки выстрелов, приглушенные расстоянием. – Клянусь гульфиком святого Эраста, тут становится жарковато! Дыму – как на Дровяном бастионе! Помнишь, а? Я нагряну через полчаса. Она с тобой?

– Нет. Ее нужно забрать из Сан-Федрате.

– Успеем.

– Точно?

– Говорю ж, у меня, как в борделе! Жди, скоро буду.

Задушенно пискнул зуммер отбоя. На уникоме – подарке Энкарны – вспыхнул и погас алый огонек. Видеорежим Диего включал, лишь связываясь с Энкарной. Все остальные довольствовались голосом маэстро: низким, хрипловатым, с медлительными интонациями солдата. К инопланетным игрушкам Диего Пераль относился с плохо скрываемым отвращением, стараясь не пользоваться ими без особой надобности.

Вот она, на пороге – особая.

Он извлек из кармана серебряный хронометр на цепочке, щелкнул крышкой. Четверть одиннадцатого утра. Прав Мигель – времени хватает. Вспомнилось, как при встрече Ибарра не удержался, беззлобно подтрунивая над старомодностью друга: «Продай ты свой антиквариат! Закажи у ларгов браслет-татуировку: и дешевле, и не украдут! За твоей-то штуковиной глаз да глаз нужен!» Диего тогда отмолчался: спорить с Мигелем – проще море решетом вычерпать. Не станешь же объяснять Ибарре, закоренелому безбожнику, что тело, как и бессмертная душа, дано человеку Господом. Искажать дар Творца по собственной прихоти, как делают это беспутные развратники Ойкумены, гореть им в аду – радовать дьявола, охочего до жареных грешников. Не пристало такое доброму прихожанину храма Святого Исидора Эскалонского.

Добрый прихожанин прошелся из угла в угол. Комнатушка, где Диего ждал вызова, напоминала склад мебели – древней, рассохшейся. Поворачиваясь, маэстро зацепил ножнами рапиры стол, на котором лежал коммуникатор. Когда аппарат подпрыгнул, Диего поморщился: он еще не успел должным образом освоиться во временном убежище. Это плохо, очень плохо. Нужно ощущать пространство вокруг себя – спиной, затылком, кожей. Лишний шаг, табурет подворачивается под ноги, чиркает по стене клинок – в схватке миг промедления стоит жизни.

У окна он задержался. Кружевная занавеска надежно скрывала обитателя комнаты от любопытных взглядов снаружи, позволяя при этом видеть, что творится на улице. Прямо под окном – хоть горшок им на головы выливай! – горланила компания пьяниц, выбравшихся проветриться из чадной таверны. Наружность мужчин была такой бандитской, что они могли быть кем угодно, только не бандитами. Прихватив с собой оловянные кружки, забулдыги громко обсуждали события, всколыхнувшие город.

– …вывезли его! Наследника!

– Продались! Все продались!

– Кто?

– Все!

– Кому?

– Ясен дублон, императору! Он всех, с потрохами…

– Наследника к нему повезли…

– Хватит врать-то! Здесь наследник, в Эскалоне!

– Это я вру?!

– А ты почем знаешь, что в Эскалоне?

– Нет, это я вру?!

– Сам видел! Вчера, с Дворцовой площади.

– Ну?!

– На балкон вышел. Ручкой нам махал, белой…

– Прям тебе и махал?

– И мне тоже…

– Так я, значит, вру?!

– Я наследника видел! А ты?!

– Мамкину сиську ты видел! Молокосос!

– Убью!

– Тише, тише, сеньоры! Успокойтесь!

– Нет, убью!

– Наш друг дон Педро всего лишь ошибся. Ему сообщили ложные сведения. Каждый имеет право на ошибку. Предлагаю вернуться в сие гостеприимное заведение…

Диего присел на шаткий стул. Мгновение поколебавшись, взял со стола плоскую коробочку уникома; включил видеорежим. Сигнал вызова. Над устройством сгустилась туманная сфера. Мигнула, рождая объемное изображение.

– Карни…

– Диего! Наконец-то!

Связь наладилась. Диего усмотрел бы в этом благое знамение, но он давно разучился доверять фортуне. Кого Господь любит, тому посылает испытания. Искушение надеждой – мучительней искуса не найти.

– Я…

– С тобой все в порядке? Ты жив?

Когда донья Энкарна Олдонза Мария де Кастельбро волновалась, она превращалась в красавицу, способную свести с ума святого. Даже вопрос «Ты жив?», не слишком осмысленный в данной ситуации, украшал ее. Скорый на удар, Диего не был скор на язык. В словесной схватке Энкарна опережала его на три, если не на четыре темпа. Нет, сказал Диего, любуясь девушкой. Беспокойство тебе к лицу, Карни, но я не стану тревожить тебя. Да, я дважды менял убежища. Да, ищейки, нанятые твоим мстительным отцом, шли за мной по пятам. Да, трюк с проходным подъездом и чердаком грозил погубить меня, но в итоге спас. Здесь, на втором этаже таверны, я час проторчал у окна, пока не убедился, что «хвоста» нет. Ну и что? Улыбайся, дитя мое: ты об этом не узнаешь.

– Я в порядке, Карни. В Сан-Федрате спокойно?

– Как у Творца за пазухой! – девушка махнула рукой с беззаботностью юности, решительно отметая все угрозы мира, возможные и невозможные. – Тут такая охрана! Спецвойска Лиги, силовые щиты, помпилианские боевые модули! Гематры даже танк подогнали… Кошмар! У него ноги – колонны!

– У танка?

– Это шагающий танк. Никто и близко не подойдет!

Чувствовалось, что Энкарне доставляет искреннее, почти детское удовольствие перечислять технику, охраняющую космопорт Сан-Федрате. Чудеса величественной Ойкумены с детства влекли к себе неугомонную дочь маркиза де Кастельбро. Диего еще раньше заметил: Карни хвасталась плодами чужого прогресса так, словно это были ее личные достижения. Похвальба огорчала маэстро: схожим образом эмигрант прославляет новую родину, и каждое слово звучит упреком былой отчизне.

– Я связался с Мигелем. Челнок примет нас в четыре пополудни. Дождусь Мигеля – и сразу к тебе. Свяжусь, когда будем у космопорта.

– Ты – мой ястреб! – девушка звонко рассмеялась. – Не рискуй понапрасну. По визору новости крутят: жуть! Имперские уланы на проспекте Всех Святых, на Торговой площади! Рубят толпу в капусту! Чернь вооружается кто чем: вертелы, дубинки! Баррикады из карет строят… Я не понимаю, где наши солдаты?!

– У них приказ: оставаться в казармах.

– Это предательство! – щеки Энкарны полыхнули гневным румянцем. – Верховная хунта нас предала! Будь здесь король…

– Увы, – Диего пожал плечами. – Короля здесь нет.

Мятеж обречен, сказал он девушке – сказал так, как обычно: не произнеся вслух ни слова. Эту форму диалога с Карни маэстро освоил с первых дней знакомства. Мятеж утопят в крови, дитя мое. Министры правы, демонстрируя лояльность императору. Регент готов вылизать башмаки маршалу Прютону, а заодно его двадцатитысячному корпусу головорезов, стоящему под Друреном в ожидании приказа атаковать, и я буду последний, кто осудит графа де Уркидеса за трусость. Главное – сберечь не только свои шкуры и кошельки, но и задницы честных богобоязненных эскалонцев, дрожащих по домам. Пожертвовать героями, верней, глупцами, во спасение большинства. Если удастся спасти еще и жизни солдат гарнизона, регенту можно ставить памятник. Конную статую на Дворцовой площади. Ты возражаешь мне, Карни? Тебе и слышать о таком противно? Рассудительность не свойственна молодости. Победа или смерть – вот девиз юных лет! Хорошо, что ты сейчас в космопорте, под надежной охраной «лигачей».

– Я буду ждать тебя, мой ястреб.

Он терпеть не мог этого «ястреба». Карни прекрасно знала о его раздражительности – и вставляла «ястреба» через слово. Учись парировать, смеялась она. Ну же! Ангард, вольт, правый кварт. Не можешь? Тогда хотя бы учись отступать.

Что ж, он учился.

– Постараюсь не рисковать без нужды. До связи.

Сфера погасла. Зуммер, пунктуальный, как мар Яффе, школьный учитель Диего, возвестил конец сеанса видеосвязи. Надоеду следовало отключить, но Диего Пераль до сих пор не разобрался, как это делается.

Дела, напомнил он себе. Дела перед отлетом. Нет, я ничего не забыл. В долги, хвала Творцу, не влез. Распоряжения отданы, доверенности составлены, завещание – тоже. Бумаги лежат у нотариуса-помпилианца, рекомендованного Мигелем. Влияние и возможности отца Энкарны колоссальны, эскалонским стряпчим доверять нельзя – продадут. Тридцать пять лет – рановато для завещания? Эх, сеньоры, не клевал вас жареный петух в задницу. А у Диего Пераля, скромного учителя фехтования, все ягодицы исклеваны, живого места не найти…

Диего распустил веревку, стягивавшую горловину солдатского вещмешка, и еще раз проинспектировал его содержимое. Мешок сопровождал маэстро с тех давних пор, когда сын Луиса Пераля, комедиографа и доктора философии, в возрасте шестнадцати лет, нахально прибавив себе полтора года, завербовался рядовым в Кастурийский пехотный полк. Там он узнал две главные солдатские истины: на твоей форме сорок пуговиц, за сохранность которых ты отвечаешь головой, и зуботычина – урок, а не смертельное оскорбление. Время остальных истин, не столь важных, пришло позже. Год за годом Диего постигал науку войны: чистописание шрамами. Ему повезло: через двенадцать лет в дверь отчего дома на улице Тюльпанов постучался хмурый, как зимняя ночь, мастер-сержант в отставке. Три медали на груди, четыре нашивки за ранения на рукаве, длинная рапира на боку, семнадцать эскудо золотом в кошельке – и потертый дружище-мешок за спиной. Скажете, сомнительное везенье? Кому как, господа хорошие. Многие товарищи Диего по оружию, батальон за батальоном, обрели последний приют в сосновых гробах, сколоченных наспех пьяным плотником.

Впрочем, насчет капризов удачи Диего имел особое мнение. Он-то рассчитывал продолжить службу в королевской армии. Но по окончании войны с Сартахеном полк, состав которого обновился едва ли не полностью, был расформирован, а мастер-сержант Пераль, шестой месяц занимавший должность полуротного – отправлен в отставку по сокращению личного состава. Наступил мир, и содержать за казенный кошт тридцатитысячную армию сделалось накладно.

– Пора нам на свалку, – сказал он мешку.

Мешок отмолчался.

Пара смен белья. Бритва с перламутровой рукоятью. Мыло. Точильный брусок. Запасной аккумулятор к уникому. Наваха с хищно изогнутым клинком. Фляга с вином. Две банки мясных консервов. Моток прочной веревки. Паспорт…

Паспорт Диего, подумав, переложил в потайной карман, загодя пришитый к подкладке колета. Машинально проверил, на месте ли пригревшиеся на груди ладанка и медальон с миниатюрой – объемным портретом Энкарны. Не торопясь, он застегнул колет на все крючки. Удостоверился, что рапира выходит из ножен легко и без лязга. Кинжал на месте – сзади за поясом. Пистолет заряжен. Сейчас он впервые пожалел, что не принял в свое время предложение капитана городской стражи Альваро Рохаса. Согласись Диего обучать подчиненных капитану стражников – мог бы получить лицензию на ношение многозарядного оружия. В теперешней ситуации револьвер пришелся бы весьма кстати.

Что толку жалеть об упущенных возможностях? Не повстречай суровый маэстро юную Энкарну де Кастельбро, сотканную из причуд и противоречий, он вообще бы жил припеваючи. Жалеешь ли ты, дуралей, о вашей встрече? Нет, нет, и тысячу раз нет!

И хватит об этом.

Он затянул горловину вещмешка и щелкнул крышкой часов. До прихода Мигеля Ибарры оставалось семь минут. Это если, конечно, Мигель явится вовремя – сегодня на пути контрабандиста могут возникнуть непредвиденные препятствия.

Жди, велел себе Диего. Жди и не скули.

Так командуют собаке.

– Вчера казалось нам, что мы есть мир, – вполголоса произнес он, цитируя самую знаменитую пьесу отца. – Вчера казалось мне…

Браво, откликнулась память. Брависсимо! В театре возглас «Браво!» значил одобрение. В жизни слово «браво» означало храбрость. А в той жизни, которую вел Диего Пераль, «браво» имело третье значение – наемный убийца.

II

Колесницы судьбы

(не так давно)

– Браво!

– Браво, маэстро!

Он стоял по центру авансцены, улыбаясь смущенно и растерянно. Публика знала эту улыбку Луиса Пераля, выучила назубок – и не требовала искренности ни от смущения, отработанного перед зеркалом, ни от растерянности, сдобренной хорошей порцией притворства. Театр есть театр. Здесь аплодируют не предмету, но символу – подменышу, кукушонку, выбросившему из гнезда птенца реальности.

– Бра-во!

Зал бушевал. Актеры выстроились за спиной драматурга: пестрая клумба цветов – и седой одуванчик. Знаменитая шевелюра «дядюшки Луиса» побелела рано, едва маэстро минуло сорок. Седина компенсировалась густотой – завитки так плотно прилегали друг к другу, что прическа напоминала руно породистой овцы. Это служило неистощимым источником шуток – беззлобных, потому что эскалонцы любили своего кумира, великого «el Monstruo de Naturaleza», что переводилось на унилингву как «Чудо природы». Те же, кого любовь к «el Monstruo» обошла стороной, хорошо помнили, что перо Луиса Пераля острей шпаги наемника – и придерживали язвительность на поворотах, опасаясь ответного выпада.

Кому охота стать посмешищем для толпы?

Ликование публики можно было бы счесть премьерным, не знай каждый эскалонец от мала до велика, что пьеса «Колесницы судьбы» выдержала десятка три постановок различными труппами. Это если не брать в расчет арт-трансовый шедевр великого Монтелье, прогремевший по Ойкумене от края до края. Сегодняшний триумф опровергал тезис самого маэстро, опубликованный Пералем в «Руководстве к сочинению комедий»: «Пьеса интересна только при первом посещении спектакля!» Хотя как сказать – нынешний спектакль был точной копией премьеры, состоявшейся треть века тому назад. Оригинал воссоздали вплоть до мелочей, включая золоченые кисти на падугах.

– Вчера казалось нам, что мы есть мир, – актер, исполнявший роль Короля, встал рядом с Пералем. Мощный баритон накрыл зал: – Вчера казалось…

– Бра-а-а-а-во-о!

Ответный рев публики сожрал баритон с потрохами. Беззвучно, как рыба, Король разевал рот, тщетно стараясь справиться с восторгом зрителей. На помощь коллеге пришли остальные артисты – все, включая массовку, сделали шаг вперед. Луженые глотки ударили в гвалт зала – так тяжелая кавалерия, выхватив сабли, атакует пехотное каре.

– Мы – лишь пылинка в замысле Творца…

И враг обернулся союзником. Публика вразнобой подхватила:

– Досмотрим же-е-е…

– …спекта-а-а-кль