Не были использованы и все возможности для пополнения продовольственных запасов Ленинграда. Об одной из таких неиспользованных возможностей рассказал А. И. Микоян, который в годы войны был председателем Комитета продовольственного и вещевого снабжения советской армии и Комитета по эвакуации из прифронтовой полосы запасов продовольствия. «В самом начале войны, когда немецко-фашистские войска развертывали наступление, – вспоминал он, – многие эшелоны с продовольствием, направляемые по утвержденному еще до войны мобилизационному плану на запад, не могли прибыть к месту назначения, поскольку одни адресаты оказались на захваченной врагом территории, а другие находились под угрозой оккупации. Я дал указание переправлять эти составы в Ленинград, учитывая, что там имелись большие складские емкости. Полагая, что ленинградцы будут только рады такому решению, я вопрос этот с ними предварительно не согласовывал. Не знал об этом и И. В. Сталин до тех пор, пока ему из Ленинграда не позвонил А. А. Жданов. Он заявил, что все ленинградские склады забиты, и просил не направлять к ним сверх плана продовольствие. Рассказав мне об этом в телефонном разговоре, Сталин сказал, зачем я адресую так много продовольствия в Ленинград. Я объяснил, чем это вызвано, добавив, что в условиях военного времени запасы продовольствия, и прежде всего муки, в Ленинграде никогда не будут лишними, тем более, что город всегда снабжался привозным хлебом (в основном из районов Поволжья), а транспортные возможности его доставки могли быть и затруднены. Что же касается складов, то в таком большом городе, как Ленинград, выход можно было найти. Тогда никто из нас не предполагал, что Ленинград окажется в блокаде. Поэтому Сталин дал мне указание не засылать ленинградцам продовольствие сверх положенного без их согласия»^[49]. Теперь, в конце августа, Комиссия ГКО, сообщая Сталину о крайне незначительных ресурсах продовольствия Ленинграда и предлагая создать их полуторамесячный запас, просила возложить ответственность «за их срочную отгрузку и продвижение» в Ленинград на Микояна и Кагановича^[50].

Направленные Сталину 29 августа 1941 г. предложения Комиссии ГКО пришли вместе с сообщением о падении очередного важного пункта на Ленинградском направлении – на этот раз Тосно. Сталин сразу же ответил телеграммой «Секретарю горкома Кузнецову для Молотова, Маленкова»: «Только что сообщили, что Тосно взято противником. Гели так будет продолжаться, боюсь, что Ленинград будет сдан идиотски глупо, а все ленинградские дивизии рискуют попасть в плен. Что делают Попов и Ворошилов? Они даже не сообщают о мерах, какие они думают предпринять против такой опасности. Они заняты исканием новых рубежей отступления, в этом видят свою задачу. Откуда у них такая бездна пассивности и чисто деревенской покорности судьбе? Что за люди – ничего не пойму. В Ленинграде имеется теперь много танков KB, много авиации, эресы. Почему эти важнейшие технические средства не действуют на участке Любань – Тосно? Что может сделать против немецких танков какой-то пехотный полк, выставленный командованием против немцев без этих технических средств? Почему богатая ленинградская техника не используется на этом решающем участке? Не кажется ли тебе, что кто-то нарочно открывает немцам дорогу на этом решающем участке? Что за человек Попов? Чем, собственно, занят Ворошилов и в чем выражается его помощь Ленинграду? Я пишу об этом, так как очень встревожен непонятным для меня бездействием ленинградского командования. Я думаю, что 29-го ты должен выехать в Москву. Прошу не задерживаться»^[51]. Вряд ли можно отрицать, что все содержание телеграммы проникнуто тревогой за судьбу Ленинграда, хотя нельзя не заметить, что Верховный Главнокомандующий на всякий случай хочет найти того, кто «нарочно открывает немцам дорогу на этом решающем участке».

Обращает на себя внимание также тот факт, что эта телеграмма была направлена Сталиным Молотову и Маленкову в обход Жданова. Очевидно, члены Комиссии ГКО своими «донесениями» из Ленинграда способствовали усилению недовольства Сталина одним из своих любимцев. Молотов, встречавшийся со Ждановым в конце августа 1941 г., позднее рассказывал: Жданов – «хороший товарищ, очень хороший товарищ, но тогда был очень растерян. Все плохо идет, немцы окружали их, окружали окончательно и окончательно заперли»^[52]. Как видно из «Журнала посещений А. А. Жданова», круг принимаемых им в Смольном лиц в то критическое время ограничивался по преимуществу партийными и советскими работниками^[53].

1 сентября 1941 г. Военный Совет Северо-Западного направления получил очередную директиву Ставки Верховного Главнокомандования за подписью И. Сталина и Б. Шапошникова. Она была как никогда лаконичной, называла тактику отступления Ленинградского фронта «пагубной», грозила карой «героям отступления» и требовала, чтобы «Ленинградский фронт набрался духу честно и стойко отстаивать дело обороны Ленинграда»^[54]. Угрожающее положение города стало очевидным и для жителей города, не имевших до этого реального представления о нависшей опасности. «Ленинград стал фронтом. В газетах, по радио призывы к его защите: „Защитим каждую улицу, всякую площадь, сделаем каждый дом крепостью“», – записал в своем дневнике 2 сентября 1941 г. Г. А. Князев. – Вероятно, мы вступаем в состояние осажденного города. Смотрим прямо и спокойно на надвигающиеся испытания. По-видимому, город решено защищать, а не сдавать»^[55]. Интуиция не подвела историка: 3 сентября 1941 г. Военный Совет Ленинградского фронта постановил «для обеспечения обороны Ленинграда» форсировать строительство оборонительной полосы внутренней зоны с передним краем – Финский залив, Поселок № 3, станция Предпортовая по Окружной железной дороге, село Рыбацкое, Уткина заводь, Сосновка, коммуна Кудрово, Заневка, станция Ржевка, Ручьи, Удельная, Коломяги, Новая Деревня, Старая Деревня, Финский залив^[56]. Показательно, что на состоявшихся на следующий день переговорах по прямому проводу со Сталиным и Шапошниковым руководители обороны Ленинграда Ворошилов и Жданов не решились сообщить Верховному Главнокомандующему об этом постановлении Военного Совета, как и о том, что 2 сентября станция Мга была окончательно взята противником, утверждая вместо этого, что «станция Мга полностью еще не очищена»^[57]. С потерей Мги была утрачена последняя железная дорога, связывавшая Ленинград со страной.

После того, как 8 сентября 1941 г. немцы в результате недельных ожесточенных боев захватили Шлиссельбург и таким образом отрезали Ленинград с суши, германское командование решило нанести завершающий удар с юга на красногвардейском направлении. Восемь немецких дивизий, начавшие 9 сентября на этом направлении новое наступление, смяли оборону советских войск и взяли через несколько дней Дудергоф, Красное Село и Красногвардейск. Последней надеждой уже блокированного Ленинграда остался Пулковский оборонительный рубеж, на котором и стояли его защитники насмерть. Командование Ленинградского фронта и на этот раз не рискнуло сразу же сообщить в Ставку об утрате Шлиссельбурга. 9 сентября на имя Ворошилова и Жданова пришла шифрованная телеграмма за подписью Сталина, Молотова, Маленкова и Берии: «Нас возмущает ваше поведение, выражающееся в том, что вы сообщаете нам только о потере нами той или иной местности, но обычно ни слова не сообщаете о том, какие же приняты меры для того, чтобы перестать, наконец, терять города и станции. Так же безобразно вы сообщили о потере Шлиссельбурга. Будет ли конец потерям? Может быть, вы уже предрешили сдать Ленинград?»^[58] В телеграмме также содержались обвинения в адрес руководства обороной Ленинграда в неумении распорядиться выделенными Ставкой силами. Как бы отвечая на выдвинутые Москвой обвинения, Военный Совет Ленинградского фронта на следующий день выделил в распоряжение горкома партии 500 карабинов для вооружения партийного, советского и хозяйственного актива, заявляя тем самым о решимости защищать город до конца^[59].

11 сентября 1941 г. Военный Совет Ленинградского фронта представил в Ставку за подписями Ворошилова и Жданова доклад, в котором был вынужден признать безуспешность своих попыток переломить события и перейти к активным действиям. В докладе отмечалось, что создать достаточно мощную группировку сил для перехода в контрнаступление оказалось невозможно в силу того, что формируемые в Ленинграде и полученные с тыла части бросали прямо в бой в районы прорывов^[60]. Вечером того же дня Ставка освободила Ворошилова от обязанностей главнокомандующего Ленинградским фронтом, назначив вместо него генерала армии Г. К. Жукова^[61].

Прибывший в Ленинград 12 сентября 1941 г. Г. К. Жуков вместе с новым начальником штаба фронта генералом М. С. Хозиным получил от Верховного Главнокомандующего Директиву «не допустить врага в Ленинград, чего бы это вам ни стоило». Вместе с тем Г. К. Жуков впоследствии рассказывал K. M. Симонову, что в разговоре, состоявшемся накануне его назначения, Сталин «положение, сложившееся под Ленинградом, оценивал как катастрофическое. Помню, он даже употребил слово „безнадежное“»^[62]. Положение Ленинграда к этому времени было уже и впрямь критическим. Не случайно на следующий день после прибытия Г. К. Жукова, 13 сентября 1941 г., в Ленинград со специальным заданием прилетел заместитель наркома внутренних дел В. Н. Меркулов, имевший мандат ГКО № 670 на проведение подготовительных мероприятий на случай сдачи Ленинграда. В выданном В. Н. Меркулову специальном мандате говорилось, что он «является Уполномоченным Государственного Комитета Обороны по специальным делам. Тов. Меркулову поручается совместно с членом Военного Совета Ленинградского фронта т. Кузнецовым тщательно проверить дело подготовки взрыва и уничтожения предприятий, важных сооружений и мостов в Ленинграде на случай вынужденного отхода наших войск из Ленинградского района»^[63].

Помимо этого специального задания Меркулов имел еще более ответственное поручение – личное письмо Сталина для второго секретаря Ленинградского горкома партии А. А. Кузнецова, смелые и решительные действия которого одобрялись Председателем ГКО. Хотя это письмо не сохранилось, с его содержанием были знакомы некоторые партийные руководители как в Москве, так и в Ленинграде^[64]. Пытавшийся проанализировать его различные версии, профессор В. А. Кутузов приходил к выводу, что речь в нем шла об усталости, издерганности Жданова, которому надо было дать отдохнуть, выспаться^[65]. К сожалению, отсутствие подлинника этого письма дает повод для нелепых домыслов о якобы оттеснении Жданова, вплоть до его изоляции, от руководства обороной города^[66], что не следует из дальнейшего развития событий и его участия в них.

По разработанному и утвержденному 15 сентября 1941 г. В. Н. Меркуловым и А. А. Кузнецовым плану «Д» выводу из строя подлежали 380 предприятий, из которых более 250 были отнесены к числу важнейших. Всего по этому плану было намечено к выводу из строя 58 510 объектов, из них свыше 4900 должны были быть взорваны, а остальные уничтожены механическим путем^[67]. В случае необходимости привести в исполнение план «Д» главная проблема заключалась в остром дефиците взрывчатки. В сентябре 1941 г. для минирования 140 крупнейших промышленных объектов удалось выделить из резерва Инженерного управления Ленинградского фронта всего 40 т взрывчатки^[68]. Одновременно был подготовлен план мероприятий по Балтийскому флоту на случай его вынужденного ухода из Ленинграда. Все корабли военного флота, торговые, промысловые и технические суда подлежали уничтожению путем взрыва и затопления в целях недопущения их использования противником и воспрепятствования возможности плавания германских судов в районе Кронштадт – Ленинград^[69]. Показательно, что наши союзники по антигитлеровской коалиции не только принимали во внимание вероятность этой акции, но и предлагали свое участие в возмещении ущерба в случае ее осуществления. 12 сентября 1941 г. посол Великобритании в Москве Р. Криппс передал наркому иностранных дел СССР В. М. Молотову памятную записку, в которой говорилось: «В случае, если Советское правительство будет вынуждено уничтожить свои военно-морские суда в Ленинграде, чтобы предотвратить переход этих судов в руки неприятеля, Правительство Его Величества признает требование Советского Правительства после войны об участии Правительства Его Величества в замене уничтоженных таким образом судов». В своем послании премьер-министру Великобритании У. Черчиллю 13 сентября 1941 г. Сталин ответил на это предложение весьма определенно: «Советское правительство понимает и ценит готовность Английского правительства возместить частично ущерб, который будет нанесен Советскому Союзу в случае уничтожения кораблей в Ленинграде. Не может быть сомнения, что в случае необходимости советские корабли в Ленинграде действительно будут уничтожены советскими людьми. Но за этот ущерб несет ответственность не Англия, а Германия. Я думаю поэтому, что ущерб должен быть возмещен после войны за счет Германии»^[70].

Тем временем обстановка под Ленинградом становилась все более угрожающей. 16 сентября 1941 г. немецкие войска прорвались к Финскому заливу между Стрельной и Урицком, что привело к образованию Приморского (Ораниенбаумского) плацдарма, а части нашей 8-й армии оказались отрезанными от основных сил Ленинградского фронта.

Новый главнокомандующий Ленинградским фронтом Г. К. Жуков находил в создавшейся обстановке решения, которые помогли в кратчайшие сроки восстановить нарушенное управление войсками, изыскать резервы и сосредоточить имевшиеся силы на наиболее опасных направлениях, укрепить дисциплину в войсках, используя для этого самые жесткие методы. Именно в это критическое время появился приказ 0064 от 17 сентября 1941 г., подписанный главнокомандующим войсками Ленинградского фронта, Героем Советского Союза генералом армии Жуковым, членом Военного Совета секретарем ЦК ВКП(б) Ждановым, членом Военного Совета дивизионным комиссаром Кузнецовым и начальником штаба Ленинградского фронта генерал-лейтенантом Хозиным: «Учитывая особо важное значение в обороне южной части Ленинграда рубежа Лигово, Кискино, Верх. Койрово, Пулковских высот, района Московская Славянка, Шушары, Колпино, Военный Совет Ленинградского фронта приказывает объявить всему командному, политическому и рядовому составу, обороняющему указанный рубеж, что за оставление без письменного приказа Военного Совета фронта и армии указанного рубежа все командиры, политработники и бойцы подлежат немедленному расстрелу…»^[71] Что и говорить, приказ более чем суровый! Но, осуждая его сегодня, нельзя забывать, что он был принят в условиях смертельной опасности для Ленинграда.

Обращаясь к анализу сентябрьских боев за Ленинград, современные исследователи опираются на широкий круг источников, ранее недоступных, в том числе исходящих от немецкой стороны, ставят целый ряд новых вопросов, которые ранее не могли обсуждаться. В частности, обсуждается вопрос о роли Г. К. Жукова как командующего Ленинградским фронтом. В. А. Мосунов, автор книги «Битва за Ленинград», считает, что «новый командующий продемонстрировал всему личному составу фронта свой разящий направо и налево железный кулак, но радикальных и эффективных контрмер по остановке противника предложить не смог»^[72]. Написавший предисловие к этой работе А. В. Исаев, книга которого «Жуков. Мифы и правда о Маршале Победы» выдержала уже восемь изданий, с этой оценкой не согласился, но признал, что «высказанные аргументы заслуживают рассмотрения. Научная дискуссия необходима, и без нее немыслимо движение вперед»^[73]. Но в этой дискуссии необходимо учитывать все факторы, которые влияли на принятие решений командования Ленинградского фронта и самого командующего Г. К. Жукова, в первую очередь директивы и указания Ставки Верховного Главнокомандования. 20 сентября 1941 г. Ставка потребовала от командования, казалось, невозможного: в ближайшие два дня «пробить брешь во фронте противника» на Синявинском направлении и, таким образом, деблокировать Ленинград. Увы, силами наступавшей с востока 54-й армии под командованием Г. И Кулика и Невской оперативной группы изнутри блокадного кольца это осуществить не удалось. Слабость артиллерийской поддержки, распыление и без того ограниченных сил и средств обрекло на неудачу почти все атаки пехоты, которую нередко посылали на штурм опорных пунктов противника, располагавших еще сильными огневыми средствами. Все это вело к неоправданно большим потерям личного состава. Так, численность 4-й бригады морской пехоты за 11 дней первой Синявинской операции по деблокаде Ленинграда уменьшилась с 6 до 1,5 тыс. человек^[74]. Тем не менее 26 сентября 1941 г. в разговоре по прямому проводу с начальником Генерального Штаба Б. М. Шапошниковым Г. К. Жуков докладывал: «Шлиссельбург нами окружен со стороны Ладожского озера и со стороны Марьино. Думаю к исходу дня и не позже как завтра Шлиссельбург взять»^[75]. В боевом донесении Верховному Главнокомандующему 30 сентября 1941 г. Г. К. Жуков был вынужден признать, что с обещанием взять Шлиссельбург он поторопился и все попытки овладеть им потерпели неудачу, и потому из Москвы поступил приказ «лобовые атаки на Шлиссельбург прекратить»^[76]. Таким образом, первая попытка прорыва блокады Ленинграда успеха не имела и контуры блокадного кольца вокруг Ленинграда окончательно определились.

В свою очередь, и командующий группой армий «Север» фельдмаршал фон Лееб в ответ на требование «продолжить наступление в Кронштадтском районе» сообщил еще 24 сентября 1941 г. главному командованию сухопутных войск о том, что «в действительности же группа армий „Север“ вынуждена уже полностью перейти к обороне»^[77]. В то же время, как свидетельствовал начальник Инженерного управления Ленинградского фронта Б. В. Бычевский, «на всем южном участке фронта немцы усиленно строят блиндажи, роют траншеи и даже устанавливают колючую проволоку и минные поля»^[78]. Это было результатом героического сопротивления защитников Ленинграда, измотавших и обескровивших силы противника в многодневных изнурительных боях на дальних и ближних подступах к городу. Да, это горькая правда: немецко-фашистские войска удалось остановить ценой огромных потерь: безвозвратные людские потери Северного, Северо-Западного и Ленинградского фронтов в Ленинградской стратегической оборонительной операции, продолжавшейся с 10 июля по 30 сентября 1941 г., составили 214 078 человек^[79]. Среди них – десятки тысяч ленинградских ополченцев, плохо вооруженных, но сильных духом, ценою своей жизни помешавших фашистам войти в Ленинград. Из 1500 ополченцев Ленинградского университета около половины погибли под стенами родного города в июле – августе – сентябре 1941 г.^[80] «Всем нам, кто участвовал в сентябрьских боях за Ленинград, пришлось пережить немало тяжелых дней, – писал впоследствии Г. К. Жуков. – Однако нашим войскам удалось сорвать замыслы врага. Благодаря стойкости и массовому героизму солдат, матросов, сержантов и старшин, выдержке и твердости командиров и политработников враг встретил на своем пути непреодолимую оборону»^[81]. Этот драматический период в истории обороны Ленинграда, на мой взгляд, требует дальнейшего изучения и осмысления.

С потерей Шлиссельбурга Ленинград оказался полностью блокирован с суши, и для населения осажденного города, в котором осталось более 2 млн 500 тыс. человек, в том числе не менее 1 млн 200 тыс. человек несамодеятельного населения, из них 400 тыс. детей^[82], началась длительная каждодневная борьба за жизнь, полная опасностей, тревог, переживаний и лишений.

С этого времени жилые дома стали для ленинградцев боевыми объектами, редкий дом не имел бойниц и пулеметных гнезд, редкий дом не был превращен в долговременную огневую точку. Как писала в те дни Ольга Берггольц, «дома наши стали крепостями, и не в переносном, а в самом буквальном и довольно страшном смысле»^[83]