Глава 5
Язык татуировок

Для сотрудников уголовного розыска в нашем райотделе каждая суббота до обеда была рабочей. Обычай выходить на службу в законный выходной день ввел еще Вьюгин, когда был заместителем начальника Заводского РОВД по оперативной работе. С практической точки зрения пребывание инспекторов ОУР в субботу на рабочем месте смысла не имело. Выходной – он ведь и есть выходной, из-под палки работать никого не заставишь.

Как правило, по субботам после развода инспектора рассаживались по своим кабинетам и делали вид, что занимаются бумажной работой: подшивают дела, пишут отчеты, справки. На самом деле, перекладывая папки с делами с места на место, мои коллеги начинали неспешный разговор, который через некоторое время перерастал в бурный диспут, полный эмоций и ненормативной лексики. Темы для споров были самые различные, но всегда, если одна часть инспекторов считала стакан с водой наполовину полным, то другая яростно возражала: «Он наполовину пустой!»

Так, один из самых бурных споров возник вокруг личности иракского президента Саддама Хусейна: инспектор Матвеев утверждал, что Хусейн – это арабский Гитлер, а Шахбанов и Андреев считали его революционером, коммунистом, главным союзником СССР на Ближнем Востоке. Спрашивается, на кой хрен вам сдался этот Саддам Хусейн, если вы даже портрета его никогда не видели?

Но спор ради спора – это традиционное субботнее развлечение в нашем отделе.

Сегодня повод для диспута дал я.

– Мужики, – обратился я к инспекторам, – кто-нибудь из вас знает, у нас в области есть спецшкола для малолетних преступниц?

– А что, для девчонок спецшколы есть? – удивился Петровский.

– Если для пацанов есть, то должны быть и для девчонок, – логично предположил Матвеев. – Но я про такую в наших краях не слышал.

– Второй вопрос, – продолжил я. – Что означает обвитая колючей проволокой роза, над которой кружится шмель?

– Это вопрос в продолжение темы про спецшколы? – спросил Елькин. – Если роза выколота на бедре, то эта женщина – лесбиянка. Если роза с шипами – то активная. Про колючую проволоку и шмеля ничего не скажу.

– Андрюха, где это ты такую фифу встретил? – заинтересовался Матвеев.

– Со мной в одном общежитии живет. Я проверял, она не судимая.

– У нее еще наколки есть?

– Есть, целый комплект. На веках у нее татуировано «Не буди!», на большом пальце правой руки знак – «Смерть буграм!» На кисти левой руки пять точек – «Я под конвоем». Над правой грудью выколота глазастая ящерица, точно такая же, как на коробке из-под ботинок «Саламандра». Про розу в колючей проволоке я уже сказал.

– А как ты у нее наколку-то на груди увидел, а? – хитро подмигнув, спросил Елькин.

– Она при мне ребенка грудью кормила.

– Значит, так, – немного подумав, сказал Матвеев. – Если эта твоя знакомая и вправду была в спецшколе, то и роза, и ящерица, скорее всего, ничего не означают.

– Да как не означают! – перебил его Елькин. – Я тебе говорю, роза – это символ лесбиянок!

– Ваня, ты что, глухой, что ли? – взъелся на него Матвеев. – Ты что, не слышал, что Андрюха сказал? У нее роза выколота на плече, а не на бедре! Ты «Три мушкетера» читал? По-твоему, Миледи лесбиянкой была?

– А при чем тут Миледи? – не сдавался Елькин.

– А при том, что малолетки за символизм наколок перед блатным миром ответственности не несут. Понравилась ей книжка про Миледи, она – бац! – и себе на плечо такую же розу наколола.

– Фигню ты говоришь, Серега! – Дальше Елькин сказать ничего не успел. Дверь в кабинет распахнулась, вошел Зыбин.

– Чего расселись, заняться нечем? – подчеркнуто грубо спросил он. – Марш по участкам!

«Зачем все эти неизвестно кем придуманные условности? – подумал я. – Зачем постоянно надо изображать служебное рвение, словно выступаешь на отчетно-выборном собрании? Разве нельзя просто, по-человечески, сказать: «Мужики, на сегодня – все! Идите по домам, проведите оставшуюся часть дня с семьями, вам завтра еще в оцеплении стоять». Или вот еще, у Сереги Матвеева своего участка нет, он «линейщик», занимается исключительно раскрытием имущественных преступлений. Ему-то куда идти, мне помогать?»

Менты начальственный язык понимают с полуслова. Сказал Зыбин: «По участкам!» – курточки накинули и пошли «работать».

Я, не заезжая ни на какой участок, поехал в общежитие.

На проходной сегодня дежурила Людмила Анатольевна, спокойная, рассудительная женщина предпенсионного возраста.

– Андрей Николаевич, – остановила она меня, – тебя тут девушка целый час дожидалась.

– Какая девушка? – удивился я.

– Светленькая такая, голубоглазая, в красной курточке.

«Какая еще светленькая девушка? – озадачился я. – Калмыкову вахтерша знает. Практикантку тоже знает. Кто бы это мог быть?»

– Она тебе записку оставила. Держи.

Судя по всему, незнакомка произвела на вахтершу благоприятное впечатление, так как записку она написала на листочке, вырванном из служебного блокнота Людмилы Анатольевна. Наши вахтерши – женщины прижимистые, кому попало листочки давать не будут.

«Андрей! Я уже второй день никак не могу с тобой связаться. Пожалуйста, позвони мне. Я буду ждать, во сколько бы ты ни позвонил. Л.Л.».

Лена Лебедева. Ее почерк я бы узнал из сотни или даже из тысячи почерков. Целый год, когда я учился на первом курсе школы милиции, мы переписывались. Ее письма я перечитывал по многу раз и все до единого хранил как зеницу ока. Потом все сжег.

– Я позвоню? – для приличия спросил я у вахтерши.

– Звони, конечно, только она ушла совсем недавно. Удивляюсь, как вы по дороге не встретились.

Я набрал номер. На том конце трубку не брали.

– Андрей Николаевич, – вывел меня из задумчивости голос вахтерши. – Можно, я личный вопрос задам?

– Конечно, можно. – Я положил трубку. Потом позвоню.

– Андрей Николаевич, – вахтерша стала говорить вполголоса, чтобы случайно проходящий мимо человек не смог ее услышать. – Вот Инга, которая у нас живет, она ведь ведьма, ее не зря все боятся. По ней сразу же видно, что она и сдачи даст, и за словом в карман не полезет. Но вот поговорил с ней и в следующую минуту про нее уже забыл. А эта девушка, что тебя ждала, она… как бы сказать-то…

– Я все понял, Людмила Анатольевна. После того, как она ушла, у вас на душе осталось неосознанное чувство тревоги, как будто произошло что-то нехорошее, а что именно, пока непонятно. Так ведь?

– Как точно сказал! Вот, вот, «неосознанное чувство тревоги».

– Людмила Анатольевна, у этой девушки на левой руке шесть пальцев. Два мизинца, один чуть пониже другого. Могу дать гарантию, когда она с вами разговаривала, то держала левую руку в кармане. Было такое? Потом она стала у вас на столе писать мне записку. Авторучку она держала в правой руке, а левой придерживала листок. Вы, чтобы не мешать ей, смотрели на заводскую площадь, а в зеркало, краем глаза, видели руку с шестью пальцами.

– У нее шесть пальцев?! – Вахтерша зачем-то посмотрела на свои ладони. – То-то я думаю, мне как-то не по себе стало после ее ухода. У нее давно так?

– Конечно, давно, – усмехнулся я. – С рождения.

– Вот ведь не повезло девчонке! Симпатичная такая, а надо же, шесть пальцев!

– Людмила Анатольевна, она на словах ничего не просила мне передать?

– Да нет, написала записку и ушла… Это же надо, молодая какая, а с пальцами – беда! Кто же ее такую замуж возьмет?

Оставив вахтершу вздыхать да охать по поводу физического недостатка моей знакомой, я поднялся к себе, прикинул план на вечер. План был один – пригласить светленькую практикантку погулять, познакомиться поближе, то да се, а там, там – как карта ляжет. Главное, обозначить свой искренний интерес к ней.

«Извините, я вчера не дал вам погулять, готов исправить оплошность. Что вы скажете, если я приглашу вас посидеть в кафе в центре города? Я знаю одно прекрасное местечко».

Естественно, ни в какое кафе мы не попадем. В преддверии Первомая все кафе и рестораны давным-давно заказаны под коллективные вечеринки. Но не в кафе суть. Главное – выйти вместе из общежития, а там тему для разговора я всегда найду.

Осталось решить глобальный вопрос: одевать ли «Монтану», самый ценный предмет моего гардероба?

Я заплатил за фирменную «Монтану» сто пятьдесят кровно заработанных рублей, целое состояние. На базаре стандартная цена таким джинсам – три сотни. Мне они достались по случаю – сын начальника БХСС нашего райотдела попал в нехорошую историю и без моей помощи мог бы вылететь из института. Папаша отблагодарил меня джинсами, а мог бы ограничиться бутылкой коньяка. Вот что значит быть начальником БХСС!

Я достал джинсы из шкафа, покрутил их в руках и положил на место. Идти после дождя в «Монтане» на улицу – это преступление перед здравым смыслом: я ведь всю прогулку не о девушке буду думать, а о том, как бы джинсы не испачкать.

Все мои планы перечеркнул властный стук в дверь. На пороге был Матвеев.

– Собирайся, дружище, нас ждут великие дела! – сказал он, с любопытством осматривая мое скромное жилище.

– Мать его, мне дежурить завтра, что случилось-то?

– Вьюгин аврал объявил. Всему уголовному розыску приказано безотлагательно заняться раскрытием чудовищного преступления – у одной старухи квартиру обворовали. Украли, прости господи, всякую чушь: комплект постельного белья, старые зимние сапоги, электробритву, радиоприемник «Селга» в кожаном чехле.

– А кто эта старуха, мать, поди, чья-нибудь?

– Почти угадал! – поблескивая золотым зубом, засмеялся Матвеев. – Зять у нее работает водителем председателя райисполкома. Уважаемый человек! Большое начальство каждый день видит.

– Блин, не могли они ее завтра обворовать! Никакой личной жизни.

– Молод ты еще личной жизнью заниматься. Работать надо, работать! Вьюгину полковничьи погоны зарабатывать.

Кражу мы раскрыли к девяти вечера. Лебедевой я не перезванивал. Не до нее было.

Глава 6
Дежурство

Первого мая, в воскресенье, я встал в шесть утра. Помылся и позавтракал на заводе. Надел парадную форму. На связку с ключами нацепил свисток, который при себе должен иметь каждый милиционер для подачи сигнала тревоги. Когда-то, лет пятьдесят назад, существовала таблица распознания сигналов, подаваемых свистком. Сейчас об этой таблице забыли, а свисток требуют предъявить на каждом строевом смотре. Спрашивается, зачем иметь при себе свисток, если даже твои коллеги не поймут, ты ли это подаешь им сигнал или это дети балуются?

В родном райотделе я получил на время дежурства табельное оружие, прослушал краткий инструктаж Вьюгина о правилах субординации с вышестоящим начальством. Инструктаж был чистой воды формальностью. Я же не сумасшедший, чтобы хамить «сильным мира сего».

С большим трудом я добрался до областного УВД. Общественный транспорт уже не ходил до центра города, уступив место праздничным колоннам трудящихся.

В половине девятого утра дежурный по областному УВД определил меня «усиливать» оперуполномоченного Эдуарда Мелкумяна.

Кабинет у Мелкумяна был вполовину больше, чем мой, а народу в нем, судя по письменным столам, работало всего четверо. Хорошо живут областники!

Эдуарду Мелкумяну было около сорока лет, по званию майор. Судя по чистоте произношения, родным языком для него был русский.

Все утро мой новый напарник страдал с похмелья. Как только его, с таким ядреным перегаром, допустили до дежурства? Я так вчера даже пробки от спиртного не понюхал, а этот Мелкумян, наверное, целую бутылку коньяка прикончил.

До одиннадцати утра я читал оставленный кем-то в кабинете журнал «Крестьянка». Больше заняться было нечем. Мелкумян был неразговорчив, а все остальные милиционеры в областном УВД сидели по своим кабинетам, ждали окончания демонстрации.

Без пяти минут одиннадцать телефон на столе у Мелкумяна зазвонил. Мы переглянулись. Ничего хорошего этот звонок не предвещал.

– Мелкумян, собирайтесь и бегом в дежурку! – взволнованным голосом велел дежурный по УВД.

– Мать его! – выругался напарник. – Нас-то что дергать? В райотделах опергруппы перевелись, что ли?

Дежурный по УВД действительно был не на шутку встревожен.

– Звонил наш бывший сотрудник Колесов Дмитрий Петрович. Ты, Эдик, должен его помнить, он в БХСС одно время работал. Так вот, он утверждает, что в соседней с ним квартире только что прозвучало два выстрела. Надо проверить. Не дай бог, факт подтвердится!

– А что, центральщики не могут съездить? Вдруг этому Колесову все померещилось? – недовольно пробурчал Мелкумян.

– Да ты что, мать твою, мелешь! – закричал дежурный. – А если это правда – стрельба в самый разгар праздника? Ты что, нас всех под монастырь подвести хочешь? Живо, ноги в руки и бегом на адрес! Бегом, ты понял?

– Как бегом, а машина где?

– Мелкумян, адрес находится от нас через три дома. Вы быстрым шагом там через пять минут будете. К тому же сегодня праздник, я поберегу машину на межгород. Ты все понял, Мелкумян? Как разведаешь обстановку, позвони.

Предполагаемое место происшествия оказалось кирпичным пятиэтажным домом постройки начала шестидесятых годов. У второго подъезда нас поджидал бодрый старичок с беспородной собачкой на поводке.

– Я живу в третьем подъезде, – поздоровавшись, пояснил он. – У меня за стенкой, вот здесь, в соседнем подъезде, дважды выстрелили из пистолета.

– Вы не могли ошибиться, Дмитрий Петрович? – дипломатично спросил Мелкумян.

– А ты сходи и проверь, ошибся я или нет, – язвительно ответил Колесов.

Квартира, где предположительно была стрельба, находилась на втором этаже. Окна выходили во двор. Дверь квартиры была закрыта.

– Как выйдут на пенсию, так им все что-то мерещится, – недовольно пробурчал Мелкумян, толкнул дверь… и она открылась.

– Андрюха, – прошептал он вмиг пересохшими губами, – у тебя ствол есть?

Я молча достал пистолет, передернул затвор и шагнул в квартиру. Мелкумян – следом.

Труп светловолосой девушки лежал посреди зала в луже крови. Даже в двух лужах, слившихся в одну: первая пуля пробила ей спину, вторая снесла половину черепа. Из обоих повреждений кровотечение к нашему приходу прекратилось.

Одета убитая была в домашний халат. При падении полы халата задрались кверху, обнажив стройные ровные ноги. Правая рука трупа была подмята туловищем, левая откинута в сторону.

– Ты видел? – зашипел Мелкумян, показывая рукой на труп.

– Что видел? – Я, словно предчувствуя необходимость действовать быстро, четко и слаженно, лихорадочно осматривал комнату. Если я хочу понять, что здесь произошло, то надо поторопиться, пока сюда не приехала половина городской милиции с прокурорами и криминалистами в придачу.

– Ты видел? – почти шепотом вновь спросил Мелкумян.

Только тут я понял, куда он тычет пальцем.

– Эдик, – стараясь сохранять спокойствие, сказал я, – тебе не мерещится. У нее шесть пальцев на левой руке. Шесть! Два мизинца.

Мелкумян схватился за лицо, прикрыв ладонью рот, дернулся всем телом, еле сдерживая подступившую к горлу рвоту.

– Эдик! – крикнул я. – Не вздумай здесь блевать, беги в ванную!

Напарник забежал в туалет и на несколько минут вышел из строя.

Я, стараясь ничего не упустить из виду, пошел по периметру комнаты.

Первое, что мне бросилось в глаза, была фотография на журнальном столике. Не мешкая ни секунды, я спрятал фотографию во внутренний карман кителя.

На этом же журнальном столике стояли телефон и пепельница, полная окурков. На лицевой панели телефона – табличка с его номером. Номер, естественно, тот, что вчера оставила Лебедева. В пепельнице было пять окурков: два – сигарет «БТ», остальные – «Родопи». Спичек в пепельнице было тоже две. Значит, человек, куривший «Родопи», прикуривал от зажигалки или прятал обгоревшие спички обратно в коробок (у меня брат так делает).

К выходу напарника из туалета я осмотрел первую комнату, гостиную, но больше ничего заслуживающего внимания не нашел.

– Ты, это, – Мелкумян рукавом кителя отер рот, – не топчись здесь. Здесь же место происшествия, следы затопчешь.

– Эдик, – воскликнул я, – да ты минуту назад собирался покойницу облевать, а мне сейчас прописные истины толковать взялся? Иди, звони в управление. У нас ЧП! Беги, объявляй тревогу, а я тут останусь, охранять.

После его ухода я бегло осмотрел вторую комнату и кухню. Ничего интересного.

«Теперь прикинем, что к чему. – Я обошел труп, встал в проеме между крохотной прихожей и залом. – Лебедева открыла входную дверь и побежала в дальнюю комнату. Убийца выстрелил ей в спину. Она упала. Он подошел и выстрелил ей в голову. Прошел мимо журнального столика с фотографией и вышел из квартиры».

Я вернулся к трупу. Встал примерно в то место, откуда стреляли Лебедевой в голову, развернулся и пошел к двери. Вывод: если убийца разворачивался через правое плечо, то он бы не заметил фотографию на столике, она бы оставалась у него сбоку, вне поля зрения.

В абсолютной тишине зазвонил телефон. Я вздрогнул от неожиданности. Все-таки неприятно находиться вдвоем с трупом в пустой квартире. Волей-неволей сердце сжимается от любых посторонних звуков, а тут – телефон!

«Я вчера звонил Лебедевой на этот телефон. Интересно, сохранился ли мой звонок на ГТС? Если да, то мне придется как-то объяснять, о чем я хотел поговорить с ней накануне ее убийства… Брать трубку или нет?»

Звонки прекратились.

– Андрей, ты гильзы не искал? – спросил вернувшийся в квартиру Мелкумян.

– Какие гильзы? Я тут стоял, у дверей. Никуда не проходил, ничего не трогал.

– Андрей, скажи мне, только честно, откуда ты знал, что у нее шесть пальцев? – очухавшийся после очищения желудка Мелкумян стал чрезмерно подозрительным.

– Эдик, у тебя сегодня мозги не работают? Ты наклонись и посчитай, сколько у нее пальцев на руке.

– Не надо врать! – взвизгнул он. – Ты сразу же сказал, что у нее шесть пальцев на левой руке, а не на обеих руках. Правую руку у нее не видно, но ты-то знал, что с ней все в порядке. Откуда?

В подъезде хлопнула входная дверь, сразу же стало шумно. К нам поднимались по лестнице несколько человек.

– Сейчас начнется! – успокоился Мелкумян. – Сейчас сюда приедут все на свете, кому сегодня делать нечего.

Первым в квартиру вошел высокий широкоплечий мужчина лет примерно пятидесяти, лысоватый, кареглазый, с тяжелой нижней челюстью. Полковник Николаенко. Я сегодня мельком видел его в областном УВД.

– Что здесь случилось? – Николаенко по-хозяйски прошел к убитой, наклонился и в ужасе отпрянул.

«Ого! – мелькнула мысль. – Он ожидал здесь увидеть кого угодно, только не Лену Лебедеву!»

Медленно выпрямившись, не поворачиваясь к нам лицом, полковник достал из заднего кармана брюк носовой платок, неспешно отер пот со лба.

– Личность убитой не устанавливали? – спросил он спокойным ровным голосом.

– Вот он откуда-то ее знает, – сказал Мелкумян.

– Кто он? – развернулся к нам Николаенко.

– Я, товарищ полковник. Я учился с ней в одном классе.

В квартире повисла неловкая пауза.

«Началось! – невесело подумал я. – Все в точности как было в моих кошмарных снах: я и Николаенко встречаемся у трупа изувеченной девушки».

– Давно вы вместе учились? – спросил Николаенко.

– Мы окончили десять классов в 1978 году. После школы я уехал учиться в другой город и больше ее не видел.

О том, что я встречался с Лебедевой летом 1979 года, я умолчал. Что было тем летом, касалось только меня и ее, и я не собирался посвящать посторонних в наши отношения. Мы одноклассники – для всех этого будет достаточно.

– Вы не виделись почти пять лет, но ты с первого взгляда опознал ее? – подозрительно прищурившись, спросил полковник. – Да на ней лица нет, все кровью залито.

– Я не ее узнал. Ее руку.

Николаенко кивнул в знак согласия, а я подумал: