Столкновение двух миропорядков:
Опиумная война

Само собой разумеется, влиятельные западные промышленные державы не собирались долго мириться с таким дипломатическим механизмом, на основании которого их называли платящими «дань» «варварами» или жестко регламентировали сезонную торговлю в одном-единственном порту Китая. Китайцы со своей стороны соглашались лишь на ограниченные уступки аппетитам западных торговцев, стремящихся к «выгоде» (по конфуцианским понятиям, не совсем достойный с точки зрения морали принцип). Но что совершенно не укладывалось у китайцев в голове, так это утверждение западных посланцев о том, что Китай является всего лишь одним государством среди многих подобных и что ему нужно смириться с постоянным присутствием в китайской столице варварских посланников.

Для современного человека ни одно из изначальных предложений западных гонцов не кажется каким-то особенно оскорбительным с точки зрения западных стандартов: цели свободной торговли, постоянные дипломатические контакты и постоянные посольства мало кого обижают сегодня, и к ним относятся как к обычному методу ведения дипломатии. Однако кульминацией конфронтации стал один из позорнейших аспектов западного вторжения: настойчивое требование неограниченного ввоза опиума в Китай.

В середине XIX века опиум был разрешен в Англии и запрещен в Китае, хотя огромное число китайцев потребляли его. Британская Индия являлась центром выращивания большей части мирового производства мака в мире. Английские и американские торговцы совместно с китайскими контрабандистами проворачивали быстрый бизнес. Опиум, по сути, сделался одним из немногих видов иностранных товаров, попадающих на китайский рынок; изделия известных британских марок отвергались как ничего не значащие или уступающие по качеству китайским товарам. Представители цивилизованного Запада расценивали торговлю опиумом как позор. Торговцы, естественно, не очень-то стремились прекращать выгодную торговлю.

При цинском дворе обсуждался вопрос о легализации опиума и организации его торговли, однако в конечном счете было решено покончить с опиекурением, разрушив и ликвидировав всю сеть. В 1839 году Пекин направил Линь Цзэсюя, опытного и хорошо подготовленного чиновника, закрыть торговлю в Гуанчжоу и заставить западных купцов подчиниться официальному запрету. Линь, будучи мандарином традиционно конфуцианского образца, решал проблему так, как любой другой вопрос, касающийся упрямых варваров: путем сочетания силы и увещевания. Прибыв в Гуанчжоу, он потребовал от западных торговых миссий собрать все опиумные ящики и уничтожить содержимое. Когда приказ Линя не был выполнен, он установил блокаду всех иностранцев, включая даже тех, кто не имел ничего общего с опиумной торговлей. На их фабриках объявили: блокада будет снята только после сдачи контрабанды.

Линь Цзэсюй следующим шагом направил письмо королеве Виктории, в котором со всем почтением, насколько позволял традиционный протокол, отдал должное «вежливости и покорности» ее предшественников, посылавших «дань» Китаю. Красной нитью послания проходило требование к королеве Виктории приказать уничтожить опиум на индийских территориях Великобритании:

«В ряде мест Индии, находящихся под твоим контролем, таких как Бенгалия, Мадрас, Бомбей, Патна, Бенарес и Мальва, опиум выращивается на каждом холме, там повсюду налажено его производство… Отвратительный запах курится повсюду, раздражая небо и пугая духов. Только ты, о Король, можешь уничтожить опиумные растения в тех местах, заставить выполоть мотыгой все поля, посадив на их место пять видов полезных зерновых. Кто снова осмелится сажать мак и производить опиум, должен получить суровое наказание»^[70].

Просьба была правильной, даже будучи облаченной во фразы, насыщенные проявлениями традиционного китайского превосходства:

«Предположим, что человек из другой страны прибудет в Англию и начнет торговлю, он ведь должен подчиняться английским законам; насколько же сильнее он должен повиноваться китайским законам Божественной Династии?.. Если купцы-варвары из твоей страны хотят заниматься бизнесом длительный срок, они обязаны с почтением подчиняться нашим законам и покончить навсегда с источником поставок опиума…

Ты, о Король, контролируй своих нечестивцев и подробно инструктируй своих дурных людей перед тем, как им отправиться в Китай, ради обеспечения мира в твоей стране, проявления своей вежливости и покорности и ради того, чтобы дать возможность обеим странам вместе наслаждаться благословенным миром. Нам повезло, действительно, нам повезло! По получении этого послания ты немедленно дай нам ответ по поводу деталей прекращения контрабанды опиума. Непременно доведи это дело до конца, не откладывай его»^[71].

Переоценив возможности китайского давления, Линь своим ультиматумом угрожал прервать экспорт китайской продукции, которая, как он полагал, весьма ценилась западными варварами: «Если Китай прекратит предоставление этих выгод, без сочувствия по отношению к тем, кто должен пострадать, на что же варвары будут уповать, чтобы выжить?» Китаю нечего опасаться ответных мер: «Вещи, которые приходят извне в Китай, могут использоваться только в качестве игрушек. Мы можем брать их, а можем и обойтись без них»^[72].

Послание Линя, кажется, даже не попало к Виктории. Тем временем общественное мнение в Британии расценило блокаду британского землячества в Гуанчжоу как возмутительное оскорбление. Члены лобби за «торговлю с Китаем» выступили с петицией в парламенте, требуя объявить войну. Пальмерстон направил письмо в Пекин с требованием «возмещения ущерба и исправления урона, нанесенного китайскими властями проживающим в Китае британским подданным, и за оскорбления, нанесенные этими же властями британской короне». Он также потребовал передать в постоянное пользование «один или два достаточно больших и хорошо расположенных острова на китайском побережье» для размещения складских помещений для британской торговли^[73].

В своем письме Пальмерстон признал, что опиум считался «контрабандой» в соответствии с китайскими законами, но он унизился до оправданий и просьб узаконить эту торговлю, заявляя, что китайский запрет в соответствии с западными принципами законности оказался недействительным из-за молчаливого согласия коррумпированных чиновников. Такая казуистика вряд ли могла кого-либо убедить, поэтому Пальмерстон не стал тянуть со своим уже принятым решением и сделал решительный шаг: в свете «срочной важности» данного дела и огромного расстояния между Англией и Китаем британское правительство отдало приказ флоту немедленно установить «блокаду главных портов Китая», захватывать «все встречные китайские корабли», а также взять «какой-нибудь удобный порт на китайской территории», до тех пор пока Лондон не получит удовлетворения^[74]. Началась Опиумная война.

Китайская реакция поначалу была такой, что перспективы британской агрессии расценивались как пустая угроза. Один из чиновников объяснял императору, что большое расстояние между Китаем и Англией делает последнюю слабой: «Английские варвары – незначительная и презираемая раса, полностью полагающаяся на свои мощные корабли и большие пушки, но огромное расстояние, которое им приходится проходить, сделает невозможным своевременное снабжение, а их солдаты после первой же неудачи, без провианта, потеряют моральный дух и потерпят поражение»^[75]. Даже после блокады англичанами реки Чжуцзян (Жемчужной) и захвата нескольких островов напротив порта Нинбо как демонстрации силы Линь Цзэсюй с негодованием писал королеве Виктории: «Твои дикари из дальних морей обнаглели до такой степени, что, кажется, открыто проявляют неповиновение и оскорбляют нашего всемогущего императора. Факты говорят, пора тебе «раскритиковать себя и очистить сердце» и тем самым исправить свое поведение. Если ты смиренно подчинишься Небесной династии и проявишь верноподданнические чувства, то это может дать тебе шанс очиститься от твоих прошлых грехов»^[76].

Века господства деформировали чувство реальности Небесного двора. Претензии на господство только подчеркивали неизбежность унижений. Британские корабли быстро превзошли китайские прибрежные оборонительные силы и блокировали основные китайские порты. Пушки, когда-то отвергнутые занимавшимися делами миссии Маккартни мандаринами, били безжалостно.

Китайский высокопоставленный чиновник, Ци Шань, вице-губернатор провинции Чжили (административная единица, в те времена включавшая Пекин и ряд провинций во круг него), пришел к пониманию относительно уязвимости Китая, когда его отправили установить предварительный контакт с британским флотом, плывшим на север в Тяньцзинь. Он признал, что китайцы не могут соревноваться с англичанами в огневой мощи на море: «Без ветра или без благоприятного течения они [паровые суда] скользят по поверхности против течения и способны на фантастическую скорость… Установленные на шарнирах тележки позволяют вращать пушки и нацеливать их в любом направлении». Как заметил Ци Шань, китайские пушки, напротив, сохранились еще со времен Минской династии, а «все, кто командует орудиями, являются офицерами с литературным образованием… у них и понятия нет о вооружениях»^[77].

Придя к неутешительному выводу о том, что город остался беззащитным против британской морской мощи, Ци Шань попытался умиротворить англичан и отвлечь их внимание заверениями в том, что путаница в Гуанчжоу является недоразумением и не отражает «сдержанность и справедливые намерения императора». Китайские официальные лица «выяснят и разберутся с проблемой справедливо, но прежде всего [британскому флоту] необходимо повернуть на юг» и ожидать китайских инспекторов там. Как ни странно, но такой маневр сработал. Британские силы вернулись назад в южные порты, не нанеся вреда открытым северным городам Китая^[78].

После очевидного успеха Ци Шаня послали в Гуанчжоу заменить Линь Цзэсюя и еще раз справиться с варварами. Император, судя по всему, так и не сумевший понять масштабы британского технического превосходства, наставлял Ци Шаня втянуть британских представителей в затяжные переговоры, пока Китай собирает силы. «После продолжительных переговоров, которые утомят и истощат варваров, – писал он своей красной кистью, – мы сможем неожиданно напасть на них, а затем и подавить их»^[79]. Линь Цзэсюя уволили с позором как спровоцировавшего нападение варваров и отправили в ссылку во внутренние районы на западе Китая, где он размышлял над превосходством западного оружия и занимался разработкой секретных материалов с рекомендациями Китаю производить собственное оружие^[80].

Оказавшись на посту в южной части Китая, Ци Шань, однако, столкнулся с еще более серьезной ситуацией. Англичане потребовали территориальных уступок и контрибуции. Они прибыли на юг победителями и не потерпели бы никаких проволочек. После того как британские войска открыли огонь в нескольких местах на побережье, Ци Шань и его британский партнер по переговорам капитан Чарлз Эллиот подготовили проект соглашения, Чуаньбискую конвенцию^[81], в соответствии с которой англичанам предоставлялись особые права на Гонконг, была обещана контрибуция в размере 6 млн долл. США и устанавливалось, что в будущем контакты между китайскими и британскими официальными лицами будут проходить на основе равенства (то есть англичане избавлялись от необходимости соблюдения протокола, рассчитанного на просителей-варваров).

Конвенцию отвергли как китайское, так и британское правительства: каждое из них увидело в ней элементы унижения своего достоинства. Император отозвал Ци Шаня за превышение своих полномочий и слишком большие уступки варварам. Его привезли в цепях, а потом приговорили к смерти (позднее замененной ссылкой). С главой британской делегации на переговорах Чарлзом Эллиотом судьба обошлась помягче, хотя Пальмерстон весьма сурово укорял его за неудачно проведенные переговоры и ничтожные результаты по ним. «На протяжении всего времени ведения Вами переговоров, – жаловался Пальмерстон, – Вы, кажется, полагали, что мои инструкции – всего лишь пустой клочок бумаги». Гонконг – «неплодородный остров, на котором и одного дома даже нет»; Эллиот, настроенный излишне примиренчески, не сумел ухватить более ценные территории или поставить китайцам более жесткие условия^[82].

Пальмерстон назначил нового посланника – сэра Генри Поттинджера, проинструктировав его на предмет занятия более жесткой позиции, поскольку «правительство ее величества не может позволить, чтобы во взаимоотношениях между Великобританией и Китаем возобладала нерациональная практика китайцев над разумной практикой остальной части человечества»^[83]. Прибыв в Китай, Поттинджер усилил военное преимущество Великобритании, установил блокаду еще нескольких портов и прекратил сообщение по Большому каналу и нижнему течению реки Янцзы. Перед угрозой нападения англичан на древнюю столицу Нанкин китайцы запросили мира.