– Да, ответила мисс Миллер, не вдумываясь в это сравнение. – Мне всегда хотелось приехать сюда. Конечно, не для того, чтобы накупить себе платьев. По-моему, все самое красивое и так отсылается в Америку; то, что видишь здесь, на редкость безобразно. Единственно, чем я недовольна в Европе, продолжала она, – это обществом. Общества здесь совершенно нет, а если и есть, я не знаю, куда его запрятали. Может, вы знаете? Должно же оно где-то быть, но где? Я очень люблю бывать в обществе, дома мне никогда не приходилось скучать. Не только в Скенектади, но и в Нью-Йорке. Зиму я обычно провожу в Нью-Йорке. Там мы очень часто выезжаем. Прошлой зимой в мою честь было дано семнадцать обедов, и три из них давали мужчины, – сказала Дэзи Миллер. – В Нью-Йорке у меня даже больше знакомых, чем в Скенектади… Знакомых мужчин больше, да и подруг тоже, – добавила она после паузы. Потом помолчала минуту; на Уинтерборна смотрели очаровательные живые глаза его собеседницы, ее губы улыбались ему легкой, несколько однообразной улыбкой. – Я очень часто бывала мужском обществе, – сказала мисс Миллер.

Бедного Уинтерборна это и развеселило, и озадачило, а больше всего очаровало. Ему еще не приходилось слышать, чтобы молодые девушки говорили о себе подобные вещи; а если и приходилось, то такие речи служили только явным доказательством фривольности тех особ, которые произносили их. Но вправе ли он обвинять мисс Миллер в inconduite^[2] (может быть, и бессознательном inconduite?), как выражаются женевцы. Уинтерборн почувствовал вдруг, что за долгие годы, прожитые в Женеве, он многого лишился: он отвык от своих соотечественников. Да, с тех пор как Уинтерборн, повзрослев, мог давать ту или иную оценку людям, ему не встречались молоденькие американки столь ярко выраженного типа. Слов нет, девушка очаровательна, но эта невероятная общительность! Впрочем, может быть, в штате Нью-Йорк таких девушек много; может быть, они все на один лад – хорошенькие, часто бывают в мужском обществе? Или это расчетливая, беззастенчивая, многоопытная молодая особа? Уинтерборн утратил чутье, необходимое для разрешения таких вопросов, а разум здесь помочь не мог. Вид у мисс Миллер был совершенно невинный. Ему приходилось слышать разные мнения об американских девушках: одни уверяли его, что, как там ни суди, а это существа в высшей степени невинные, другие же говорили, что, как там ни суди, такое утверждение не соответствует действительности. Уинтерборн был готов признать в мисс Миллер хорошенькую ветреную американку. До сих пор ему не встречались девушки этой категории. Он знал в Европе двух-трех завзятых кокеток – особ, которые были старше мисс Дэзи Миллер и приличия ради держали при себе мужей; они считались опасными женщинами, и отношения с ними могли принять весьма серьезный оборот. Но девушку, сидевшую рядом с ним, нельзя было назвать кокеткой, она казалась такой простодушной; она была всего лишь хорошенькая ветреная американка. Уинтерборн чуть ли не возликовал, найдя формулу, применимую к мисс Дэзи Миллер. Он откинулся на спинку скамьи; он отметил мысленно, что такого изящного носика, как у этой девушки, ему еще не приходилось видеть; он призадумался, как же вести себя с хорошенькими ветреными американками, где границы в отношениях с ними? И, как не замедлило выясниться, ему предстояло кое-что узнать по этому поводу не сходя с места.

– Вы были в том старинном здании? – спросила девушка, показывая зонтиком на поблескивающие вдали стены Шильонского замка.

– Да, бывал, и не раз, ответил Уинтерборн. Вы, вероятно, тоже его осматривали?

– Нет, мы туда еще не ездили. А мне ужасно хочется побывать там. И я побываю. Не уезжать же отсюда, не осмотрев его!

– Это очень интересная экскурсия, – сказал Уинтерборн, – и совсем не утомительная. Туда можно съездить в коляске или пароходиком.

– Можно и в дилижансе, – сказала мисс Миллер.

– Да, можно и в дилижансе, – подтвердил Уинтерборн.

– Наш курьер говорит, что дилижанс останавливается у самого замка, – продолжала девушка. – Мы собрались туда на прошлой неделе, но мама вдруг раздумала. У нее хроническое расстройство пищеварения. Она отказалась ехать с нами. Рэндольф тоже не пожелал; ему, видите ли, нет дела до старинных замков. Но я все-таки думаю, что мы соберемся как-нибудь на днях, если уговорим Рэндольфа.

– Ваш брат не интересуется памятниками старины? – с улыбкой спросил Уинтерборн.

– Да, Рэндольф не охотник до старинных замков. Ведь ему всего девять лет. Он говорит, что в отеле лучше. Мама боится оставлять его одного, а курьер не желает следить за ним. Поэтому мы мало куда ездим. Мне будет очень жаль, если нам не удастся побывать там. – И мисс Миллер снова показала на Шильонский замок.

– Я думаю, это легко можно устроить, – сказал Уинтерборн – неужели нельзя найти кого-нибудь, кто бы остался несколько часов с Рэндольфом?

Мисс Миллер взглянула на него и преспокойно проговорила:

– Вот вы и останьтесь.

– Я с большим удовольствием поехал бы с вами, – сказал Уинтерборн после минутной паузы.

Со мной? – так же спокойно переспросила мисс Миллер.

Она не вспыхнула, не поднялась со скамьи, как это сделала бы женевская барышня, и все же Уинтерборну показалось, что его излишняя смелость оскорбила ее.

– И с вашей матушкой, – почтительно добавил он.

Но ни его дерзость, ни его почтительность, по-видимому, не произвели ни малейшего впечатления на мисс Дэзи Миллер.

– Маму, пожалуй, не уговоришь, сказала она. – Мама не любит выходить днем. А вам серьезно хочется поехать туда?

– Самым серьезным образом, – подтвердил Уинтерборн.

– Тогда мы это устроим. Если мама согласится побыть с Рэндольфом, Юджинио тоже останется.

– Юджинио? – переспросил молодой человек.

– Да, Юджинио, наш курьер. Юджинио не любит оставаться с Рэндольфом. Он у нас ужасный привередник, но курьер замечательный. Я думаю, он побудет с Рэндольфом, если мама тоже останется, а тогда мы поедем в Шильонский замок.

Уинтерборн рассудил с предельной трезвостью: «мы» могло относиться только к мисс Миллер и к нему самому. Эта перспектива казалась слишком заманчивой, в нее трудно было поверить! Не поцеловать ли девушке руку? Может быть, он и отважился бы на такой поступок – и тем самым испортил бы все дело, – но в эту минуту в саду появилось новое лицо, по-видимому Юджинио. Высокий благообразный мужчина с великолепными бакенбардами, в бархатной куртке, с золотой цепочкой для часов подошел к мисс Миллер, бросив пристальный взгляд на ее собеседника.

– А, Юджинио! – приветливо встретила его девушка.

Юджинио оглядел Уинтерборна с головы до ног, потом отвесил мисс Миллер степенный поклон.

– Имею честь сообщить mademoiselle, что завтрак подан.

Мисс Миллер, не торопясь, встала со скамейки.

– Юджинио, знаете, что? – сказала она. – Я все-таки поеду посмотреть этот старинный замок.

– Шильонский замок, mademoiselle? – спросил курьер. – Mademoiselle уже условилась о поездке? – добавил он тоном, который показался Уинтерборну наглым.

Этот тон заставил даже мисс Миллер признать некоторую затруднительность ее положения. Она повернулась к Уинтерборну, зардевшись легким, совсем легким, румянцем.

– Вы не раздумаете?

– Я не успокоюсь до тех пор, пока мы не съездим туда! – воскликнул Уинтерборн.

– Вы остановились в нашем отеле? – продолжала мисс Миллер. – Вы на самом деле американец?

Курьер все еще стоял рядом со скамейкой, бросая оскорбительные взгляды на Уинтерборна оскорбительные даже не столько для него, сколько для мисс Миллер, ибо он явно осуждал ее за то, что она заводит «случайные знакомства».

– Я буду иметь честь представить вам одну даму, которая сообщит обо мне все, что вы пожелаете узнать, – улыбнувшись, сказал Уинтерборн и назвал свою тетку.

– Так мы поедем в один из ближайших дней. – Мисс Миллер одарила его улыбкой, подняла зонтик над головой и пошла к гостинице в сопровождении Юджинио.

Уинтерборн долго смотрел ей вслед, и, глядя, как она шагает, волоча по дорожке пышные воланы своего платья, он признал мысленно, что эта девушка наделена от природы царственной осанкой.

Однако Уинтерборн взял на себя слишком много, пообещав представить мисс Дэзи Миллер своей тетушке миссис Костелло. Лишь только эта леди оправилась после мигрени, он зашел к ней, с должной заботливостью осведомился о ее здоровье, а потом спросил, не заметила ли она здесь, в отеле, одно американское семейство – мать, дочь и маленького мальчика.

– И курьера? – сказала миссис Костелло. – Как же, конечно, заметила и старалась держаться от них подальше, потому что они оскорбляют мой слух и зрение.

Миссис Костелло, богатая вдова и особа весьма почтенная, не раз высказывала мысль, что, если б не ее подверженность мигреням, она, возможно, сыграла бы более видную роль в современной ей эпохе. У миссис Костелло было длинное бледное лицо, нос с горбинкой и пышные, совершенно седые волосы, которые она укладывала вокруг головы валиком и крупными буклями. Двое ее женатых сыновей жили в Нью-Йорке, третий сын был в Европе. В данное время этот молодой человек развлекался в Гамбурге, и хотя он часто переезжал с места на место, его редко можно было увидеть в том же городе, на котором останавливала свой выбор его родительница. Следовательно, племянник, приехавший в Веве только для того, чтобы повидаться с тетушкой, проявил к ней, как она говорила, гораздо больше внимания, чем ее родные дети. Живя в Женеве, Уинтерборн проникся твердой уверенностью, что тетушек надо уважать. Миссис Костелло, не видавшаяся с племянником уже много лет, осталась очень довольна им и, выказывая ему свое расположение, посвятила его в тайные причины того могущественного влияния, которое, как следовало понимать, исходило из ее апартаментов в Нью-Йорке. Она призналась Уинтерборну, что круг знакомых подобран с большой осмотрительностью, и подчеркнула, что, зная Нью-Йорк несколько лучше, он вряд ли счел бы такую предосторожность излишней. И картина строжайшей иерархии, на которой зиждилось светское общество этого города, – картина, всесторонне освещенная миссис Костелло, показалась Уинтерборну чуть ли не удручающей.

Он сразу же понял по тону тетушки, что место, занимаемое мисс Миллер, находится на самом низу общественной лестницы.

– Увы! Я вижу, вы их не одобряете, – сказал Уинтерборн.

– Это семейство на редкость вульгарно, – заявила миссис Костелло. – Они принадлежат к той категории американцев, с которыми даже… даже знаться не следует.

– Даже знаться не следует? – повторил молодой человек.

– Дорогой мой Фредерик! Мне приходится так поступать. Что поделаешь? Я повинуюсь чувству долга.

– А эта девушка такая хорошенькая, – сказал Уинтерборн после минутной паузы.

– Да, очень хорошенькая. Но она на редкость вульгарна.

– Я вас понимаю, – сказал Уинтерборн, снова помолчав.

– Ей нельзя отказать в обаянии, как и всем подобным девицам, – продолжала его тетушка. – Откуда у них это берется, не понимаю. Одевается она великолепно – впрочем, тебе этого не оценить. Откуда у них такой вкус, я тоже не понимаю!

– Но, тетушка, ведь в конце концов это не дикарка племени команчей!

– Это молодая девушка, – сказала миссис Костелло, – которая держится на короткой ноге с курьером своей мамаши!

– На короткой ноге с курьером? – воскликнул молодой человек.

– Мамаша ничуть не лучше дочки! Они относятся к своему курьеру как к близкому другу, как к джентльмену. Я нисколько не удивлюсь, если мне скажут, что он обедает с ними за одним столом. Вероятно, им не приходилось видеть человека с лучшими манерами, более изысканно одетого и столь похожего на джентльмена. Эта молодая девушка, видимо, такими рисует себе титулованных аристократов. По вечерам он сидит с ними в саду. И, кажется, даже курит в их присутствии.

Уинтерборн с интересом выслушал эти обличительные речи: они помогали ему составить окончательное представление о мисс Дэзи. По-видимому, она была действительно сумасбродка.

– Я хоть и не курьер, – сказал он, – но тем не менее она была очень мила со мной.

– Тебе следовало бы признаться с самого начала, – с достоинством проговорила миссис Костелло, – что ты имел честь познакомиться с ней.