Осень. За окнами с самого раннего утра сеет и сеет дождичек. По серому небу спешат на юг, сменяя одна другую, тяжелые, напоенные влагой, тучи. Порывы холодного ветра подхватывают дождливую сетку и с завидной регулярностью ударяют по стеклу.
Грустно и тоскливо на душе у Виктора. В груди – ноющая боль и свинцовая тяжесть. В квартире – полумрак, несмотря на полдень, и царящее одиночество.
Уже больше двадцати лет назад Виктор разбежался со второй женой. Поначалу, вроде бы, все между ними ладилось, царил мир. А потом… Начались мелкие стычки, постепенно перерастающие в бои местного значения. Нет-нет, Виктор до рукоприкладства не опускался, но все равно шуму было много. Жена, которую в первые месяцы он называл Ларочкой, зло сыпала упреками.
– Не любишь меня! – истерично выкрикивала она. – Внимания – никакого! Уткнешься в свои бумаги и никого не замечаешь! А я – человек! Мне – тепло надобно! Ласки хочу! – и чаще всего заканчивала угрозой. – Уйду!
Бывало, что держала слово и уходила. Виктор не удерживал Ларочку, не просил, чтобы та одумалась; не валялся в горячих раскаяниях у нее в ногах; не обещал, что изменится, что Ларочка вновь станет для него единственной и неповторимой. Он провожал жену холодным взглядом, не проронив ни слова.
Переночевав пару ночей у подружки, Ларочка возвращалась. В постели она мирилась и наступала столь желанная для них передышка.
Однако через неделю – все снова да ладом: Ларочка заводила старую песню о главном, про любовь, которой между ними нет. Чтобы вырвать из Виктора хоть что-то, отдаленно напоминающее признание в любви, прибегала к запрещенному способу: доведя мужа до пика сексуального экстаза, когда он выл от получаемого наслаждения, Ларочка, обдавая жарким дыханием, ворковала в ухо:
– Милый, ты любишь меня? Ну, скажи, что любишь! Ну, что тебе стоит, а?
Виктор держался железно даже в столь непростой ситуации.
В конце концов, Виктору все настолько надоело, что он решил порвать, порвать навсегда с Ларочкой, рассудив, что без любви нет и не может быть по-настоящему счастливой семейной жизни. Ларочка долго плакала, но ничего поделать не могла.
И они расстались. К удивлению знакомых и близких, расстались без шумного скандала, почти мирно. Потом Ларочка будет предпринимать новые попытки сблизиться, но безуспешно: черепки склеить оказалось невозможно.
Двадцать два года Виктор живет бобылём, тщательно оберегая обретенную свободу и независимость от посягательств ретивых особ. Он легко уходит от любых обязательств, которые женщины пробуют разными ухищрениями ему навязать.
Впрочем, нет. Года через полтора после второго развода Виктору показалось, что влюблен в женщину младше его на шестнадцать лет. Свежа, юна, умна, энергична, словом, все при ней. Виктор расслабился и оказался в сетях, как глупый и жирный карась. Их отношения зашли далеко, очень-очень далеко. Он хотел убедить себя, что наконец-то его холодное сердце растаяло, освободилось от наледи и в нем поселилась она – жгучая брюнетка с густыми и длинными (по пояс) волосами, с высоким лбом и большими круглыми глазами, ошпаривающими Виктора жарким блеском.
Было, правда, одно «но», о котором Виктор прекрасно знал, – ее замужество, в котором был не только толстячок-муж, которого жена в глаза называла «ленивцем», но и нажитый совместными усилиями белобрысый сынуля.
В пылу страстей любовных Виктор предложил Томусику (так он ее называл) свою мужественную руку и полыхающее огнем любви сердце. Все указывало на то, что Виктор наконец-таки нарушит «обет безбрачия».
Однако молодая женщина, не долго думая, не ломая красивой головки, окатила Виктора ушатом холодной воды, отрезвив опьяненного любовью дружка.
Томусик процитировала (видимо, давно была к этому готова) строчки поэта:
– Я другому отдана
И буду век ему верна!
Виктор ошарашено смотрел на лежащую в его постели все еще разгоряченную недавним занятием красавицу и соображал.
Оглушенность прошла. Он встал, надел плавки, брюки, рубашку и ушел на кухню, чтобы приготовить традиционный черный кофе со сливками и подать даме в постель. Он – джентльмен, и чтобы ни происходило, но не след терять лица. Томусик эту финальную процедуру обожает. Причина – на поверхности: от «ленивца-мужа» того же ей никогда не дождаться.
Виктор удивлялся тому, насколько быстро он осознал реальность. Более того, на женщину не таил зла. А, спустя год, даже радовался, что так все получилось: понял, что долго и счастливо они бы не прожили; там им владела лишь сексуальная страсть к телу, а не любовь. И Томусик искала в нем того же, то есть того, что не имела и не могла иметь в семье.
Виктор подошел к окну и стал смотреть с высоты пятнадцатого этажа на верхушку ближайшего разлапистого клена и на начавшие жухнуть листья. По лицу, тронутому временем, блуждает саркастическая ухмылка. Странные, по его мнению, женщины; понять их логику невозможно. Взять хотя бы те строки поэта. Зачем она их процитировала? О чем тогда думала? Как можно говорить о верности мужу, если лежала и лежит, еще не остыв, в постели с любовником? Для красного словца? Или для того, чтобы выдать желаемое за действительное? Вот и верь после этого женщинам, чьи слова на самом деле не значат ровным счетом ничего.
«Обет безбрачия» так и не был нарушен. Сердце Виктора осталось свободным от любви. Боюсь, таковым теперь уж и останется навсегда. Жизнь неумолимо движется к закату и чем дальше, тем несбыточнее становится мечта найти ту, его вторую половинку, если, конечно, она существует во Вселенной.
Постойте! А так уж ли свободно сердце Виктора? Не потому ли не может обрести покой, что сердце остается кем-то занято? Сердце несвободно, а потому и отторгает всякую новую женщину, заслоняясь от нынешнего, обороняя прошлое?
Виктор знает ответы на вопросы, но делиться с кем-либо не горит желанием. Он тщательно хранит тайну, принадлежащую ему по праву. Он ни слова не обронил, живя со второй женой. Может, это и правильно. Есть вещи, о которых лучше не знать, – ни жене, ни друзьям.
Виктор живет прошлым, давним-давним прошлым…
…На строительстве асбестообогатительной фабрики аврал, иначе говоря, штурмовщина. Через два месяца советский народ при полном параде будет отмечать юбилей – 50-ю годовщину Октябрьской революции, соответственно, готовит трудовые подарки.
Одним из таких «подарков» должна стать досрочная сдача в эксплуатацию первой очереди фабрики. Так решила партия, а комсомол, шефствующий над всесоюзной ударной стройкой, тотчас же ответил: «Есть!»
Людей нагнали много – несколько тысяч молодых добровольцев-строителей со всей страны (некоторых ради идеи раньше срока выпустили из ПТУ, не успев дать им нужные знания, привить практические навыки), однако, говоря по чести, толку никакого: темпы возведения объектов, входящих в первую очередь, по-прежнему низки и возникает реальная угроза того, что «подарка» страна Советов не получит. Оконфузиться? Ну, нет! И предпринимаются отчаянные попытки спасти положение. Зачастую в обход КЗоТ, принуждая парней и девчат к сверхурочным. Молодежь тихо ропщет: «Из-за неразберихи – по полдня слоняемся без дела, а вечером оставляют на три-четыре часа».
И к тому же осень, с самого начала зарядившая дождями, мало способствует трудовому энтузиазму. Дороги на стройке превратились в грязное месиво, по которым, утопая по оси, огромные «МАЗы» с большим трудом доставляют бетон, раствор, стеновые панели, блоки и прочий материал. Башенные краны то и дело выходят из строя: влажность настолько велика, что короткие замыкания в электрической части подъемников следуют один за другим. Механические узлы, предназначенные для подачи наверх раствора, то и дело забиваются и штукатурам там, на пронизывающем осеннем ветру приходится часами ждать устранения неполадок.
Словом, полный, как любит выражаться Виктор, бардак. Хотя пропаганда (радио, телевидение, молодежные газеты) без устали трубит о подвигах и свершениях молодых строителей коммунизма.
Виктор Орехов, в самом деле, приехал на стройку добровольно, в отличие от многих других, у которых на руках имелись комсомольские путевки. У Виктора такой путевки не было и быть не могло. Почему? Путевки выдают горкомы и райкомы ВЛКСМ, а он, Виктор, и был одним из ответственных работников аппарата горкома. Первый секретарь не хотел отпускать «безотказную рабочую лошадку, на которую сколько ни нагружай, а она все везет». Виктор же, которому упрямства не занимать, уперся и все тут: поеду, мол, на ударную. И уехал, несмотря на бурные протесты первого секретаря. По сути, сбежал.
«Дезертирство» с последнего места работы не только не помешало ему, а и помогло.
Внимательно выслушав «печальное повествование», объясняющее бегство Виктора, Алексей Булдаков, комсорг ЦК ВЛКСМ (такие должности учреждались на ударных комсомольских стройках временно, поэтому были не избираемыми, а назначаемыми, в данном случае ЦК ВЛКСМ), и не одобрил, и не осудил. Не одобрил, потому что такие парни, как Виктор, могут сбежать с такой же лихостью и отсюда, со стройки, а ему этого не хотелось. Не осудил, потому что пришлась по душе неуступчивость, плавно перетекающая в упрямство. В душе Алексею такие парни нравились и на это у него были свои причины. Во-первых, считал он, упрямый человек – твердый человек, а такой может многое и на него смело можно положиться. Во-вторых, сам-то Алексей был лишен такого достоинства; он хотел и умел прогибаться тогда и там, когда и где этого позволять не стоило бы. Иначе говоря, уважал за то, чем сам не обладал. Редко, но такое случается, когда один человек завидует другому белой завистью по причине слабости собственного характера.
Обладая взрывным характером и неукротимой энергией, не долго думая, а долго думать над принятием решения Булдаков не любил, выносит вердикт: быть Виктору начальником комсомольского штаба всесоюзной ударной стройки. Основной аргумент – опыт аппаратной комсомольской работы и наличие (с чего он взял, ведь час, как знаком?) организаторских способностей.
Виктор зарделся. Потому что решение Булдакова (не стоит скрывать) ему пришлось по душе. Нет, Виктор – не карьерист и по трупам других не шагал и не собирается шагать в будущем, но любит, о чем никому не признается, быть первым.
В данном случае не первый, а второй, поскольку главное действующее лицо в комсомольской иерархии все-таки Алексей Булдаков. Но вторым, для начала, быть также неплохо, считает Виктор.
Виктор, смущаясь, робко попытался возразить, возразить не по сути, а по форме:
– Но… Начальник штаба есть…
– Был – он, будешь – ты, – коротко, но ёмко сказал Булдаков, давая понять, что дискуссии неуместны, что он, Булдаков, не любит обсуждать то, на счет чего уже решение им сформулировано и принято.
И стал Виктор начальником комсомольского штаба всесоюзной стройки, задача которого помогать молодежи и работать ударно, и жить по-коммунистически. Ему не сидится на месте, в штабе. Он бегает по стройке как соболька, высунув язык, с утра до ночи, откликается на любой зов о помощи или поддержке.
Булдаков, глядя на Виктора с высоты своего положения, только хмыкает и неизменно наставляет новичка:
– Ты, братец, не исполнитель, а организатор и не суй свой нос в каждую щель… Не кому, что ли?
Нет, есть кому. Есть у Виктора помощники, но ему так хочется самому побывать в «горячей точке», лично разобраться в ситуации и помочь тотчас же решить проблему, если это возможно.
Сердито наставляя Виктора, Алексей Булдаков все-таки страшно доволен своим первым и главным помощником. Он доволен и собой ничуть не меньше, потому что тогда сделал в отношении Виктора правильный выбор. И ведь такой удачный выбор! Редкое везение. Булдаков удивляется: несмотря на то, что Виктор «сует свой нос в каждую щель», нет оснований для придирок и по части организационных дел: все у парня, как любит выражаться Булдаков, на мази.
Вот и сейчас… Виктор только что вернулся в штаб со второй перегрузки, откуда поступил сигнал по поводу задержек с поставкой бетона, необходимого для бетонирования фундаментов под сепараторы. Вернувшись, поручил помощнице Тамаре, знаменитой своими ржавыми волосами (ржавчина, понятное дело, искусственная, но новомодная: недавно покрасилась), чтобы та немедленно связалась с главным диспетчером завода ЖБИ и выяснила, в чем там дело и когда начнет поступать бетон на вторую перегрузку. А сам вознамерился сбегать в столовую и чуть-чуть «заморить червячка».
Но его телефонный аппарат подал сигнал, как ему показалось, бедствия. Он снял трубку. Позвонил начальник второго участка управления «Спецпромстрой» Савичев с криком о помощи: девчонки, говорит, взбунтовались и грозят забастовкой, причем, совсем не реагируют на увещевания. Забастовка на ударной комсомольской?! Более чем серьезно. Потому что – политика. Тут не до шуток. Промедлишь – незамедлительно нагрянут чекисты, а эти разбираются жестко как с организаторами, так и с теми руководителями, которые допустили в своих коллективах подобное «ЧП».
Начальнику комсомольского штаба – политика совсем ни к чему: Виктор срывается с места и спешит на зов. Корпус обогащения, где «ЧП», в нескольких метрах от штаба – это хорошо. Плохо то, что бунтующие отделочницы находятся на восьмидесятой отметке и Виктору приходится подниматься по многочисленным лестницам: к монтажу лифтов еще не приступили. Запыхался, конечно, но попал на восьмидесятую отметку довольно быстро. И сразу нашел девчонок: по крикам спорщиц. Его встретил Савичев. Кивнув в сторону совсем еще юных девочек, начальник участка сказал с надеждой:
– Может, утихомиришь… Как-никак, а все – комсомолки… Не пристало бастовать… Где сознательность?
Увидев начальника комсомольского штаба, бунтарки вмиг взяли его в оцепление и все разом загалдели пуще прежнего.
– Сколько можно, ну, сколько?! – кричит, перекрывая всех, одна из девчонок.
– Два месяца, как приехали, а нам все еще не могут выдать спецодежду, – вторит другая.
– Посмотри, в чем ходим на работу!? В домашнем! А в кино в чем, хочу знать, идти мне? – кричит третья.
Четвертая тянет в его сторону ладони.
– Гляди-гляди, во что превратились руки? И все почему? Нет рукавиц.
Виктор видит, что от штукатурного раствора, в составе которого немало извести, руки потрескались и кое-где уже появились кровавые язвы. Виктор смотрит на бригадира, молча стоящую чуть в сторонке, – она тоже из молодых и потому брать за глотку начальство, чтобы защитить интересы бригады, не умеет. Девчонка понимает обращенный к ней немой вопрос и зло бросает:
– А что я могу?! Савичеву говорила? Говорила. Докладные писала? Писала. В управлении была? Была. Все обещают и все. Стенка! Мне ее не пробить.
Бригадир отворачивается и худенькие плечи ее начинают вздрагивать: девчонка плачет, чувствуя полную беспомощность. Бригада устремляется к ней, окружает, пытаясь утешить бригадира: кто-то гладит, а кто-то просто прижимается головой.
Наступает тишина. Виктор вопрошающе смотрит на Савичева. Видимо, взгляд красноречив, поэтому начальник участка начинает суетиться, стараясь увести свои глаза в сторону.
– Понимаешь, снабженец… Говорит, что на складе нет… Кто-то там вовремя не сделал заявку на дополнительное количество спецодежды.
Виктор тихо спрашивает:
– Ну и что дальше?
– Не знаю, – Савичев растерянно разводит руками, но потом спохватывается. – Надо день, два девчонкам потерпеть. Есть клятвенное обещание, что курточки, комбинезоны, ботинки, рукавицы вот-вот прибудут.
Бузотёрши, услышав, возвращаются и вновь блокируют Орехова и Савичева.
– Да, ладно! – кричит самая отчаянная. – Брось, начальник, трепаться: слышали и не раз.
Ее поддерживают.
– Корми обещаниями свою жену!
– Не верим!
– Иди, сам смену поработай под сырым сквозняком в одной кофтёнке, а нам хватило.
– У жены-то, поди, ручки беленьки и гладеньки?
– Не будем работать и все тут!
О проекте
О подписке