– Ну, прежде всего – что ни у него, ни у нее не было средств, чтобы пожениться. Если бы у нее были хоть какие-то деньги – я хочу сказать, столько, чтобы хватило на двоих, – я уверена, он бы решился на это.

Муж ограничился тем, что издал какой-то невнятный звук, и она тут же поправилась:

– Я хочу сказать, если бы у него самого были хоть какие-то деньги… Или чуточку больше…. Хоть какие-то деньги по княжеским меркам. Они бы сделали, что могли, – миссис Ассингем отдавала им должное, – если б была малейшая возможность. Но никаких возможностей не было, и Шарлотта, надо сказать к ее чести, поняла это. Ему необходимы были деньги, это был вопрос жизни и смерти. Да и радости мало выйти за него нищего – вернее, сделать его нищим. У нее хватило ума это понять, и у него тоже.

– И этот их разумный поступок ты называешь романом?

Она на мгновение задержала на нем взгляд.

– Что же тебе еще?

– А разве ему, – вопросил полковник, – ничего больше не было нужно? Или, если уж на то пошло, самой бедолаге Шарлотте?

Миссис Ассингем все не отрывала от него взгляда, и в этом как будто крылась половина ответа.

– Они были безоглядно влюблены. Она могла бы стать его… – Миссис Ассингем умолкла и даже ненадолго задумалась. – Она могла бы стать ему кем угодно, только не женой.

– Но не стала, – промолвил полковник сквозь клубы дыма.

– Не стала, – эхом отозвалась миссис Ассингем.

Эхо, негромкое, но глубокое, на минуту заполнило всю комнату. Полковник как будто прислушивался, пока оно не затихло, затем снова заговорил:

– Почему ты так уверена?

Она помолчала, но в конце концов ответила с полной решительностью:

– Не хватило бы времени.

Полковник усмехнулся такому доводу – возможно, он ожидал чего-то совсем другого.

– Разве на это требуется так уж много времени?

Но миссис Ассингем оставалась по-прежнему серьезной.

– Больше, чем у них было.

Полковник отстраненно подивился:

– С чего вдруг такая нехватка времени?

И затем, пока она молча раздумывала, словно вспоминая все, переживая заново и соединяя между собой обрывки, он спросил:

– Ты хочешь сказать, что тут вмешалась ты со своей блестящей идеей?

На это она сразу же ответила, как будто отвечала в какой-то мере себе самой:

– Ничего подобного… Тогда еще нет. Но ты, конечно, помнишь, – продолжала она, – как все это происходило, примерно год назад. Они расстались, когда он еще и не слышал о Мегги.

– А почему он ничего не слышал о ней от самой Шарлотты?

– Потому что она никогда о ней не говорила.

– Это тоже она тебе рассказала? – поинтересовался полковник.

– Я сейчас говорю не о том, что она мне рассказывала, – возразила его жена. – Что она рассказала, это одно. А я сейчас говорю о том, что сама знаю. Это совсем другое.

– Другими словами, ты считаешь, что она тебе врет? – добродушно осведомился Боб Ассингем.

Миссис Ассингем отмахнулась от столь грубого вопроса.

– В то время она даже имени Мегги не упоминала.

Она говорила с такой уверенностью, что полковника вдруг осенило.

– Так, значит, это он тебе сказал?

Поколебавшись мгновение, она призналась:

– Да, он.

– А он не врет?

– Нет… Нужно отдать ему должное. Я уверена, что он абсолютно не врет. Если бы я так не думала, – провозгласила, как бы оправдываясь, миссис Ассингем, – я не стала бы иметь с ним никакого дела, я хочу сказать – в данном отношении. Он джентльмен – джентльмен вполне, настолько, насколько это требуется. К тому же он бы ничего от этого не выиграл. Что немаловажно, – прибавила она, – даже и для джентльмена. Это я рассказала ему о Мегги, в прошлом мае тому исполнился ровно год. Раньше он о ней ничего не слышал.

– Значит, дело серьезное, – сказал полковник.

Миссис Ассингем наскоро обдумала его слова.

– Ты хочешь сказать, серьезное для меня?

– О, для тебя-то все «серьезно», это уж само собой, иначе о чем же мы тут толкуем? Для Шарлотты дело было серьезное. И для Мегги серьезное. Опять-таки было – когда он ее наконец увидел. Или когда она его увидела.

– Не думай, что тебе удается так уж сильно меня мучить, – помолчав, снова заговорила она, – потому что ты не можешь придумать ничего такого, о чем я уже тысячу раз не передумала, и еще потому, что я думаю о таких вещах, которые тебе даже в голову не придут. Все это было бы очень серьезно, – признала миссис Ассингем, – если бы не было так правильно. Тебе не понять, – продолжала она, – но ведь мы приехали в Рим еще до конца февраля.

Полковник от души с ней согласился:

– Дорогая, мне вообще ничего не понять в этой жизни.

Его жена, видимо, при необходимости понимала в этой жизни абсолютно все.

– Шарлотта в том году была там с самого начала ноября, а потом неожиданно уехала, ты же помнишь, около десятого апреля. А собиралась остаться дольше, – собиралась в какой-то мере ради нас, естественно; тем более что должны были наконец приехать Верверы, которых ждали всю зиму, а они все откладывали и откладывали. И приезжали-то они, – во всяком случае, Мегги, – в основном для того, чтобы повидаться с Шарлоттой и, главное, побыть с нею там. И вдруг все изменилось, потому что Шарлотта уехала во Флоренцию. Ты ничего не помнишь – она собралась и уехала в одночасье. Привела какие-то причины, но мне и тогда это показалось странным. Я так и чувствовала: наверняка что-то произошло. Беда в том, что хоть я кое-что знала, но знала недостаточно. Я не знала, что их отношения были, как ты выражаешься, «на грани» – то есть я не знала, до какой степени «на грани». Бедная девочка просто-напросто спасалась бегством.

Полковник слушал внимательнее, чем показывал, и это было заметно по его тону.

– Спасалась?

– Ну, наверное, и его тоже спасала. Позже я все это поняла – теперь-то я все понимаю! Он непременно пожалел бы – он не хотел причинить ей боль.

– Как же, – расхохотался полковник. – Все они, как правило, ничего такого не хотят!

– Во всяком случае, – продолжала его жена, – Шарлотта спаслась – оба они спаслись. Им всего лишь нужно было посмотреть правде в глаза. Брак между ними был невозможен, а если так, чем скорее они окажутся по разные стороны Апеннин, тем лучше. Правда, им потребовалось какое-то время, чтобы все это почувствовать и сообразить. Они постоянно встречались, и не всегда на людях. Во всю ту зиму они встречались гораздо чаще, чем об этом было известно – хотя и так немало было известно. Во всяком случае, больше, чем я тогда воображала, хотя не знаю, что, в сущности, изменилось бы от этого для меня. Он мне понравился, показался очаровательным с самого первого знакомства. И вот, больше года прошло, а он пока ничем не испортил впечатления. А ведь он мог сделать разные вещи… Какие многие из мужчин проделали бы с легкостью. Поэтому я в него верю. Я с самого начала подумала, что так будет, и не ошиблась. И потому я говорю себе, – провозгласила она, как будто зачитывая итог, сумму длинного столбца цифр, – я говорю себе: все-таки я была не совсем уж дурочкой.

– А я разве говорил, что была? Да что там, – заявил Боб Ассингем, – им теперь нужно только одно: чтобы их оставили в покое. Теперь это их проблема; они ее купили, оплатили и забрали из магазина. Она уже больше не твоя.

– О какой именно проблеме ты говоришь? – уточнила миссис Ассингем.

С минуту полковник молча курил, потом застонал:

– Господи, их что, много?

– Есть проблема Мегги с князем, а есть – князя с Шарлоттой.

– О, да, и еще, – насмешливо фыркнул полковник, – проблема Шарлотты с князем.

– Еще – Мегги с Шарлоттой, – продолжала жена, – а также моя с Мегги. И еще, пожалуй, – моя с Шарлоттой. Да, – задумчиво проговорила она, – с Шарлоттой у меня, безусловно, проблема. Короче говоря, хватает, как видишь. Но я намерена не терять головы.

– И все эти проблемы мы должны решить сегодня вечером? – поинтересовался полковник.

– И все бы погибло, пойди дела по-другому – если бы я сделала какую-нибудь глупость, – с жаром продолжала миссис Ассингем, пропустив вопрос мимо ушей. – Я бы этого не вынесла. Но чистая совесть придает мне сил. Никто не может ни в чем меня упрекнуть. Верверы отправились в Рим одни. Шарлотта, проведя с ними несколько дней во Флоренции, приняла решение насчет Америки. Мегги, должно быть, ей помогла; наверное, сделала ей хороший подарок, и это многое упростило. Шарлотта, расставшись с ними, прибыла в Англию, «присоединилась» к кому-то, не помню уже, к кому, и отплыла в Нью-Йорк. У меня еще хранится ее письмо из Милана, где она об этом рассказывает; в то время я не знала, что за этим стоит, но все равно почувствовала, что она начинает новую жизнь. Во всяком случае, это, безусловно, очистило атмосферу – я имею в виду атмосферу милого старого Рима, которой все мы были пропитаны. Теперь у меня были развязаны руки. И когда я познакомила тех двоих, для меня даже вопроса не стояло о ком-нибудь другом. Больше того, и для них такого вопроса тоже не стояло. Вот, теперь ты знаешь мою позицию, – закончила она.

Тут она поднялась с места, словно эти слова были голубым лучом дневного света, к которому она мучительно пробивалась сквозь какой-то темный тоннель, а ее восторженно зазвеневший голос вместе с вновь обретенной уверенностью можно было бы уподобить пронзительному свистку паровоза, вырвавшегося на простор.

Она прошлась по комнате, выглянула на мгновение в августовскую ночь, остановилась перед одной, другой вазой с цветами. Решительно, похоже было, что она доказала все, что требовалось доказать, как будто успех затеянной ею операции стал неожиданностью для нее самой. Возможно, прежние расчеты были не свободны от ошибок, но новые окончательно разрешили все сомнения. Муж, как ни странно, остался сидеть, где сидел, и, казалось, совершенно не вникал в результаты ее рассуждений. Ее энтузиазм его только смешил, и точно так же его не увлек порыв ее восторга; возможно, он не хотел признаваться, что всерьез заинтересовался этой историей.

– Ты хочешь сказать, – спросил он вскоре, – что князь уже забыл Шарлотту?

Она круто обернулась, словно он нажал какую-то пружину.

– Само собой, он хотел забыть – и это лучшее, что он мог сделать. – Как видно, миссис Ассингем действительно поняла все до конца и могла объяснить во всех подробностях. – У него достало на это сил, и он взялся за дело наилучшим образом. При этом не забывай, как все мы в то время относились к Мегги.

– Она очень мила, но мне она всегда казалась прежде всего девушкой, получающей миллион годового дохода. Если ты намекаешь, что он именно так к ней и относился, то ты, безусловно, права. Согласен, ему, видимо, было совсем нетрудно забыть Шарлотту.

Миссис Ассингем вскинулась, но лишь на мгновение.

– А я никогда и не говорила, будто ему не нравились деньги Мегги, и чем дальше, тем больше.

– А я никогда не говорил, будто они мне и самому бы не понравились, – отпарировал Боб Ассингем. Еще с минуту он курил в полной неподвижности. – Сколько из этого известно Мегги?

– Сколько? – Она как будто прикидывала, как лучше выразить количество – в квартах или галлонах. – Ей известно то, что Шарлотта рассказала ей во Флоренции.

– А что ей рассказала Шарлотта?

– Очень немного.

– Почему ты так уверена?

– Да потому, что она не могла ей рассказать. – Миссис Ассингем снизошла до объяснения. – Некоторые вещи, дорогой, – разве сам ты этого не чувствуешь, при всей своей толстокожести? – некоторые вещи никто не мог бы рассказать Мегги. Есть такие вещи, честное слово, что я и сейчас не решилась бы ей рассказать.

Полковник курил и думал.

– Это бы ее настолько шокировало?

– Это бы настолько ее напугало. Она бы так страдала – по-своему, тихо и незаметно. Она рождена, чтобы не знать никакого зла. И не должна узнать никогда.

Боб Ассингем рассмеялся странным угрюмым смешком. Этот звук заставил его жену замереть перед ним.

– Замечательно мы принялись за столь благое дело!

Но миссис Ассингем не отступила:

– Ни за что мы не принялись! Дело уже сделалось. Все сделалось в ту самую минуту, когда он подошел к нашему экипажу тогда, на Вилле Боргезе. Это был ее второй или третий день в Риме. Помнишь, ты ушел куда-то с мистером Вервером, а князь сел к нам в экипаж, а потом еще вернулся с нами к чаю. Они встретились, они увидели друг друга, остальное произошло само собой. Помнится, все началось практически в ту самую поездку. Как водится в Риме, какой-то человек окликнул его прямо с улицы, когда мы заворачивали за угол, и так Мегги узнала, что одно из имен князя, полученных при крещении, которым его всегда называли в семье, – Америго. Ты, вероятно, не знаешь, хоть и прожил со мной всю жизнь, что так звали некоего предприимчивого человека, который четыреста лет назад или около того пересек океан вслед за Колумбом, и, в отличие от Колумба, ему повезло сделаться крестным отцом нового континента; оттого-то мысль хоть отдаленно породниться с ним до сих пор волнует наши бесхитростные сердца.

Обычное для полковника мрачноватое добродушие неизменно помогало ему невозмутимо переносить от своей жены весьма частые обвинения в невежестве по части всего, касающегося ее родины; и даже теперь в эти темные глубины проник лишь косвенный луч вопроса, в котором каким-то чудом прозвучало одно лишь любопытство без малейшего намека на смущение:

– Где же тут родство?

Ответ был наготове.