В середине ноября 1941 г. в осажденном Ленинграде были отмечены первые случаи смерти от так называемой алиментарной дистрофии. Единственным средством борьбы с этим заболеванием, вызванным истощением организма от постоянного недоедания, являлось полноценное питание, но после захвата противником Тихвина, когда возникла угроза полного прекращения подвоза в блокированный город продовольствия, население ожидало новое снижение и без того мизерных норм. С 13 ноября 1941 г. на рабочую карточку стали выдавать 300 г, а на все остальные – 150 г хлеба. Перед этим, четвертым уже по счету снижением, другие продукты выдавались нерегулярно и не полностью. В городе наступал голод. Выделенные по специальному постановлению Государственного Комитета Обороны для доставки продовольствия в Ленинград «Дугласы» не могли решить проблему снабжения почти 2,5 млн его населения. Реальную помощь, как показал даже не совсем успешный опыт осенней навигации, могли принести только перевозки по Ладожскому озеру. Поэтому по инициативе Военного Совета Ленинградского фронта было решено проложить по Ладоге ледовую дорогу, по проектированию и строительству которой была проделана в октябре-ноябре 1941 г. большая подготовительная работа. 19 ноября 1941 г. был подписан приказ войскам Ленинградского фронта «Об организации автотракторной дороги через Ладожское озеро»^[22]. В этот же день Военный Совет Ленинградского фронта был вынужден принять еще одно постановление: «Во избежание перебоев в обеспечении хлебом войск фронта и населения гор. Ленинграда» установить 20 ноября 1941 г. самые низкие за время блокады нормы выдачи хлеба: рабочим и инженерно-техническим работникам – 250 г, служащим, иждивенцам и детям – 125 г; частям первой линии и боевым кораблям – 500 г, летно-техническому составу ВВС – 500 г, всем остальным воинским частям – 300 г. Суточный расход муки и примесей составлял с 20 ноября 1941 г. всего 510 т, из них населению Ленинграда – 310 т, Ленинградской области – 31 т, войскам Ленинградского фронта – 144 т и частям КБФ – 25 т^[23]. Чтобы не прекратить выдачу хлеба населению совсем, при его выпечке ученые предложили использовать целлюлозу. Разработанные ими гидролизные установки для превращения целлюлозы в пищевой продукт были смонтированы на 6 предприятиях города, и с конца ноября 1941 г. «пищевая целлюлоза» стала поступать на хлебозаводы.

22 ноября 1941 г. бюро Ленинградского горкома ВКП(б) приняло специальное постановление «О печатании продовольственных карточек на декабрь 1941 г.», которым начальник управления по учету и выдаче продовольственных карточек И. Г. Стожилов обязывался «предусмотреть такую технику оформления продовольственных карточек, которая исключала бы возможность их подделывания…». В типографии им. Володарского, где печатались продовольственные карточки, предлагалось «ввести круглосуточное дежурство у каждой печатной машины», а также установить строгий контроль над расходом бумаги для печатания продовольственных карточек, предусмотреть отчетность типографии «за каждый ее клочок»^[24]. Эти строгие меры контроля за печатанием продовольственных карточек были направлены на усиление борьбы с расхитителями продуктов питания, на которую обращалось внимание в постановлении Военного Совета Ленинградского фронта от 19 ноября 1941 г.^[25]

9 декабря 1941 г. войска 4-й армии в результате ожесточенных кровопролитных боев овладели Тихвином, что позволило возобновить перевозки продовольствия для осажденного Ленинграда по восстановленной железной дороге до станции Войбокало. Однако проблема транспортировки этих грузов через Ладожское озеро по-прежнему оставалась наиболее уязвимым местом. Из-за чрезвычайно сложных условий эксплуатации ледовой трассы в декабре 1941 г. она не удовлетворяла и дневную потребность города в муке для выпечки хлеба.

Последнее, пятое по счету, снижение норм выдачи хлеба имело для большинства ленинградцев тяжелые физические и моральные последствия. Стремительное развитие алиментарной дистрофии усугублялось тяжелыми психическими травмами, вызванными постоянными бомбежками, обстрелами, потерей близких людей. Физическое напряжение, холод, отсутствие электричества и отопления, воды и элементарных бытовых условий еще больше понижали сопротивляемость людей к болезням, их волю к жизни. 7 декабря 1941 г. городской отдел здравоохранения рассмотрел и утвердил «служебную записку» видных ученых-профессоров М. Г. Данилевич, М. Д. Тушинского и М. И. Хвилицкой «О терминологии и лечении алиментарных расстройств». В этой записке, в частности, предлагалось получившую в связи с нарушениями питания широкое распространение болезнь «обозначить термином “алиментарная дистрофия”». В условиях отсутствия главного средства лечения – достаточного количества продуктов питания – в записке давались такие рекомендации, как ограничение потребления жидкости и соли, постельный режим, теплые ванны, подкожное введение кофеина и внутривенное глюкозы^[26]. На 23 декабря 1941 г. в 34 больницах и госпиталях блокированного города находилось около 2800 больных алиментарной дистрофией^[27]. На самом деле число истощенных ленинградцев, нуждавшихся в лечении от алиментарной дистрофии, к этому времени исчислялось уже десятками тысяч. Известно, что в декабре 1941 г. работники треста «Стальконструкция» по заданию горкома партии и исполкома Ленгорсовета сняли с пьедесталов и транспортировали в сад отдыха Дворца пионеров четыре скульптурные группы клодтовских коней с Аничкова моста весом 7–8 т каждая. Менее известно, что опустить в землю на необходимую глубину тогда удалось только одну скульптурную группу, так как у истощенных и обессиленных рабочих не хватило сил справиться с промерзшей землей. Три оставшиеся скульптурные группы, густо обмазанные техническим вазелином и обернутые специальной бумагой, были лишь прикопаны в неглубоких ямах. Только в мае 1942 г. все четыре скульптурные группы были укрыты на необходимую глубину, но и тогда ослабевшим работникам «Стальконструкции» удалось это сделать с большим трудом^[28].

21 декабря 1941 г. на имя А. А. Жданова пришла спасительная телеграмма от генерала К. А. Мерецкова: «Задача, поставленная т. Сталиным войскам 4-й армии, выполнена. Сегодня 20.12 16.00 железная дорога Тихвин – Волхов полностью очищена от войск противника и может быть использована для подвоза грузов летучками до Волхова»^[29]. 24 декабря А. А. Жданов информировал Москву, что по ледовой дороге впервые поступило в город такое количество муки, которое превысило дневную потребность для выпечки хлеба. И Военный Совет Ленинградского фронта, учитывая отчаянное положение населения и надеясь на улучшение подвоза в ближайшее время, идет на рискованный шаг – принимает в тот же день постановление о прибавке хлебных норм. И хотя эта прибавка была почти символической – прибавили по 100 г хлеба рабочим и 75 г всем остальным – она имела большое моральное значение. Вместе с тем Управление НКВД в своем спецсообщении не скрывало, что наряду с восторженными откликами большинства населения были и «отрицательные высказывания», отмеченные «среди незначительной части населения». Они сводились к тому, что «о населении города позаботились слишком поздно. Была допущена большая смертность от голода»^[30]. В декабре 1941 г. умерло 53 тыс. мирных жителей, что превысило смертность в Ленинграде за весь 1940 г. – 46 827 человек^[31].

В наступившие суровые дни зимы 1941 г., когда, казалось, смерть вот-вот восторжествует в застывшем Ленинграде, его руководство принимало отчаянные усилия, чтобы пульс жизни в городе не замер совсем, чтобы обеспечить хотя бы в минимальных размерах потребность фронта в боеприпасах и вооружении. В направленной на имя

А. А. Жданова справке Отдела оборонной промышленности горкома партии от 23 ноября 1941 г. констатировалось, что «за последние три дня заводы работали не более 6 часов в сутки из-за отсутствия электроэнергии и острого недостатка мазута». Тем не менее в эти дни Ижорский завод, перебазированный на завод «Центролит», приступил к прокату минометных снарядов для 50-мм и 82-мм минометов, а завод «Большевик» продолжал выплавлять металл и ковать заготовки для 120-мм минометов, чтобы выполнить задание на декабрь 1941 г. – 400 минометных труб^[32]. После того как город остался практически без электроэнергии, на предприятиях стали устанавливать газогенераторы, двигатели внутреннего сгорания, собственные блок-станции. Обессиленные голодом и уже тяжело больные дистрофией рабочие оборонных предприятий продолжали выполнять фронтовые задания. Многие из них перешли на казарменное положение, экономя тем самым силы и продлевая себе жизнь. Ведь в коллективе легче переносились трудности, заглушались неотвязчивые мысли о пище. «Мы все были как одна семья», – вспоминала работница артиллерийского полигона М. Сясина. 9 декабря 1941 г. А. А. Кузнецов, отвечая на упреки Г. М. Маленкова, требовавшего отправлять Москве полковые пушки и минометы «скорее и больше», заверял: «Все пушки, 120-мм и 82-мм минометы мы ни в одну из наших дивизий не даем, а все вам отгружаем…». Выполняя задания Государственного Комитета Обороны, рабочие ленинградской промышленности произвели за первые шесть месяцев войны 713 танков, 480 бронемашин, 58 бронепоездов и бронеплощадок, 2406 полковых пушек, 648 противотанковых орудий, 2585 танковых и ручных огнеметов, 9977 минометов разных калибров, 3075 500 артиллерийских снарядов и мин, 39740 авиабомб, 2 982 000 гранат, достроили 84 корабля разных классов, отремонтировали 186 судов^[33].

В условиях почти полного отсутствия продовольственных ресурсов в блокированном Ленинграде его руководство было озабочено в первую очередь сохранением рабочих кадров, выполнявших оборонные заказы. 29 декабря 1941 г. Исполком Ленгорсовета принял решение «О мероприятиях по медицинскому обслуживанию дистрофиков», которым поручалось Ленгорздравотделу развернуть «сеть стационарных лечебно-питательных пунктов» на 10 коек каждый. Первые лечебные стационары были организованы на 17 действующих оборонных предприятиях. Однако это не решало проблему восстановления и поддержания «дистрофиков», поскольку такие стационары предлагалось оборудовать и содержать на средства предприятий и учреждений с привлечением ресурсов местных общественных организаций^[34]. Известный театральный деятель Л. В. Шапорина записала в своем дневнике 4 января 1942 г.: «1-го начал функционировать наш стационар, но в жалком виде. Удалось обогреть помещение бомбоубежища на 12 кроватей и бывшее детское отделение на семь»^[35]. По всей видимости, руководство города понимало, что предлагаемые меры недостаточны, и на состоявшемся 9 января 1942 г. заседании бюро городского комитета партии вопрос «об организации помощи особо ослабевшим гражданам» обсуждался более основательно. Председательствовавший на этом заседании А. А. Кузнецов, озвучив главный тезис руководства – «слабых надо поддержать, но не увеличением питания, а с точки зрения организации врачебной помощи, врачебного питания», – предложил резко расширить сеть лечебных стационаров. В частности, намечалось открыть городской стационар на 16 тыс. мест, из которых 2 тыс. выделялось для видных ученых, работников культуры и искусства, руководителей хозяйственных и общественных организаций. Предлагалось также увеличить число мест в районных стационарах и расширить число предприятий, где будут созданы свои стационары^[36].

К сожалению, в стационары могли попасть далеко не все, кто нуждался «во врачебной помощи и врачебном питании», а в первую очередь те, кто был связан так или иначе с производством оборонной продукции. Гуманитарная интеллигенция, снабжавшаяся по нормам служащих, оказалась в бедственном положении. 17 января 1942 г. Комиссия по ленинградским учреждениям АН СССР обратилась к А. А. Жданову с просьбой рассмотреть вопрос о возможности выдачи продовольственных карточек первой категории «основному кадру работников АН СССР» из числа кандидатов наук в количестве 115. Жданов переадресовал это письмо П. С. Попкову, который ответил, что этот вопрос разрешается через «закрытый магазин»^[37]. Но к «закрытому магазину», который находился в Елисеевском гастрономе, были прикреплены только наиболее известные ученые, в первую очередь академики и члены-корреспонденты АН СССР, а кандидаты наук стали получать карточки первой категории только с февраля 1942 г. В это же время народная артистка СССР В. А. Мичурина-Самойлова обращается к секретарю горкома партии А. А. Кузнецову как «к единственному человеку, который может разрешить страшный вопрос» ее жизни: «сейчас я нахожусь в таком плохом физическом состоянии, что едва могу передвигаться… Поддержите меня, Алексей Александрович, я еще могу быть полезной в искусстве…»^[38]. Просьба народной артистки СССР была услышана, и В. А. Мичурина-Самойлова была поддержана властью в критический момент жизни. Увы, такая поддержка оказывалась далеко не всем, кто обращался за ней в Смольный.

Понимая необходимость оказания неотложной помощи населению блокированного Ленинграда, Москва изыскивала продовольственные ресурсы и пути их доставки в осажденный город. 10 января 1942 г. было подписано распоряжение СНК СССР, которым соответствующие наркоматы и ведомства обязывались отгрузить Ленинграду в январе 1942 г. 18 тыс. т муки, 10 тыс. т крупы, 6192 т мяса, 1100 т животного масла и другие продукты питания^[39]. В целях строгой централизации распределения продовольственных ресурсов Военный Совет Ленинградского фронта образовал 11 января 1942 г. продовольственную комиссию во главе с секретарем горкома партии А. А. Кузнецовым^[40]. С этого времени только эта комиссия рассматривала все вопросы, связанные с увеличением расходования продовольствия как для гражданских и военных организаций в целом, так и для отдельных лиц.

Радикальным решением жизнеобеспечения осажденного Ленинграда могло стать только его освобождение от блокады. Вот почему Ставка ВГК предпринимала одну за другой попытку деблокировать город, не всегда считаясь с реальными возможностями. Начавшаяся в январе 1942 г. Любаньская наступательная операция была уже третьей попыткой вызволить Ленинград из блокады. Главная роль в этой операции, начало которой было намечено Ставкой на 7 января 1942 г., отводилась созданному в декабре 1941 г. Волховскому фронту. Однако, по позднему признанию командующего Волховским фронтом генерала К. А. Мерецкова, «фронт не был готов к наступлению»^[41]. Тем не менее он приказал начать наступление в назначенный Ставкой срок, хотя И. В. Сталин и разрешил отложить начало наступления, если 2-я ударная армия к нему еще не готова^[42]. Из-за слабости ударных группировок, непродуманного распределения сил, плохой артиллерийской и авиационной поддержки начавшееся наступление стрелковых частей Волховского фронта не могло привести к прорыву обороны упорно сопротивлявшегося противника. К концу января 1942 г. стало очевидным, что не только первоначальный замысел Ставки оказался нереальным, но и возникла угроза выполнению его ограниченного варианта – овладения стратегически важным пунктом – Любанью.

Тем временем положение в блокированном Ленинграде продолжало ухудшаться. Хотя с 24 января 1942 г. были во второй раз повышены нормы выдачи населению хлеба, эта мера не могла остановить алиментарную дистрофию. Как сообщало «наверх» УНКВД по Ленинграду и области, увеличение хлебной нормы, «при ограниченной норме выдачи других нормированных продуктов, не улучшило положение населения»^[43]. В конце января 1942 г. смертность в Ленинграде нарастала катастрофическими темпами и почти в два раза превысила смертность в декабре 1941 г. Многие ослабленные голодом люди были не в силах самостоятельно похоронить своих родных и близких и далеко не всегда и не сразу регистрировали их смерть. Захоронение умерших в больницах и госпиталях временно разрешалось по спискам с последующим оформлением в районных ЗАГСах^[44]. По этой причине точной регистрации смертности ленинградцев зимой 1941–1942 г. не было и быть не могло. Первоначально определенная смертность на январь 1942 г. в 96751 человек была в результате поступления дополнительных актов скорректирована до 127 тыс. человек^[45].

В январе 1942 г. противоборство жизни и смерти в осажденном Ленинграде достигло своего апогея. Неся огромные жертвы, ленинградцы до последнего дыхания боролись за свои жизни и своих родных и близких и потому выживали даже тогда, когда, казалось, шансов на спасение уже не было. Большинство населения стойко и, как правило, безропотно сносило ужасы блокадной зимы, и только наиболее отчаявшаяся часть горожан пыталась самостоятельно найти выход из смертельной ситуации, побудить власти к более активным действиям. Отмеченный военной цензурой в январе 1942 г. «рост отрицательных антисоветских настроений» (до 20 %)^[46] можно назвать таковым лишь условно. Современные исследователи, основываясь на анализе не доступных ранее источников, приходят к выводу, что призывы побудить власти к активным действиям или самостоятельно предпринять какие-либо шаги для улучшения своего положения не доминировали в блокированном городе даже в это страшное время. Большинство населения оставалось законопослушным и не помышляло о борьбе с властью^[47]. Даже немецкая разведка признавала тогда, что, «несмотря на отдельные факты сопротивления, нельзя рассчитывать на организованное восстание, которое только и может привести к изменению ситуации. Город прочно находится в руках Советов»^[48].