4

На вахте в ДК несла дежурство Кристина Ригель, старушка-немка из спецпереселенцев.

В Верх-Иланске проживало много немцев. Все они либо спецпереселенцы, либо их потомки. Спецпереселенцами называли советских граждан немецкой национальности, до войны проживавших на Украине и в Поволжье. С началом боевых действий с нацистской Германией всех немцев интернировали из западных районов СССР в Сибирь и Казахстан. На прежнем месте проживания не осталось ни одного человека. В начале 1960-х годов спецпереселенцам разрешили вернуться в европейскую часть Советского Союза. Но куда ехать, если от прежних домов либо ничего не осталось, либо они были заняты новыми хозяевами?

«Остаемся здесь, в Сибири!» – решили немцы.

Когда я учился в школе, у нас в каждом классе было как минимум по одному-два человека с немецкими фамилиями.

– Здравствуйте! – поприветствовал я вахтершу. – Кто будет первого числа дежурить?

– Я буду. Остальным надо детей в школу провожать.

– Пошли наверх, – сказала Бобоева, – наши мероприятия после зажжения Вечного огня продолжатся там.

Я осмотрел фойе Дома культуры: два входа в зрительный зал, буфетная стойка, спуск на цокольный этаж и лестницы наверх.

Второй этаж начинался с просторного холла. Внутреннюю стену, отделяющую холл от остальных помещений, украшала нарисованная по штукатурке картина, запечатлевшая выступление Ленина перед матросами, солдатами, крестьянами, комсомольцами и революционерами в кожаных тужурках. Что-то, на первый взгляд незаметное, было в этой картине не так, что-то выбивалось из общей композиции.

– Как картина? – вполголоса, заговорщицким тоном спросил Заборский.

– Я уже видел ее и никак не пойму, что в ней не так.

– Мальчик и солдаты на заднем плане.

Я подошел поближе и едва не рассмеялся: мальчик в пионерском галстуке в самом углу картины держал в руках игрушечную космическую ракету с надписью «СССР». Два солдата, приветственно махавшие Ленину фуражками, были в военной форме образца шестидесятых годов.

– Что все это означает? – спросил я Заборского.

– Картину рисовал один известный художник. Она должна была изображать выступление Хрущева перед колхозниками. Когда в эскизном варианте картина была закончена и художник начал прорисовывать людей около трибуны, товарища Хрущева сняли со всех постов и отправили на пенсию. Тогдашний первый секретарь райкома партии товарищ Малько предложил все нарисованное затереть и создать новое панно, но этому воспротивился председатель райисполкома – деньги-то художнику уже уплачены, эскиз утвержден, на полную переделку в районной казне денег просто нет. Посоветовались с художником, и он предложил вместо Хрущева изобразить Ленина, а колхозников перерисовать в солдат и матросов.

– А почему решили поменять Хрущева на Ленина, а не на Брежнева? Пусть бы это Леонид Ильич перед колхозниками выступал.

– В 1964 году Брежнев был всего лишь одним из трех лидеров партии. Представь, нарисовали бы Брежнева, а его через пару лет сменил бы Подгорный, или Косыгин, или еще кто-нибудь. Что, прикажешь картину под каждого нового генсека перерисовывать? Решили остановиться на Ленине. Он всегда актуален, он всегда живее всех живых.

– Дальше попробую сам сообразить… Художнику за переделку картины не заплатили, и он, в качестве мелкой мести, оставил несколько фигур в первоначальном варианте. Так?

– Молодец, отличная логика! – похвалил Николай Иванович.

– Картину обсуждаете? – подошла к нам Бобоева. – Все каверзы нашли?

– Два солдата и мальчик, – ответил я.

– И это все? Эх вы, а еще мужчинами называетесь! Присмотритесь к комсомолке в красной косынке – у нее губы накрашены и глаза подведены.

Я нашел комсомолку на панно и чуть не ляпнул: «Действительно, она размалевана, как дешевая проститутка!» – но, слава богу, вовремя осекся – товарищ Бобоева тоже пользовалась косметикой, и мое высказывание о проститутках могла бы неправильно истолковать.

– Вот здесь, в фойе перед малым залом, мы расставим столы для торжественного обеда в честь зажжения Вечного огня, – сказала Бобоева. – Приглашенными на обед будут представители ветеранских организаций области и наше районное руководство. Планируемое время обеда с 13 до 15 часов. Потом один час на перерыв, уборку зала, и в 16 часов мы накроем столы для верх-иланских ветеранов войны и представителей общественных организаций. Председательствовать на первой части товарищеского обеда будет товарищ Мирошниченко, на второй – Паксеев Юрий Иосифович, председатель совета ветеранов Верх-Иланска.

Из дверей малого зала вышел Михаил Антонов, подрабатывающий в ДК электриком. На плече у него была рабочая сумка, в руках моток провода и пассатижи. Буркнув нам «здравствуйте», он ушел вниз, мимоходом одарив меня неприязненным взглядом. Понятия не имею, что могла сказать ему Маринка о наших отношениях, но я Антонову не нравился. Я же, в свою очередь, не стремился установить с ним нормальные отношения. Не нравлюсь я ему, да и плевать, кто он такой, чтобы я перед ним выгибался? Спал я с его дочкой, и что с того? Я ей клятву верности не давал и жениться на ней не обещал.

Михаилу Ильичу Антонову был 61 год. Ростом он на полголовы ниже меня, но в плечах заметно шире, приземистее. В его фигуре чувствовалась большая физическая сила ширококостного мужчины, много лет занимавшегося тяжелым физическим трудом. Кисти рук у Антонова были похожи на клешни краба – такие же большие и огрубевшие. На левой руке лагерная татуировка: восходящее солнце и подпись «Сибирь». Черты лица у Михаила Ильича были под стать всей остальной фигуре – крупные, грубые: большой мясистый нос, густые, как у Брежнева, брови, толстые губы. Я ни разу не видел Антонова улыбающимся или просто в хорошем настроении. Он всегда был мрачен, сосредоточен на чем-то своем, неприветлив и малословен.

22 июня 1941 года Антонов встретил в Челябинске, где работал электриком на танковом заводе. В течение двух лет он, как хороший специалист, имел «бронь», но после сражения на Курской дуге личного состава в Красной армии стало не хватать, поэтому были мобилизованы все мужчины, которых можно было заменить на рабочем месте женщинами или подростками. Во время войны Антонов попал в плен и был освобожден американскими войсками. О его пребывании в плену, чем он там занимался и где содержался, известно ничего не было. По возвращении на Родину ему, как побывавшему в плену, впаяли десять лет лишения свободы с отбыванием наказания в исправительно-трудовом лагере строгого режима. Весь срок, от звонка до звонка, Михаил Ильич отбыл на лесоповале. После освобождения в Челябинск он не вернулся, осел в Верх-Иланске.

У Михаила Ильича было трое детей: Петр, Марина и Наталья.

Петру месяц назад исполнилось 25 лет. Он был холост и считался завидным женихом. Вернее, не так – он был стандартный жених, эталонный. Петр отслужил в армии, работал водителем на молоковозе. Он был широкоплечий и мощный, как отец, но гораздо выше ростом. У Петра были славянские черты лица, густая грива русых волос и голубые глаза. По характеру он был спокойный, приветливый, с чувством юмора. По выходным, как и все мужики в Верх-Иланске, выпивал, но пьяным не напивался. Женившись, Петр будет хорошим семьянином, вся жизнь которого потечет размеренно, однообразно и скучно: пять дней в неделе за баранкой, в пятницу, после работы, сто грамм с друзьями и графинчик водки за семейным столом. В субботу баня и супружеский долг (любовь, во всех ее проявлениях, предусмотрена в этом графике только один раз в неделю). В воскресенье футбол по телевизору или работа по хозяйству.

К такому же типу семейной жизни будет стремиться его сестра Марина. Я нисколько не сомневаюсь, что она будет мне хорошей женой, но сама перспектива потонуть в общепринятых стандартах быта и поведения пугала меня. Я не хочу быть сдержанным в своих чувствах и жить с постоянной оглядкой на окружающих. Мне всегда не нравилась та напускная холодность, которая появлялась между моими родителями в присутствии посторонних – они словно стеснялись показать, что любят друг друга. Невинный поцелуй на улице был для них поступком совершенно невозможным, выходящим за рамки приличия.

На фиг такую жизнь – одни условности! Я враг условностей. Я хочу любить свою жену, когда захочу и где захочу. Плевал я на вырезанные в граните нормы морали – сами по ним живите. По субботам. После бани.

В малом зале, выведя меня из размышлений о семье Антоновых, раздался лихой посвист и стук каблуков о сцену – там началась репетиция верх-иланского ансамбля народного творчества.

– Зайдем, посмотрим репетицию? – предложил Заборский.

– Нет, нет! – воспротивился я. – Давайте лучше проверим другие помещения, обезопасим себя со всех сторон. Мне бы лично не хотелось, чтобы какой-нибудь алкаш выполз к ветеранам и испортил им праздник. Здесь, на этом этаже, кроме помещений, которые занимает ансамбль песни и пляски, что еще есть?

– Библиотека, кабинет директора ДК и музей боевой славы. Музей должен быть закрыт.

– Давайте бегло, для порядка, осмотрим все помещения, вернемся вниз и пройдемся по цокольному этажу.

Инструкторы райкома, недовольно поглядывая на часы, согласились. Энтузиазм заниматься планированием обеспечения охраны общественного порядка иссякал у них с каждой минутой – время близилось к обеду, священному часу приема пищи.

Директор ДК, Дегтярев Вячеслав Федорович, встретил нас с распростертыми объятьями.

– Здравствуйте, товарищи! Осматриваете предстоящее поле битвы? – Дегтярев поочередно пожал нам руки. – Чаю не желаете?

Вячеслав Федорович был на пять лет старше Михаила Антонова. Невысокого роста, худощавый, с редкими жиденькими волосами, он был подвижным и полным энергии активистом. На людях Дегтярев всегда появлялся в пиджаке с орденом Красной Звезды на груди.

От директора ДК мы прошли в библиотеку, где за столом в ожидании посетителей сидела тихая и неприметная библиотекарша – Наталья Антонова, младшая дочь Михаила Ильича.

Наташе было двадцать лет. Среднего роста, миловидная, кареглазая, с модной стрижкой «итальянка», она производила впечатление девушки меланхоличной, отрешенной от мира сего, вечно пребывающей в своих никому не ведомых далях. Когда Наташа разговаривала с мужчинами, с ее губ не сходила легкая ироничная улыбка, за которой скрывалось непонятно что: то ли полное презрение ко всем лицам мужского пола, то ли бушующая в глубине души любовная страсть, которой никогда не суждено вырваться наружу. Ее снисходительная улыбка выводила меня из себя. Мне хотелось встряхнуть ее и сказать: «Наташа, ты своими ухмылками меня когда-нибудь доведешь до греха! Не буди во мне первобытные чувства, не испытывай меня на прочность».

Как-то раз мне приснилось, что я насилую Наталью, а она извивается подо мной, стонет от наслаждения, кусается и царапается. Надо же так совпасть, что утром после этого сна я встретил ее на улице. Мы на ходу поприветствовали друг друга и разошлись, но я успел перехватить ее многозначительную улыбку. Клянусь, в этот миг я был уверен, что этой ночью нам снился один и тот же сон.

Все трое детей Михаила Антонова настолько сильно отличались друг от друга характерами, словно воспитывались в разных семьях. Сын Петр был рубаха-парень, простой и открытый. Маринка – себе на уме, расчетливая, временами взбалмошная и психованная. Наталья – с виду инертная, застенчивая девушка. Даже внешне дети в семье Антоновых разнились: Петр – русоволосый, Маринка – светло-рыжая, Наталья – кареглазая брюнетка. По закону Менделя, она никак не могла быть родной дочерью голубоглазого Михаила Ильича.

После библиотеки мы спустились в цокольный, полуподвальный этаж. Все помещения в нем сообщались между собой подковообразным коридором. Центральную часть цокольного этажа занимали трубы системы отопления и автономная котельная.

В момент нашего прихода в самом большом полуподвальном помещении завхоз ДК собрала на «летучку» подчиненный ей персонал: техничек, подсобных рабочих, электриков и сантехников. При нашем появлении шум голосов на собрании смолк.

– Что обсуждаем, товарищи? – спросил Заборский.

– Кому оставаться на сверхурочные работы первого сентября, – за всех ответила завхоз.

– Анастасия Павловна, – обратилась к ней Бобоева, – покажите товарищу Лаптеву цокольный этаж. Он осмотрит его в плане безопасности мероприятий на первое сентября.

– Вы уходите? – обернулся я к инструкторам.

– Пожалуй, пойдем, – ответил Николай Иванович. – Основные помещения мы проверили, мероприятия на площади согласовали, а здесь, в подвале, вам Анастасия Павловна все покажет.

Завхоз первым делом повела меня в левую сторону цокольного этажа.

– Тут у нас занимаются секции детского творчества. – Анастасия Павловна показала на ряд кабинетов с табличками на дверях. – С другой стороны расположены мастерская художника ДК, пошивочная мастерская по изготовлению костюмов для ансамбля, электрощитовая, шахматно-шашечный клуб.

В крыло, где располагались детские секции, спустился представительный мужчина лет тридцати пяти в костюме, при галстуке. Очки в толстой оправе и аккуратная прическа придавали ему интеллигентный вид. Это был Седов Анатолий Сергеевич. Он работал учителем истории в школе, а в свободное время руководил детским радиотехническим кружком.

– Когда открываться думаете? – спросила его завхоз.

– Числа после десятого начнем работать. Пока учебный год не наступит, ребятню в ДК не затащишь, все на улице бегают, последними свободными деньками наслаждаются… Картошку в поле не пробовали подкапывать, Анастасия Павловна?

– Муж ездил, ведро привез, вроде бы ничего.

Как только начался разговор об урожае, я вернулся к выходу с цокольного этажа, вызвал Ингу с собрания.

– Не подскажешь, кто мог просигнализировать моему руководству, что я у тебя оставался на ночь?

– Без малейшего понятия. Андрей, поселок маленький, завистливых бабенок много. Кто угодно мог кляузу накатать, даже та, на кого сроду не подумаешь.

– На меня мужик донос написал, не женщина.

– Тогда тем более не знаю. – Она честно, открыто посмотрела мне в глаза, и я понял – врет. Знает, кто написал, но не хочет выдавать этого человека.

Вечером того же дня один словоохотливый старичок, сосед Инги по улице, рассказал мне, что к ней под разными предлогами стал захаживать Паксеев, пенсионер еще крепкий, к женскому полу не остывший.

«Вот ведь кобель старый! – подумал я. – Хочешь с ней любовь крутить, кто же тебе не дает? Инга мне не подруга и не любовница, я не собираюсь от нее мужиков палкой отгонять. Мало, что ли, в Верх-Иланске незамужних женщин, чтобы мне за Ингу держаться?»