10

Не землянин!

Хенк ошеломленно уставился на Челышева.

Он, Хенк, не землянин! Что за бред? Он же помнит себя, он помнит Землю, он помнит своих друзей, свой дом, учителей и учеников. Хенк почти кричал. Он даже потребовал повторить расчеты.

– Это ничего не даст, – устало сказал диспетчер. – Расчетчик не ошибается. Я как-то слышал о такой ошибке, но, скорее всего, это анекдот.

– Не будь я собой, – возразил Хенк, – разве я не ощущал бы этого?

– А ты не ощущаешь?

Они замолчали.

Хенк выдохся. Он вдруг понял, как нелегко сидящим перед ним людям.

Он собрался с силами и сумел поставить себя на их место. Они правы: у них нет резона ему доверять. Он пришел из Нетипичной зоны, данные, предоставленные им, дают странные результаты. Что они должны думать? Они просто обязаны докопаться до ответа на вопрос: кто он – Хенк?

Этот же вопрос задал Челышев.

Улыбка у него получилась мрачноватая.

– Ты ведь позволишь порыться в твоей памяти, Хенк?

Четверть часа назад даже намек на такое вызвал бы в Хенке ярость.

Но сейчас он только кивнул. Почему бы и нет? Если его обманули (он не нашел в себе смелости сказать – подменили), он сам хотел знать – где? кто? когда? с какой целью? И лишь сейчас он понял назначение робота, все еще стоявшего на пороге.

– Это Иаков, – пояснил Охотник. – Не знаю, почему он назван так, не интересовался. Но знаю, что он свободно ориентируется в любой лжи.

– Иаков! – приказал он. – Займи место в лаборатории.

Лаборатория оказалась просторной и почти пустой комнатой.

На темной, ничем не украшенной стене мерцало несколько больших экранов, в углу светился пульт, на стеллаже – ворох датчиков. Еще один угол занимала массивная тумба самописцев.

Оплетая голову Хенка змеями датчиков, диспетчер предупредил:

– Здесь прохладно, Хенк, но тебе придется снять рубашку…

И замолчал, увидев шрам, изуродовавший спину Хенка.

Легко, одним пальцем, он коснулся ужасной, уходящей под левую лопатку вмятины:

– Где тебя так?

– Не все ли равно?

– Не все равно! – резко вмешался Челышев. – Мы не задаем пустых вопросов.

– Под объектом 5С 16.

– 5С 16? – Челышев вспомнил. – Там твоя «Лайман альфа» попала в аварию? Об этом есть запись в бортовом журнале?

– Разумеется.

Тон, каким Хенк это произнес, не мог оживить беседу, но Челышев настаивал:

– Такой удар должен был разорвать тебя на части, Хенк. Подозреваю, как нелегко было снова собрать тебя.

– Шу все умеет.

Из-под пера самописцев поползли испещренные непонятными знаками ленты. Попискивала, скользя, координатная рама. Где-то искрил контакт – пахло озоном. Хенка неумолимо клонило в сон.

– Не спи, Хенк, – громко предупредил Челышев, просматривая ленту. – Тебе нельзя спать.

Хенк услышал удивленное восклицание Челышева:

– На «Лайман альфе» стоит Преобразователь?!

– Что в этом странного?

– Преобразователями снабжены лишь Конечные станции. Почему ты не зарегистрировал свой Преобразователь на Симме?

– Я радовался возвращению. Да и вы сбили меня с толку этой охотой.

– Все еще жалеешь протозида, а, Хенк?

– Жалею.

– Не напрягайся, – попросил диспетчер. – И помолчи.

– Мне холодно.

– Полчаса потерпишь.

– Хорошо, потерплю, а потом?

– А потом отдыхай. Мы постараемся помочь тебе.

– Я хочу вернуться на «Лайман альфу».

– А вот этого делать не надо. Отдохни от своего корабля, Хенк.

11

Хенк выбрал бар.

Не лучшее место для размышлений.

Но сидеть в пустой комнате перед экраном отключенного инфора было просто тошно. «Если Ханс окажется в баре, – загадал про себя Хенк, – значит все выяснится быстро».

Звездный перегонщик оказался в баре.

– Я всегда здесь, – объяснил Ханс, быстро шевеля плоскими губами. – Если жарко, ищу прохлады; если холодно, ищу тепла. Если бы не дела, – неопределенно закончил он, – я бы давно покинул Симму.

В настоящее время Ханс, по-видимому, мерз.

Не прерывая своих сетований (эти проклятые протозиды!), он порылся в тайниках климатической панели, и прозрачные стены бара, потускнев, медленно уступили место душному тропическому лесу. Хенк сидел все за той же стойкой, но вокруг дрожало гнусное марево, лениво клубились влажные испарения. Мангры, а может, другая какая гадость – когтистые, волосатые корешки, – мертво нависали над запотевшей стойкой, у ног бармена тускло отсвечивала плоская темная лужа. Он хмыкнул и опасливо заглянул под стойку.

– В прошлый раз, – упрекнул бармен Ханса, – из-под стойки выполз здоровущий кайман. Ты осторожней, Ханс. Кайман, конечно, бесплотен, но на нервы действует.

– Это жизнь, – поджал губы перегонщик.

– То, что ты создаешь, Ханс, никто не назовет жизнью. Нежить, призраки, так будет точнее. – Бармен лениво сплюнул под стойку в плоскую темную лужу. – Впрочем, развлекайся. Имеешь право.

Где-то невдалеке над душными зарослями взлетела, шипя, красная сигнальная ракета.

– Готовь титучай, Люке, – хмыкнул Ханс. – Если я прав, сейчас сюда вылезет вся вчерашняя свора.

– Вот чего не хватало, – пожаловался Люке. – Призраки призраками, а грязь на ногах понанесут настоящую, и счет их у нас недействителен.

– Зачем вам все это? – хмуро спросил Хенк.

Ханс медленно обвел взглядом джунгли:

– Как на Земле. Правда?

– Земля давно не такая.

Ханс, казалось, не слышал.

Он теперь завелся на всю катушку.

Он задавал Хенку глупейшие вопросы и сам же отвечал на них, нудно при этом поясняя, что именно так Хенк ему бы и ответил.

– Пока мы контролируем Крайние секторы, – нудно утверждал он, – влияние нашего Межзвездного сообщества практически безгранично. И когда наконец мы ликвидируем всех этих паскудных протозид, Хенк, мы поставим жирную точку.

– Чем они вам так насолили, эти протозиды?

– Ханс многие годы поставляет пылевые облака в район Тарапы-двенадцать, – пояснил за Ханса бармен. – Пылевые облака, если я не ошибаюсь, единственная жратва протозид. По крайней мере, от пыли они не отказываются. К тому же облака эти – единственное, на что они обращают внимание. А Ханс – фанатик. Он умеет делать свое дело. Он многие годы живет работой звездного перегонщика. Он лучший перегонщик всего этого сектора. Никто быстрее, чем он, не может распотрошить и перегнать на сотню световых лет настоящую глобулу – пылевую туманность. И вдруг эти твари… – Бармен недоброжелательно покосился на Хенка. – И вдруг эти протозиды бросают все и начинают куда-то уходить. Они перестают жрать прекрасную темную пыль, которой нагнал им Ханс. Они куда-то уходят, будто там будет лучше. Мне-то на протозид наплевать, но вот у Ханса на подходе к Тарапе-двенадцать застряло сейчас шикарное пылевое облако на десяток световых лет. Если его не пожрут протозиды, а, похоже, они этого не сделают, Ханса оштрафует звездный Патруль. – Люке не смог скрыть усмешку. – За умышленное засорение Нетипичной зоны.

– Но ведь Ханс выполняет задание Земли.

– Все так. Но Ханс – профессионал. Он классный перегонщик. Он должен предугадывать действия своих клиентов. Классный перегонщик, – пояснил Люке, – должен уметь предугадывать такие сбои.

– Как можно предугадать действия протозид?

– Не знаю. – Люке снова наполнил чашки. – Когда однажды протозиды направились под Формаут, некто Людвег сумел такое предугадать. Извини, Ханс, – повернулся он к перегонщику, – я ведь говорю правду?

– Проклятые протозиды!

– Ты должен понять, – еще обстоятельнее пустился в объяснения Люке, наливая Хенку. – Ханс пригнал этим тварям огромное пылевое облако, а они вдруг ушли! Он старался как можно быстрее пригнать им это облако, а они его подвели!

– Ты слушай нас. Хенк – свой парень, – сообщил Люке перегонщику. – Он все понимает!

– Вижу, вижу, – вдруг расчувствовался Ханс. – Таких парней, как Хенк, я чувствую сразу. И на этом стою, Хенк! Слышишь, Хенк? Ты мне нравишься! Позволь, я поцелую тебя!

Плоские щучьи губы Ханса впрямь дотянулись до щеки Хенка.

Заунывно орала в джунглях какая-то птица, вдали взлетали и гасли ракеты. Призраки-путешественники, созданные воспаленным воображением Ханса, кажется, совсем сбились с пути.

– Я рад, Хенк, что ты так легко схватываешь любую проблему, – радовался звездный перегонщик. – Я рад, Хенк, что мы с тобой сидим посреди настоящего болота, как на настоящей Земле, и обсуждаем поведение этих тварей. Завтра утром, Хенк, я проснусь и сразу вспомню, как поцеловал тебя…

– …«и меня вырвет!» – негромко, но слышно закончил за Ханса Люке.

Они засмеялись, но Хенку опять стало не по себе. Знай Ханс о том, что случилось с ним, с Хенком, у диспетчера, он вряд ли полез бы целоваться, особенно при его нелюбви к протозидам.

«Кто я? Вдруг протозид?»

Мысль вздорная, но почему нет? Разве он не пожалел приговоренного к уничтожению протозида? Разве он не оспаривал приказ Земли? Разве он не обманул Охотников? Ведь превращенного в пылевое облако протозида в любой момент можно вернуть в обычное состояние. Вот и спрашивается: почему он так поступил?

Хенк задумался. Ни Челышев, ни Ханс так не поступили бы.

Это точно. Не поступили бы. Он внимательно прислушивался к своим ощущениям, он внимательно искал в себе что-то такое, что подало бы ему пусть не сигнал – пусть намек на такой сигнал. Но что? Что следовало искать?

Он не знал. Собственная память ничем не могла ему помочь.

Но Хенк упорно искал. Он понимал: надо сейчас, именно сейчас и очень сильно всколыхнуть, взорвать привычные связки памяти, чтобы из взбаламученного, засоренного мелочами смутного месива медленно поднялась, обнаруживая себя, какая-нибудь чужая начинка.

«Что за бред?»

А бармен опять жаловался:

– Москиты! Ханс, я запретил тебе создавать москитов.

– Они не кусаются, – фыркнул Ханс, не допуская раздраженного бармена к климатической панели. – Зато Хенку нравится. Пусть кусаются на здоровье, это бодрит. Москиты хорошо действуют на нервы. Правда, Хенк, эти москиты хорошо действуют на нервы?

Хенк кивнул.

«Ум не снабжен врожденными идеями, как когда-то считали древние философы. Самый мощный компьютер не вместит в своей памяти все то, что помнит о кухне собственного дома самый обыкновенный земной ребенок: обстановку в ней, какие и где лежат вещи, что и когда может упасть, а что лучше вообще не трогать. Память не организуется ни в алфавитном, ни в цифровом, ни в каком-то сюжетном порядке, она извлекает свое содержимое путями поистине неисповедимыми, и если я, Хенк, надеюсь на случай, этот случай надо создать…»

Дотянувшись до инфора, Хенк вызвал диспетчерскую.

– Где это ты, Хенк? – удивился с экрана Челышев. Кажется, он мало что видел из-за густых, отовсюду плывущих испарений.

Ханс перегнулся через плечо Хенка:

– Охотник?

– Ага, я понял, – усмехнулся Челышев. – Ты в баре.

Хенк кивнул. И не удержался:

– Что вам еще выдал Иаков, Петр?

– Ничего. Пусто! – Челышев выразительно щелкнул пальцами. – Ты, Хенк, наверное, раскачиваешь сейчас свою память, думаешь, что умнее всех и умнее Иакова. Я угадал? Ну так не мучайся, ничего у тебя не получится. На каком-то уровне память, которую мы исследовали… Твоя память… Она оказалась с пустотами… Множественные лакуны… Такое впечатление, что из твоей памяти выстрижены целые куски.

От Челышева Хенк не ждал утешений. «Не арианец, не цветочник, не землянин… Охотник прав… Мною нужно заниматься серьезно…»

– Значит, вы не сдвинулись ни на йоту?

Он вдруг ощутил непонятное ему самому удовлетворение.

– Именно так, Хенк. Ни на йоту.

– А может, как раз это и подтверждает, что тут нет особых проблем? – Надежда вспыхнула в Хенке ярче ракеты, взорвавшейся прямо в кроне дерева, наклонившегося над стойкой.

– Нет, не означает, – сухо ответил Челышев. – Проблема есть. Очень древняя проблема, Хенк.

– Что ты имеешь в виду?

– Проблема гомункулуса, Хенк. Помнишь об этом?

Охотник не мог высказаться яснее. Да, гомункулус. Когда-то этим термином философы древней Земли обозначали крошечного гипотетического человечка, якобы существующего в каждом из нас, – ошибка, в которую весьма легко можно впасть. Разве не так? Спросите любого: как он видит? Как воспринимает окружающий мир? Увидите, практически все ответят, нимало не смущаясь: «Ну как видим… где-то в голове у нас есть, наверное, что-то вроде маленького телевизора…»

Но кто смотрит в камеру этого телевизора?

– Послушайте, Петр, – сказал Хенк. – Я требую связать меня с Землей.

– Мы уже отправили официальный запрос.

«Вот так… Они всё учли…»

Хенк вяло помахал рукой:

– Ладно. Тогда до встречи.

Бармен Люке и звездный перегонщик Ханс ничего не поняли в беседе Охотника и Хенка, но перегонщик хмыкнул недружелюбно:

– Что надо от тебя Охотнику?

– Ты и Охотников не любишь?

– А что их любить? Есть верная примета, – усмехнулся Ханс. – Там, где появились Охотники, непременно жди неприятностей.

– Еще титучай! – потребовал Хенк, но тут же отменил заказ. – Как мне добраться до двери? – Он ничего не видел в тумане.

– Шлепай прямо по лужам, мимо дверей не промахнешься, – посоветовал бармен. – Все это призраки, Хенк. Иди прямо. В определенном смысле, Хенк, все мы – призраки. Правда?

Хенк молча пошлепал прямо по лужам, по жидкой грязи, в которой корчились какие-то мерзкие отростки, пузырилась теплая вода. Мутный воздух отдавал тлением. Рядом дрогнула, отклонилась заляпанная эпифитами ветвь, в образовавшуюся дыру глянули сумасшедшие глаза. «Я ищу людей! – услышал Хенк горячечный шепот. – Мне нужны люди!»

Хенк выругался.

Он ничего не хотел слышать о людях.

Он даже не знал, кто он сам. Он чувствовал, что заблудился.