Следующее утро. На подъезде к Одессе

Наш поезд сильно опаздывал. Утром все заходили к нам в купе посмотреть на меня. Я был не меньшей знаменитостью, чем все эти вчерашние «герои». Обо мне рассказывали тем, кто меня не видел в поезде ночью при заходе, постепенно меня окутывала слава отчаянного смельчака. Стране нужны были герои! Но героем я не был.

Последнее купе, невзирая на нехватку лежачих мест, оставалось полностью свободным, это было проклятое место. Я прошел его, стараясь не смотреть. Я пошел умыться и почистить зубы в туалет и там был полностью сражен видом этого железнодорожного удобства. Стекло в окне пытались разбить, оно было в трещинах. Внизу кругом кровь. Найдя место почище, я широко расставил ноги для устойчивости, снял очки, положил их в карман, выдавил зубную пасту на щетку, засунул молочный кулек, в котором были все мои сантехнические принадлежности в другой карман спортивных штанов, наклонился и, как мы это делаем все, когда чистим зубы, посмотрел в зеркало. Видно было плохо, зеркало было грязное. Я почистил зубы, умылся и надел очки. У меня вмиг помутилось в голове. Зеркало было не просто грязное, оно было все в миллиарде очень маленьких, мелких эквидистантных точек, с ярко выраженной центральной симметрией – центр был строго в геометрическом центре зеркала, дальше точки уходили на периферию, увеличиваясь в размере от миллиметра в центре до трех по краям зеркала. Это была запекшаяся кровь. Мое представление сразила сила удара, необходимая для создания такой ровной картинки, поражал воображение человек способный в таком замкнутом пространстве нанести такой удар. Ноги слабели. Где труп?

Вернувшись, я бросил вещи и решил сходить в то купе, где я скоротал вчерашний вечерок. Хотелось поблагодарить пацанов за гостеприимство. Картинка в том купе оказалась неожиданной. На столе стояли стаканы и один из парней разливал в них шмурдяк из фауста²¹.

– О, а вот наш герой!

– Да, пацан, повезло тебе. Мы бы тебя точно порезали, если бы нашли. А так извини, в следующий раз, – пошутил неприятный тип с испитым лицом.

– Давай, бухни с нами.

Разливалось только в три стакана, но остальные парни в купе, похоже, и не возражали, сидели смирно, подчеркнуто равнодушно глядя по сторонам.

Оказывается, одним из моих попутчиков ночью в новом для меня купе был член этой блат-компании, но еще в начале вчерашнего содержательного вечера, после первых же серьезных побоев он сказал, что у него есть ребенок и назад в зону ему нельзя. Он от тех и ушел, и его отпустили, он был авторитетным человеком, как я понял. А утром, совершенно неожиданно для всех, в купе появились двое парней из тех, из конченых, они пришли к своему дружку. Это были как раз те, кого на перроне забрала к себе милиция, а не краснопогонники.

– Да нас просто побуцкали, вон все ребра синие, и бросили в «столыпин»²², он там впереди прицеплен. Менты сказали: «служите, суки, может и из вас люди еще будут». Просто наивняк по бездорожью, – рассказывал радостно испитый.

– Да погуляли! Ну, за здоровьице, бродяги! – Он передал один из стаканов мне, а сам выпил остатки прямо из горла.

Я до сих пор не понимаю, когда, где, как они нашли выпивку, находясь под конвоем по дороге со «столыпина» в наш вагон, но спрашивать тогда не стал. Я выпил.

Наш поезд втягивал в себя одесский вокзал.

Август. 1988. Под Киевом на Днепре

– А еще у нас один прапор был, так он… – следующую историю начинает Олег Мельник по кличке Шкаф. Мы сидим у костра, я, Шкаф, наши жены и комары, много комаров. Мы сидим на подстилках, а комары на нас. Это то чудное время на природе, когда шашлыки уже съедены, песни спеты, гитара отложена. Благодаря запасам из коллекции Шкафа, пьем мы популярный несколько лет назад у туристов коктейль – смесь лимонного ликера с белым «сухариком»²³, типа «Алиготэ» или «Ркацители» и травим истории. Конечно истории травим мы со Шкафом, а жены только слушают.

Олег на самом деле большой и широкий как шкаф. Однажды мы, наша дворовая соцгородская, но благополучная, по нашему мнению, компания, послали его и его лучшего друга Гуляшика за выпивкой. Мы, остальные, сидим на лавочках под подъездом, ждем. Наконец идут, впереди маленький Гуляшик сразу за ним Олег. Но видим, что у них у обоих подозрительно пустые руки. В ужасе Саня Крассовский спрашивает:

– А водка где?

– В шкафу, – походя кивает рукой Гуляшик назад, на Олега, тот распахивает полы своего пальто и мы видим четыре бутылки (!) водки во внутренних карманах, по две в каждом. С тех пор он – Шкаф…

Был Шкаф. Ни Гуляшика ни Шкафа нет больше на этом свете, их срок оказался по разному, но коротким.

Мы часто со Шкафом оказывались в походных условиях. Еще до моей службы в армии. Он и Гуляшик работали в те времена поммастерами ткацкого цеха на «пятьсот двенадцатом»²⁴ заводе. Работа у них была трехсменная, а следовательно они со своими сменами, по закону, имели иногда длинные выходные. У завода был свой корабль, да и не корабль, а так речной трамвайчик под названием «Горизонт». При хорошей погоде летом вся смена на длинные выходные выезжала на природу, обычно или на один из днепровских островов, коих множество под Киевом, или на берег Десны. Наши друзья приглашали Крассовского и меня!!!

Не поняли?

Ткацкий цех! Шкаф, Гуляшик, Крассовский, я и пятьдесят ткачих, молодых девчонок! Наше дело было мужское – палатки, дрова, гитары, ну а они – всё остальное. Все девчонки были из сел, поэтому самогонки было много, пить они все умели, а самое главное, живя в общагах, они все замечательно готовили. Кто ходил в походы? Тогда представьте, вы просыпаетесь этак в двенадцать часов утра, а вас на подстилочках ждёт… свежий наваристый настоящий украинский борщ из домашнего петуха. Самогонка, свежая зелень… Какая грязная посуда? Мужики были на вес золота. Нет, с женами, я вам скажу, это не поход.

– …А я помню, захожу я с бригадой через наше КТП, а навстречу…

– Гена, извини, задрали вы уже со своей армией, надоело. Что в жизни другого ничего не было? – недовольна моя жена.

Мне на помощь приходит Шкаф:

– Лариса, вот нам с Геной под тридцать лет… – ранил Шкаф, – отбросим из них первые семь, как годы, которые мы, практически, не помним. Затем десять лет школы, в которые и жизни то не было, была одна только школа. Все началось потом. И из этих оставшихся несчастных, примерно, десяти лет по два года мы провели в армии. Несложные математические расчеты приводят нас к выводу, что в сапогах мы были двадцать процентов своей реальной жизни, каждый пятый день. И как же их не вспоминать? – убил Шкаф.

Поммастера много читал и излагал стройно.

Сейчас мне под пятьдесят, а я, как оказалось, многое помню и по сей день. Было хорошо.

Лето 1984. Одесса

Мы приехали куда-то под Одессу, недалеко, со стороны моря. По дороге я увидел знакомые места – Молодая Гвардия, Лузановка. До этого я бывал в Одессе только в пионерских лагерях. После шестого класса – в очень приличном под названием Молодая Гвардия, его называли украинским Артеком. Был я там зимой, погода была мерзкая, мряка, мокрый снег. Немногие экскурсии в Одессу были скучными, город показался невзрачным, лишённым каких бы то ни было красок. В лагере мы носили одинаковую серую форму и учились в школе. Помню, все классы носили имя молодогвардейцев, молодогвардейцев, которые были в жизни отличниками. Мой класс носил имя Маи Пегливановой, я о такой у Фадеева и не читал²⁵. Так вот каждый урок начинался с переклички, первой называлась учителем фамилия молодогвардейца, дежурный по классу должен был встать и сказать, например в нашем классе: «Мая Пегливанова погибла смертью храбрых в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками», далее следовали остальные ученики уже по алфавиту. Если ты был уверен, что урок выучил на отлично, то мог, подняв руку, заявить «отвечаю за Маю Пегливанову», в этом случае оценку ставили и ей и тебе – погибшие смертью храбрых молодогвардейцы как-бы живы и они среди нас. Я быстро смекнул, что других оценок, кроме одной определенной, молодогвардеец получить не может по определению. С этим было настолько строго, что уроки учить смысла уже не было. До того, как это смекнули другие, мой временный табель был полон пятерок. В Киев я тогда вернулся круглым отличником, а по правилам все эти оценки в родной школе должны были быть отражены в классном журнале.

А после восьмого класса я побывал в неприличном лагере, в лагере спортобщества Динамо на 7-ой станции Большого Фонтана, где мы жили в отремонтированном коровнике и под руководством местных пацанов ходили на пляж, купались свободно, а не по свистку, в море, пили вино, воровали креветки у торговок напротив трамвайной остановки. Там я начал курить. Я писал домой письма, чтобы прислали денег на почту до востребования, так как рубчики, которые мама вкладывала в письма, все воровали. Очень хотелось кушать, то, что давали в столовой, есть было решительно невозможно. Родители не верили – я же писал им из советского пионерлагеря. Помню, когда наш поезд подъезжал уже к перрону киевского вокзала, меня в окне увидели встречающие родители, они побежали за останавливающимся вагоном и отец радостно руками показывал на свои щёки, мол, – «как ты поправился, сынок, а писал то… ну юморист!» Шок у родителей был, когда они рассмотрели меня поближе, вышедшего из вагона. Скулы мои были сильно опухшими. Домой я вернулся со свинкой, в том смысле, что с острой инфекционной болезнью.

Вот с такими приятностями я и ассоциировал Одессу. А сейчас меня встречала степь, бледное белое солнце и одиноко стоящая воинская часть. После утреннего стакана вина было как-то невнятно в голове и тоскливо на сердце. С такими ощущениями я вместе с остальными бойцами нашей команды и пересек черту, разделяющую жизнь обычную и жизнь «по-уставу». Всё. Началось! Всю дорогу казалось, что может как-то ещё пронесет – не пронесло.

Ну, где у вас тут Родину защищают?

Лето 1984. Чабанка. Первый день в части

Перед зданием слева от ворот нас построили в две шеренги. Вышел какой-то майор, это был майор Алданов, как я узнал вскорости, начальник штаба батальона, злющий осетинец, в этот день он дежурил по части. Наш капитан доложил ему о прибытии партии призывников из Киева. В конце рапорта прозвучало, что, мол, происшествий по дороге не случилось.

«Ни хрена себе – не случилось!» – подумал тогда я, – «если для них здесь это было не происшествие, то, что же у них тогда происшествие? Картина Репина «Приплыли»!

– Воины! Вы вливаетесь в состав роты карантина, командир роты – лейтенант Меняйлов, заместитель – старший прапорщик Лютый…

– Подходяще! – шепнули сзади.

– Отставить разговоры! Командир вашего отделения – старший сержант Дасев.

– Старший сержант!

– Я! – из жары материализовалась фигура.

– Принять командование! Ведите подразделение в баню.

– Отделе-ение! На пра-а-аво! Шаго-о-ом … марш! Правое плечо вперед.

Повернувшись, я увидел шептуна – высокий тощий парень с унылым лицом, если смотреть только на нижнюю часть лица, на опущенные уголки губ, а вот глаза были, как бы сказать, со стёбом. Раньше я на него не обратил внимание, а сейчас он мне понравился, а вот сержант – нет. Сержант пугал редкой надменностью на круглом лице и огромной фигурой качка.

Мы повернули налево и не очень стройно пошагали по аллее, вдоль кустарников с двух сторон, пирамидальных тополей и свежеепобеленных бордюров. Метров сорок.

– Левое плечо вперед!

Повернув направо, метров через пятьдесят мы вышли на плац, где маршировали солдаты.

– Отделение!… По команде «отделение», переходим на строевой шаг! Так, военные, будем много тренироваться. Запомните, по плацу военнослужащие могут передвигаться или бегом или строевым шагом… Вольно!

Мы прошли плац. Он был небольшим, как, кажется, всё в этой части.

На площадке между складами и котельной нас поджидали два солдата. Наш сержант зашел в какую-то дверь, должно быть в баню.

– Откуда, военные?

– Из Киева.

– У-у-у! Пиздец вам, вешайтесь лучше сразу, – сказал довольно равнодушно один из бойцов. Они внимательно рассматривали не нас, а нашу одежду. Понятно – шакалы, я о таких читал.

– Э братан, а ты кроссовки не мог поновее надеть?

– Смотри, какая футболочка на пацанчике, олимпийская, блядь. Значит так духи, дембеля нуждаются. Ты, военный, футболочку свою сейчас ныкаешь²⁶, потом постираешь и принесешь в третью роту, найдешь там дедушку Кирмасова. Пнял?

Инцидент не успел развиться, вышел наш сержант и, не обращая никакого внимания на шакалов, загнал нас в баню.

Помыться я просто мечтал. Постоянная жара плюс ночь в столовке на столах, плюс дикая ночь в общем вагоне, тело было непривычно липким, вонючим, противным.

– Значит так, камеры хранения здесь нет, кто хочет отправить свою одежду домой, скажите ефрейтору, он выдаст вам наволочки, зашивайте, отправляйте. Но я советую не ебать мозги почтальону, бросайте все в угол и забудьте, мода к тому времени, как вы будете уходить на гражданку, сильно, парни, изменится. Необходимые вам личные вещи пока заберите в кульки или в карманы. Дальше. Подходите к окну выдачи, называете свои размеры и получаете хэбэ²⁷, пилотку и сапоги, остальное вам выдаст старшина карантина в роте. Время пошло, военные!

– А мыться где?

– А спинку тебе потереть? Воды у нас уже два месяца нет, – лыбится вся в дырках от старого фурункулеза рожа ефрейтора в окне выдачи.

– Баня, блядь!

– Помылись, нах!

Одежды жалко не было, я был готов с ней расстаться. Как надеть чистое на такое тело? Началась кутерьма.

– Сорок восемь, четвертый, сорок второй.

– Сорок шесть. Да откуда я знаю объем головы?

На самом деле ефрейтора все это мало интересовало, выдавал одежду он навскидку, а в конце и вовсе что осталось. Чудные черные сатиновые трусы мне были почти по колено. Галифе оказалось широковато, а так ничего, главное, чтобы сапоги были впору.

Дома в последнюю ночь отец меня учил, что самое главное у солдата в начале службы это ноги. Он учил меня наматывать портянки, это оказалось делом не очень сложным. Мы сделали портянки из куска простыни и тренировались. Удивляло только то, как в этом можно ходить и даже бегать, не натирая ноги, если по сравнению с гладенькими на ногах носками, в этих обмотках ноги выглядели как две культяпки в старом гипсе. Сапог дома не было, поэкспериментировать я не мог.

Лихо обмотав ноги и вставив их в сапоги, я попрыгал, с удивлением отметив, что ногам достаточно удобно. Другие пацаны мучились с портянками, я пытался помочь, консультировал. Одежда на некоторых была сильно не по размеру. Все вместе мы выглядели как-то неуклюже, комично. То еще войско!

Сержант повел нас в роту или, как говорят в армии, в расположение роты. Мы прошли тем же путем, но после плаца повернули не налево, не к штабу, а направо. Такая же аллея и от нее две узкие дорожки направо и налево, ведущие к двум казармам.

– Отделение-е… на месте-е-е…стой! Раз, два! Нале-е-во! Перед вами ваш дом, дом до вашей присяги. Сейчас забегаем в казарму и строимся в коридоре. Отделение, слева по одному, колонной, бего-о-ом… по команде «бегом» сгибаем руки в локтях, наклоняем корпус… бего-о-ом… марш!

На входных дверях в казарму табличка «1 рота». За маленьким тамбуром следует короткий проход, который упирается в, уходящий и направо и налево, коридор. В коридор выходит несколько дверей, а потом правая часть коридора переходит в большое помещение с двухъярусными кроватями, пол сделан из половой доски и только по центру, по всей длине коридора длинной полосой, продолжаясь и в спальном помещении, пол был покрыт линолеумом. Мрачное освещение, грязные цвета вокруг: пол – грязно-красный, стены – грязно-коричневые, линолеум – грязно-желтый и даже запахи были все грязные. Обстановочка была, мягко говоря, угрюмой, какой-то враждебной человеческому проживанию. Напротив входа, на невысокой подставке по стойке смирно стоит солдат, судя по одежде такой же молодой как и мы, справа от него большое зеркало, слева тумбочка с телефоном. Мы построились на линолеуме, с одной из дверей вышел прапорщик, ему доложился наш сержант:

– Отделение, равняйсь… смирно! Товарищ прапорщик, отделение карантина прибыло в расположение. Пополнение, товарищ прапорщик, киевляне в количестве 18 человек.

– Я старшина роты карантина, военные. Сразу говорю вам, вы попали в строительные войска, в строительных войсках вы за все отвечаете сами. Добрая армия сейчас вам дала одежду в долг, даст постель и что кушать. Но скоро вы начнете получать зарплату и как люди честные расплатитесь по своим долгам. Сейчас я вам выдам тапочки, погоны и петлицы, эмблемы с нашим гордым трактором²⁸, подшивку, нитки и иголки. Сержант даст вам хлорки, покажет, где подписать одежду, куда пришить погоны и петлицы, как подшить подворотнички. Даю вам час.

Мы вышли на улицу, перед казармой справа находилась курилка – небольшой пятачок асфальта со вкопанной наполовину железной бочкой и деревянная скамья вокруг. Сержант показал место для петлиц и прочих знаков различия, показал, как подшивать подворотнички, как закрепить две иголки в пилотке, намотав на одну из них белую, а на другую черную нитки. Посоветовал сразу проверить, насколько крепко пришиты все пуговицы. Совет был дельным – всё держалось на соплях.

Просто размочаленными зубами кончиками спичек, окуная их в раствор хлорки мы подписали всё: пилотки, гимнастерки, галифе, сапоги, брючные ремни из брезента, даже тапочки, только ремень из кожзаменителя, который наружный, с пряжкой, мы подписывали шариковыми ручками.

– Строиться на взлетке!

Взлёткой, оказывается, называется полоса линолеума, проходящая через всю казарму, прямая и длинная, действительно как взлетная полоса.