На минуту задумался: когда же он мне снился, этот странный сон? Ах, да! В один из дней или ночей этого безвременья, когда я остро переживал свой развод с женой, мне приснился этот странный сон в ярких красках. Кажется, накануне я ходил на «Амадеуса» Милоша Формана. Он пронял насквозь и даже глубже, потряс до слёз.

… Слушая графиню, я многозначительно молчал.

– Не принимай близко к сердцу, друг мой, – сказала Вера Сергеевна, склонившись в мою сторону.

И тут она неожиданно взяла мою руку в свои ладони – они были прохладными и гладкими, как у ребенка; мои же источали жар и были потными. Погладила меня по голове, точно мальчика, она проговорила обыденным тоном:

– Запомни: когда встретишься с подобным в следующий раз, ты легко выдержишь все испытания.

Лурье вновь сменила тему разговора, и к ней вернулся обычный её тембр:

– Сударь, вы привезли мне русские лекарства. Ваша презентация подразумевает мой ответный ход, и мы с вами поступим согласно ритуалу, принятому в Европе. Теперь моя очередь вручать вам подарок.

Фрау Лурье вновь заговорила со мной нормальным тоном, а я вдруг осознал, где я нахожусь и по какому поводу. Германия, предместье Западного Берлина – Вильмерсдорф. … А я вновь вернулся на грешную землю в столь привычно-серые будни.

Хотя, ответный ход графини вызвал у меня протест.

– Нет, нет! – вскричал я. – Пожалуйста, не нужно никакой благодарности! То, что я здесь, у вас – уже для меня награда, даже честь.

В самом деле…

Пока я очень неубедительно отказывался от ответного подарка, Вера Сергеевна поднялась с дивана и открыла створку книжного шкафа. На полке лежал какой-то предмет, очертаниями похожий на увесистую бандероль. Свёрток был завёрнут в пергамент – наподобие древних манускриптов и перевязан пеньковой веревкой; мне померещились даже сургучные печати. Время не пощадило пергамент – тот выцвел, бечёвка была истерта и обтрепана.

– Если говорить корректно, то это рукопись – сказала Вера Лурье, протягивая мне свёрток. – Можно это считать и подарком, но в другом смысле.

Манускрипт в пергаменте, настойчиво предлагаемый мне, странным образом просился в руки. Лишь только он оказался у меня в руках, как всё внутри похолодело, как будто от свёртка исходила реальная опасность…

Это ощущение было знакомо мне по экзаменационной лихорадке во время сессий в институте, когда ещё не вошел в аудиторию и не взял билет. Ощущение: пан или пропал!.. Но тут всё было иначе: я вытянул «экзаменационный билет», который стопроцентно не знал.

Уютно устроившись в кресле, на левой спинке которого безмятежно развалился кот Васька, безвольно вытянув все четыре лапы, Вера Лурье приготовилась, как я понял, к серьезному со мной разговору. Свою речь она повела медленно, будто исполняла священный ритуал; наверное, с единственной целью: чтобы я запомнил каждое её слово:

– Отныне, мой русский друг, на вас ложится серьезная, даже опасная для жизни миссия. Во-первых, ни одна сторонняя душа не должна знать, что вы – обладатель тайных документов, поскольку вы можете поплатиться за это. Во-вторых, постарайтесь не реагировать на домогательства или попытки вторжения в ваши сферы посторонних сил. И в-третьих, когда всё, чем вы обладаете, будет опубликовано и станет явью, тогда ничто не будет угрожать больше вам. … Так что, главная линия поведения – невозмутимость, смелость и чувство собственного достоинства. И все атаки будут с успехом отбиты!

Затем, словно чуткая антилопа, учуявшая грозящую ей опасность, Вера Лурье встрепенулась, кинула тревожный взгляд в окно. И так же нервно повернулась ко мне.

– …И если силы Зазеркалья загнали вас в тупик, и выхода нет, не поступайтесь принципами – используйте ваше главное оружие против зла: мысленно водрузите перед собой Крест Господний. И тёмные силы сдадут все свои позиции.

Опять что-то обвалилось внутри меня, коленки стали ватными, захотелось одного – выбраться отсюда.

– А что мне прикажете с этим делать? – полюбопытствовал я глупо-растерянным голосом, указывая на пакет.

– Только прочитать – не более того, – отозвалась старая леди. – Хотя… хотя, это половина артефактов, хотя и важная часть своеобразного проекта «Русский Моцартеум». Но не всё сразу. Об остальном поговорим позже…

– Простите, но что это за проект «Русский Моцартеум»? – взмолился я и вдруг вспомнил, что есть её дальний родственник Виктор Толмачёв, который дённо и нощно трудился на ниве музыковедения, регулярно приезжал к Вере Лурье, переводил письма, документы с немецкого на русский.

Баронесса замолчала, будто споткнулась на полуслове, – в комнату вошла девушка-прислуга. Вера Лурье улыбнулась и, подозвав её поближе, шепнула ей что-то на ухо.

Девушка кивнула и отправилась по поручению фрау.

Вера Сергеевна вновь обратилась ко мне и, понизив голос, стала произносить фразы, в которых я не мог уловить смысла:

– К сожалению или к счастью судьбу мы не выбираем, – вдруг заговорила Вера Сергеевна. – Каждый раз мы оказываемся во власти некоей силы, управляющей нами. Люди амбициозные, честолюбивые – заложники идее-фикс – становятся великими учеными, изобретателями, писателями, композиторами, философами. Всяк сущему на Земле определено конкретное место. У каждого – своё предназначение. Что касается великого Александра Пушкина, то он определил, что его предназначение – борьба за свободу и достоинство человека.

Его волшебное оружие – золотое перо Поэта и Писателя. Этой борьбе он посвятил всю жизнь. И поэтому наш солнечный гений сложил голову. Что касается меня, то здесь одержимость другого уровня, иного ряда: одержимость Пушкиным, Моцартом.

Всё началось, когда я была ещё маленькой девочкой… Та же тайная подспудная сила привела меня в Германию, заставив порвать все связи с родительским гнездом, родиной. Те же силы и указали мне цель – создать правдивое жизнеописание гениального композитора Вольфганга Амадея Моцарта.

– Вы говорите все правильно, – сказал я. – Но я не тот герой, о котором вы думали. Мне кажется, что я не справлюсь.

Графиня пропустила мою реплику мимо ушей.

– Как ни странно, мой молодой друг, но именно великая поэзия Пушкина привела меня к гениальной музыке. Возможно, когда-нибудь я расскажу вам об этом, – Вера Сергеевна с тревогой выглянула в окно и добавила: – Его музыка завлекла меня и сюда, в Германию, в страну, откуда вышли праотцы Моцарта. А тут революция семнадцатого, железный занавес. И я окончательно поняла, что буду жить тут, поскольку обратного пути в Россию нет… Кстати сказать, мой друг, размышляли ли вы о том, что все страхи, страсти и наваждения – понятия с противоположным смыслом. Они либо приведут вас к истине, тогда нужно будет отречься от всего на свете. Или, наоборот, могут запутать вас буквально в трёх соснах. Гитлером и Сталиным знаете ли, тоже управляли страсти. Другое дело, что оба они были игрушками в руках мировых сил. Хотя, есть вещи, природа которых из века в век будет оставаться строго охраняемой тайной. Тщеславные, завистливые и с чрезмерной гордыней жаждут власти, благородные и невинные душой молятся о том, чтобы обрели тишину и покой сами, а также свои родные и близкие…

Зелёные блестящие глаза Веры Сергеевны будто впились в моё лицо. Я уже перестал понимать, что ей нужно от меня, к чему эти страстные речи.

Но баронесса Лурье, не переводя дух, продолжала свою пламенную речь:

– … На свете немало людей, отмеченных судьбою, но осознавших слишком поздно, что их удел – растительная жизнь; но поворачиваться лицом к тьме им ни в коем случае нельзя. Это будет гибель. – Она перевела дух и добавила: – Я слишком поздно поняла свою миссию, своё предназначение. Теперь я знаю, в чём мой главный просчёт. Я мечтала выкрасить окружающий мир невинной ослепительно-белой краской. Все же чёрное и серое я либо вовсе не замечала, либо, в лучшем случае, считала второстепенным или декоративным. Недавно я осознала свою ошибку, да что толку? Моё время истекло, стрелки показывают без пяти минут двенадцать…

Вера Лурье говорила слишком туманно, вуалируя фразы, пересыпая речи подтекстом, который мне не хотелось ни понимать, ни расшифровывать. Я был всецело на стороне этой старой изумительной графини, искренне сочувствовал ей, сожалея о том, что у неё всё так нескладно сложилось.

Я поднялся со стула и, вопреки этикету, подал Вере Лурье руку.

– Простите, Вера Сергеевна, но я действительно не могу взять в толк, что вы имеете ввиду. Мне пора идти. Пока я нахожусь в Германии, я смогу быть вам ещё полезен. Созвонимся? Правда, я скоро улетаю в Москву…

Ноги мои стали свинцово-тяжёлыми и с трудом повиновались мне. Я покосился на свёрток, который вручили мне, – я сейчас держал его в левой руке. И осторожно положил презент на край софы. Моё желание отделаться от всей этой «чертовщины» было так велико, что я даже не поинтересовался содержанием пакета.

Вера Сергеевна отчаянно вцепилась в мою руку так, словно собиралась держаться за неё до последнего вздоха.

– Нет-нет, вы должны это забрать с собой! – баронесса сделала ударение на слове «должны», её глаза блестели. – У меня вышел лимит времени, я не могу держать это у себя! Уже был звонок, предзнаменование!.. Уже случилась непоправимое. И не единожды… как тогда, с доктором Клоссетом… Грядёт другая беда, а ведь ставка выше, чем жизнь!..

А время уходит… Только вы и никто иной. Поторопитесь же, друг мой!

Она умолкла, пристально всматриваясь в мои глаза, потом сказала, как ошпарила кипятком:

– Мне только-что сообщили из Москвы: Виктора Толмачёва уже нет с нами. Вы улетели из России, и потому ничего не знаете.

Его устранили те, кто присылал к нам этих посланцев в «сером». Они преследовали когда-то Моцарта, затем пришла очередь других, пока, наконец, они не добрались до Викториши. А теперь обставили красными флажками и мою терра виту – территорию жизни. И потому, мой друг, главное – не паниковать, быть мужественным и идти вперед с открытым забралом.

Я почувствовал противную слабость, дрожь в коленках.

– Разумеется, «люди в сером» обставили всё строго по ритуалу. Над софой, где лежало его тело, была приколота графическая вкладка, – сказала она. – Если бы ты пригляделся, то на этом рисунке увидел высокую колонну Гермеса-Меркурия, которую украшали 8 символов Меркурия (среди них – голова барана с лирой, жезл-змея, ибис); под ней – мертвец, это архитектор храма Соломона Адонирам. И, скорее всего, там были жуткие сцены жертвоприношений – вверху на фризе, которые можно рассмотреть только через лупу. А перед входом в кабинет Виктора, к дверному проёму был приколот листок, где в двойном квадрате, а это знак комнаты мертвых, был изображен классический знак сулемы – символ S. Это ангел смерти от Меркурия или своеобразный «ордер на убийство».

– Неслыханно! – только и сказал я и спросил: – Итак, тело Толмачёва лежало тоже в позе символа S (сулемы) или ртути?

– Да, – кивнула Вера Сергеевна. – Наконец, сумма цифр его полных лет жизни – 35 – опять-таки чистая восьмерка. Если числам 1 и 2 в алхимии нет соответствия, то число 8 было посвящено ртути, то есть яду, который давался Моцарту с едой и питьем. Вдобавок, на том же рисунке в комнате, где был Викториша, ты нашел бы даже его изображение!.. Он переступил опасную черту, за которой – смерть…

Вера Лурье, потрясенная смертью Виктора, едва сдерживая слезы, рассказала мне о том, что Виктор был её единственным родственником, внучатым племянником, которому она завещала своё состояние, включая редкие документы на немецком языке, касающиеся, как утверждал Виктор, тайны смерти великого Моцарта.

Занимаясь жизнеописанием Моцарта, каждый год Виктор приезжал к Вере Лурье и работал с этими документами. Я попросил Веру Лурье показать ей эти уникальные бумаги и с удивлением обнаружил, что в них содержится информация об исповеди Сальери из церковных архивов Вены. Я поинтересовался, откуда у Веры Лурье эти манускрипты. Вера Лурье рассказывает Максу свою историю любви с казачьим офицером Александром Ивойловым, успевшего передать ей эти бумаги, перед тем, как он в числе казачьего стана генерала Доманова, был выдан англичанами Советскому командованию. Вера Лурье сказала, что эти документы ценные и, беспокоясь за свою жизнь, попросила меня забрать с собой как эти бумаги, так и недописанную работу Виктора Толмачёва.

– Возьмите это все с собой в Москву. Прочитайте, изучите, сделайте выводы. Для начала и этого достаточно. Затем жду вас у себя. Непременно возвращайтесь, мой дорогой, – вздохнула Вера Лурье. – И поторопитесь. А то будет слишком поздно. …Одно только скажу: это был подарок от казачьего офицера Кубанского казачьего войска Александра Ивойлова – человека, чья отвага заворожила меня. Помочь ему я ничем не могла, сумела лишь страстно полюбить до конца дней своих… И будьте мужественным, нападайте сами – они этого боятся, как хищники, чувствующие в жертве некую «эманацию страха» или «запах» слабости.

Я ощущал себя как тот солёный заяц из притчи, которого гоняли по лесам и долам, пока, наконец, тот не угодил в западню. Так и я. Выдавив жалкую улыбку, я забрал свёрток и сунул его в чёрный полиэтиленовый мешок.

Поблагодарил Веру Сергеевну за чай, щедрое русское гостеприимство и задушевную беседу, клятвенно пообещал, что вскоре позвоню или пришлю письмо. В момент ухода вышла и прислуга Надежда.

– Запомните, Макс, если что случится со мной, то Наденька, Надежда Науменко, всё вам расскажет и покажет. Она тоже русская, вернее – из кубанских казачек. Во время краха гитлеровской Германии её прадед войсковой атаман генерал Вячеслав Григорьевич Науменко принимал участие в спасении регалий – исторического достояния кубанского казачества. Вы, наверное, знаете про тот библейский Апокалипсис, который устроили союзные ВВС в сугубо мирном городе под кодовым названием «Удар грома», когда от авиабомб в феврале 1945 года заживо сгорели, погибли в развалинах домов или сварились в кипятке фонтанов половина населения Дрездена? В тот час её прадед с адъютантом направлялся к коменданту Дрездена за разрешением на выезд, но попали под бомбёжку и едва не погибли. Тогда Казачий штаб сумел вывезти 24 ящика на грузовике с имуществом и регалиями, и бесценный груз доставили в небольшой австрийский городок Ройте. Вот тогда я и повстречалась с бабушкой Наденьки – она была такой же барышней…

Вера Лурье замолчала и внимательно посмотрела на меня. По всему было видно, что она довольна моим визитом. На лице хозяйки сияла благодарность и даже умиление; она вся светилась и была неподражаемо красива, а почему – я не мог никак постичь.

Я откланялся и перецеловался с Верой Лурье и Наденькой Науменко. Удивительно, но мне было так хорошо, как никогда.

По мобильнику вызвал Николая с его «Опелем». Он скоро прибыл в Вильмерсдорф, забрал меня, и мы поехали в Берлин. Возвращались молча, я равнодушно смотрел в окно и размышлял…

Знаковый получился день! Меня по собственной милости затащило в дьявольскую воронку, откуда, как оказалось позже, не было обратного пути. Попавшему в такой переплёт, мечтать о выходе из игры не приходилось. Только вперёд! Иного не дано…