Редакция газеты находилась, как прежде, на углу Обводной. Я поднялся мимо вахтера, он не узнал меня. Зато ребята набежали из всех отделов. Всегда любопытно взглянуть на живого писателя, тем более если он когда-то немало времени провел в знакомых тебе стенах. Особенно обрадовался фотокор Славка:
– У тебя роман – во, Хвощинский!
Он нисколько не повзрослел – из белого воротника все так же, как два года назад, тянулась тонкая, почти детская беззащитная шея, в глазах мерцало вечное удивление.
От ребят я отбился, пообещав в ближайшее время зайти, а сейчас сразу потащил Славку в его фотобудку.
Славка, несомненно, почувствовал себя польщенным. Я этим грубо воспользовался:
– Вот скажи. Можно сработать фотографию так, чтобы человек, которому нет еще и сорока, выглядел на ней на все семьдесят? По-настоящему сработать, так сказать, вынуть эту фотографию из будущего.
– Запросто. – Несмотря на свой детский вид, Славка был и остался мастером.
– Как?
Славка засмеялся:
– А просто. Здесь даже НУС не нужна. Хватит нормального компьютера с хорошей памятью, умеющего строить математические модели. В данном случае модели возрастных изменений. Полсотни параметров вполне хватит. – Славка оценивающе глянул на меня при свете красного фонаря, а сам уже возился над ванночкой, цепляя там что-то плоским пинцетом. – Накладывай картинку за картинкой на фотопортрет и получай свои семьдесят!
– Ну а сфотографировать событие, которое еще не произошло, можно?
– Это как?
– Ну, скажем, завтра мы с компанией собираемся отправиться на пикник, а ты мне вдруг показываешь уже снятые на этом пикнике фотографии. Ну там, полянка, шашлыки, рожи навеселе…
– Да ну тебя, – польщенно отмахнулся Славка. – Ты придумаешь!
И спросил:
– Роман фантастический задумал? Я люблю фантастику.
– Не до фантастики. – Теперь отмахнулся я. – Вот, взгляни.
И выложил на стол серый скучный пакет.
При свете красного фонаря фотографии показались мне темными и какими-то особенно зловещими. Даже та, на которой я целовался с Ией.
– Убери, – быстро сказал Славка, оглядываясь. – Я их не видел.
– Я сам увидел их только сегодня, – не понял я.
Славка неприятно ощерился:
– Совсем убери. Не хочу их видеть. Я тут ни при чем. Это, наверное, юреневские штучки. Вот и иди к нему.
– Да погоди ты.
Но Славка не хотел годить. Он страшно нервничал:
– Зачем ты их сюда приволок?
– Ты же мастер.
– Слушай, Хвощинский, не надо! То, что делает НУС, никому не повторить. Да и не надо никому повторять то, что делает НУС.
– А это НУС делает?
– Не знаю. Спроси Юренева. Убери. Я ничего не видел.
– Не трясись. Какого черта? Ты присмотрись. Видишь, лежит именно Юренев. Не шибко веселая фотография, правда? Как можно такое сделать? Вот что меня интересует. Или вот дом, стена вынесена. А я только что проходил под этим домом, все там в порядке.
– Я-то тут при чем? Спроси у Юренева.
– А ему откуда знать об этом?
– Не знаю. Он хам, – не очень логично объяснил Славка, жалобно выгибая тонкую шею. – Никаких дел не хочу иметь с ним. Пока старик Козмин не чокнулся, Юренев еще походил на человека, а сейчас…
– Погоди. Что значит чокнулся? Какой Козмин?
– А ты не знаешь? – Славка обалдело уставился на меня. – Андрей Михайлович. Ты что, вообще, ни с кем не переписывался, не перезванивался? Ничего не знаешь? Совсем ничего?
Разговор явно тяготил Славку, даже пугал, но кое-что я из Славки выжал.
С его слов получалось, что год назад что-то сильно грохнуло в институте Козмина. Причем не где-то, а именно в одной из лабораторий НУС. Сильная машина, таких даже японцы не делают. Ну, лично Козмину не повезло, он находился в лаборатории. То ли памяти он целиком лишился, то ли вправду чокнулся, пойди узнай, к Козмину с того дня на выстрел никого не подпускают. Он, Славка, точно не знает, но Козмин вроде бы безвылазно сидит в своем старом коттедже. И Ия там с ним. Ну, помнишь? Теличкина…
– Такие вот дела… – Славка почему-то даже не смотрел на меня. – А эти фотографии убери.
– Не уберу. И не дергайся. Я, наоборот, оставлю здесь эти фотографии.
– Зачем? – по-настоящему испугался Славка.
– Хочу знать, настоящие это фотографии или подделка. А если подделка, как можно подделать такое? Откажешься – сам Юренева сюда притащу.
Это подействовало. Славка неохотно спросил:
– Где взял?
– Под дверь подсунули. В гостинице.
– Прямо так вот подсунули?
– Прямо так.
Я добавил:
– В пакете.
– В этом? – Славка даже обнюхал пакет. – Тоже оставь.
В чем-то Славка мне не верил, испуганно гнул тонкую шею:
– И ты ничего не видел, не слышал?
– Я спал.
– Хвощинский, – не шепнул даже, а прошипел вдруг Славка и ткнул пальцем в потолок. – Может, ты выше поднимешься? Там знающие люди. Они обязаны о таком знать.
– Брось. – Славка мне надоел. Мне было его жалко. – Никуда подниматься я не собираюсь, и ты молчок. А вечером загляну, так что ты посмотри, пожалуйста, фотографии.
И вышел из фотобудки.
Славка, наверное, побежал бы за мной, но меня снова окружили ребята.
– С чего ты, Хвощинский, полез в историю? Мы твой роман читали. Диковатые у тебя герои, получишь по шее. Приходи к нам часа на три, вопросов тьма!
Я обещал.
Я прорвался к выходу.
Кой черт меня сюда притащил? Надо было отдать фотографии Юреневу, пусть сам разбирается. Вон как виновато гнул Славка тонкую шею при одном только упоминании о Юреневе. Чего он боится? Что там произошло с Андреем Михайловичем?
Проспект был почти пуст. Все тут оставалось таким, каким я помнил. Аптека, «Академкнига», красный магазин, газетный киоск. Известно, города за два года не меняются – меняются люди.
– Ахама, хама, хама…
Я вздрогнул. Юренев меня преследует?
Что за вздорная мысль? Юренев даже не видел меня, ожидая, возможно, кого-то, бормотал про себя, перекатывал в толстых губах погасшую сигарету.
Трудно поверить, но выглядел он как с иголочки. Свежая светлая рубашка, строгий костюм. Взгляд невидящий, но вовсе не усталый, не скажешь, что человек не спал всю ночь. Лишь в легких припухлостях под глазами таилась некая неопределенная тень.
Я остановился.
Юренев очнулся.
Он меня узнал. Правда, не выразил ни удовольствия, ни восхищения, как это было сегодня ночью. Напротив, тряхнул недовольно седыми кудрями.
– По утрам не звони, – сказал он незнакомым бесцветным голосом. – Не принято мне звонить по утрам.
Он так и сказал: не принято. Это меня взбесило.
– Это мне не указ.
– Да ну? – Он нисколько не удивился моей вспышке.
– Почему ты ничего мне не сказал о Козмине?
– А ты спрашивал? – Юренев медленно, нагло, как-то бесцеремонно осмотрел меня. Сандалии, брюки, расстегнутую на груди рубашку – ничто, наверное, не осталось не замеченным. – Ты мою настойку жрал на орешках, потом коньяк. Тебе, кстати, нельзя пить так много, вид у тебя помятый.
Результаты осмотра Юренева явно не удовлетворили. Он продолжал исследовать меня, как афишную тумбу:
– Позвони Козмину сам.
– Я звонил.
– И что? – спросил он без всякого интереса.
– Отправляют к доктору Юреневу.
– Ну и позвонил бы ему.
Я остолбенел:
– Брось издеваться. Что с Андреем Михайловичем?
– Ахама, хама, хама. – Юренев снова погрузился в свои мысли. Потом вздохнул, неопределенно отмахнулся. – Завтра.
– Что завтра? – не понял я.
– А черт его знает. – Юренев даже объяснений не хотел искать. – Ну, послезавтра. Так удобнее.
– Для кого?
– Для меня, конечно. – Он снова очнулся, снова оценивающе, беззастенчиво осмотрел меня. – У тебя плечо не болит?
– С чего ему болеть?
– А оно у тебя немного опущено. Почему? Зачем ты его так держишь? Оно у тебя всегда так опущено? – Он явно заинтересовался этим, его глаза ожили, влажно сверкнули. – Я знаю. Это демон на твоем плече топчется. Примостился и топчется. Сколько помню тебя, он всегда на твоем плече топтался.
– Какой еще демон? – Он окончательно сбил меня с толку.
– Сократовский, конечно. Какой! Помнишь, Сократ часто ссылался на демона? Как правило, демон сидел на плече своего хозяина и запрещал ему поступать иначе, как он поступал. Только запрещал, но никогда не возбранял. Только запрещал, понимаешь? Ты тоже у нас всегда этим отличался. Козмин тебя за то и ценил.
Он снова задумался. Даже не задумался, а впал в задумчивость. Было ясно, я его сейчас не интересовал. Он напал на какую-то мысль. Тем же бесцветным, незнакомым мне голосом он спросил:
– Хвощинский, почему люди вранливы? Почему ты вранлив, и Гомес, и буфетчица, и Козмин? Ну – ладно, буфетчице торговать надо, ей нельзя без обмана, – но зачем вранливость писателям? У нас тут один поэт все ратует за спасение российского генофонда, а сам, во-первых, из тюрков, во-вторых, импотент. Может, вы вранливы потому, что полностью завязаны на прошлое? Врешь, врешь, а это опасно. Когда постоянно врешь, это становится образом мышления. Что вам всем в прошлом, Хвощинский, почему вы не думаете о будущем? Вот ты несколько лет жизни убил на роман о землепроходцах – зачем? Они же вымерли, их давно нет, даже памяти о них не осталось, одни легенды, вранье, а ты еще прибавляешь вранья. Зачем? – Он нехорошо, быстро ухмыльнулся. – А еще ждешь нормальных рецензий. Почему вы не думаете о будущем, Хвощинский? Почему ты сам ничего не напишешь о будущем? «Чем сидеть, горевать, лучше петь и плясать» – так, что ли? Гоша Поротов отличный был человек, но тоже вранлив. «Бубен есть, ноги есть». Неужто этого достаточно? Пиши о будущем, Хвощинский. Когда пишешь о будущем, меньше врешь.
И моргнул изумленно, знакомо, разбуженно.
И, махнув рукой, двинулся, не спеша, вниз по проспекту.
Мне даже о фотографиях не захотелось ему сообщать.
Демон Сократа…
Я спускался по рябиновой аллее к речке, мне хотелось прямо сейчас побывать в знакомом овраге. Не знаю почему, но я хотел побывать там именно сейчас – ни позже, ни раньше.
Демон Сократа…
«Учи чукотский язык».
Юренев нисколько не изменился.
И эта дежурная с ее вздорным рассказом о муже, отморозившем в бане пальцы.
«Пиши о будущем». Чокнутый Козмин. Весь мир вокруг Юренева, как всегда, перевернут с ног на голову.
Демон Сократа…
Какие еще там были?
Ну да, лапласовский. Этот умный, въедливый. По мгновенным скоростям и сегодняшним положениям атомов мог абсолютно точно предсказать все будущие состояния Вселенной. Завидное существо. Провидец.
Затем максвелловский. Этот – трудяга. Работал себе заслоночкой: этот атом впущу, а этот не пущу. Распихивал туда-сюда атомы: здесь тебе вакуум, тут избыточная плотность, здесь тебе холодно, там чудовищный жар. Романтик, в принципе. Сократовскому до него далеко.
Я усмехнулся: плечо оттоптано.
Но может, Козмин и впрямь ценил меня за мои вечные сомнения: а следует ли это делать? И еще за то, что принятых решений я не менял.
«Завтра…» На Алтае Юренев вел себя столь же бесцеремонно.
Случались дни, когда Юренев срывался. Что-то у него с НУС не ладилось.
Злой, он вылезал из своего фургона и часами сидел над подробными топографическими картами Алтая. Орал на обленившихся шоферов, грубо обрывал Ию. Ия терпела, и мне показывала знаками: терпи. Терпение Ии бесило меня.
Однажды Юренев растолкал меня ночью.
– Что такое?
Лагерь был погружен во тьму, под кухонным тентом при свете одинокой лампочки Ия паковала рюкзак.
– Куда собрались? – Я ничего не мог понять. – Опять покупать штопор? Ночью?
Ия улыбнулась: не спрашивай. Юренев забросил в газик палатку, рюкзак, какой-то ящик. Их краткие переговоры были мне непонятны. Координаты, разброс, настройка, выход сигнала. Что случилось? – не понимал я. НЛО где-то приземлился, плазмоид ворвался в атмосферу Земли?
– Садись за руль.
– А Саша?
– Пусть спит. Вдвоем управимся. – Юренев был необычно серьезен.
Я оглянулся. Ия незаметно кивнула. Ей я верил. Я кивнул Ии ответно и повеселел. Если мы впрямь наткнемся на летающую тарелку, я передам ей привет от Ии Теличкиной.
– Давай на тракт.
Я вырулил на тракт, мы долго катили во тьме, миновали спящий поселок. Небо начинало уже высвечиваться, кое-где блестели холодные утренние звезды, справа надвинулся мрачный силуэт Курайского хребта.
– Сворачивай.
– Там склон. Я не смогу провести газик по такому откосу.
– Обогни.
Юренев настойчиво направлял машину к какой-то ему одному известной цели.
У него даже компаса не было, но он крутил головой и уверенно указывал, в какую сторону двигаться. Когда окончательно рассвело, мы проскочили хрупкий, звенящий снежник и остановились на широкой поляне, отмеченной лишь тем, что почти в центре ее торчала траурная черная лиственница.
– Ставь палатку.
Я осмотрелся:
– С ночевкой?
Юренев кивнул.
Минут через тридцать перед палаткой, под черной лиственницей, дымил костерок. Мы даже успели напоить чаем четверку геофизиков, пешком пришедших с дороги. Они были шумные, возбужденные. Они видели, как ночью тут шарахнуло, как из пушки? Шары цветные взлетели. Где-то там, на террасе, выше. Они пришли посмотреть, что тут такое. Вы не хотите?
Юренев усмехнулся:
– Нет.
– А мы сбегаем посмотрим. Необычно как-то. Там же вообще ни одного человека нет. Что там могло взрываться?
Я взглянул на Юренева. Он сидел, опустив глаза, и явно что-то знал о ночном происшествии. Помня улыбку Ии, я в разговор не встревал.
– Рюкзаки хоть оставьте, – сказал Юренев. – Что вы с ними потащитесь?
– Да ну. – Геофизики говорили все сразу, перебивая друг друга, здоровые, загорелые парни. – Мы только поднимемся на террасу, а потом в лагерь.
– Ну-ну…
Галдя, переговариваясь, отпуская в наш адрес шуточки, геофизики полезли на террасу.
– О чем это они? – спросил я. – Может, тоже сходим?
– Да ну. – Юренев усмехнулся, и его усмешка мне очень не понравилась. – Сиди отдыхай. У нас еще все впереди. А эти ребята… Они скоро вернутся. Закипяти-ка еще чайку.
Я лежал на траве и смотрел в небо. Гигантские кучевые облака несло с востока – из Китая, наверное. Дикая, чудовищная тишина, прерываемая лишь позвякиванием плоскогубцев, – Юренев вскрывал какой-то металлический ящик. Я ни о чем его не расспрашивал. Понадобится – скажет сам. Не принято было расспрашивать о чем-то Юренева. Это входило в условия договора, подписанного мною перед выездом в поле.
– А вот и они.
Я удивленно обернулся.
Геофизики, все четверо, вывалились из колючих кустов чуть выше нашей стоянки. Здоровые, загорелые ребята, но вид у них был, мягко говоря, неважный. Они дрались там, что ли? Серые лица, блуждающие, выцветшие глаза. Руки у них дрожали. «Мы правильно идем к тракту? Мы выйдем так к тракту?»
Юренев поощрительно кивал, зорко вглядываясь в каждого.
И меня поразила мысль: он заранее, он заранее знал, что так будет!
– Выберетесь, выберетесь, только не сворачивайте никуда. – Юренев даже не пытался успокоить этих насмерть перепуганных людей. – Валите прямо вниз, там тракт.
– Что это с ними? – оторопело проводил я взглядом геофизиков. – Они ведь без рюкзаков. Они рюкзаки на террасе бросили?
– Подберем. – Юренев победительно выпятил толстые губы. – Куда они денутся?
– А нам… – Я помедлил. – Нам тоже туда идти?
– Конечно.
– Сейчас?
– С ума сошел. Ты же их видел. Ночью пойдем, налегке, с фонарями.
Меня распирало любопытство: что могло так напугать взрослых, ко всему привыкших людей? И я видел: Юренев что-то такое знает. Он же впервые за два месяца покинул лагерь. Раньше из фургонов не вылезал, а теперь собирается ночевать на террасе. Тебя шофера разорвут, предупредил я. Шоферов-то ты никуда не пускаешь.
– У них такие оклады, что перебьются.
– Но что там? – не выдержал я, кивая вверх, на террасу.
Юренев изумленно моргнул:
– Сам не знаю.
Кривил, конечно, душой. Знал, куда идти, – значит знал, что там можно увидеть.
А увидели мы маленькую поляну, поскольку поднялись на каменную террасу не ночью, а вечером. Солнце почти село, но сумеречный свет позволял увидеть кусты, раздутый ветром пепел. Совсем недавно тут прошел пал, но почему-то остановился перед сухими кустами. Они должны были вспыхнуть, но стояли целехонькие, шуршали под слабым ветерком. Там же, под кустами, валялись рюкзаки геофизиков.
– Придется тащить, – вздохнул я. – Ты хоть знаешь, где нужно искать этих неврастеников?
– Зачем? – удивился Юренев. – Они тебя просили?
– Ты же видел, они насмерть перепуганы. Надо вернуть им вещи.
– Ну-ну, – ухмыльнулся Юренев, осторожно присаживаясь на старый пень. – Если ты такой альтруист, действуй.
Его ухмылка мне не понравилась, как не понравились раньше выцветшие от страха глаза геофизиков. А Юренев чего-то ждал. Сидел на пне, курил, поглядывал на меня и ждал, ждал чего-то.
Я неторопливо направился к рюкзакам.
Они лежали вповалку там, где их бросили, – два друг на друге и два в стороне в выжженном огнем круге. Я подтащил пару рюкзаков к пню и пошел за третьим. Юренев меня не торопил, но и не останавливал.
Чего он ждет?
Меня ударило током, когда я ступил на выжженную землю. Я не видел разряда, не слышал характерного треска, но всю левую ногу до самого бедра пронзило ошеломляющей рвущей болью.
Я вскрикнул и отступил.
Боль сразу исчезла.
– Ну? – спросил Юренев, не вставая с пня.
Я колебался. Я испытывал непонятный страх, лоб пробило холодной испариной. Но вернуться без рюкзака значило осчастливить Юренева. Я должен был повторить попытку, вот он рюкзак, в метре от меня, но меня охватывал беспричинный, убивающий страх от одной мысли об этом.
А Юренев наконец встал.
Тщательно загасив сигарету, он подошел ко мне, тронул успокоительно за плечо, твердо сжал губы, свел брови, напрягся и медленно-медленно дотянулся до рюкзака.
– Не делай этого!
Он стащил рюкзак с выжженной земли и опять успокоительно потрепал меня по плечу. Вид у меня, наверное, был не лучше, чем у тех геофизиков.
– Тебя не ударило? – кажется, я заикался.
– Нет.
– Но почему?
– Не спрашивай. Не надо. Все хорошо. – Он обнял меня за плечи и повернул лицом к себе. – Что ты почувствовал? Расскажи.
Заночевали мы в палатке под траурной лиственницей.
Я оборачивался, глядел на темную террасу.
Не было никакой охоты о чем-то спрашивать, я все еще не отошел от пережитого мною страха. Я даже на Юренева не злился, хотя он, несомненно, мог вовремя меня остановить.
Ночная гроза прошла над дальними отрогами Курайского хребта, зловещая тьма затопила поляну, лиственницу, палатку. Не было в беззвездной ночи ни фонаря, ни луны, ни зарниц.
Я не спал, меня томила тревога.
Чем, собственно, занимаются Юренев и Ия?
Поисками мифических плазмоидов?
Вздор. Я уже не верил этому.
О проекте
О подписке