Глава 2

Взрыв был настолько мощный, что показалось будто какая-то сила попыталась придавить к земле всех вокруг.

– Что за нахрен? – первым пришел в себя Дмитрий.

С другой стороны парка, в том его конце, который выходит на Лувр, поднималось черное облако. Припаркованные машины завывали сигнализациями. Все вокруг замерло. Прохожие стояли неподвижно. Все смотрели на черное облако. Алиса заплакала: «Что это, мама? Что это?».

– Стойте здесь. Вон на лавочку сядьте. Керим, пошли, посмотрим, чего за фигня там взорвалась так феерично. Может в кафе баллон газовый какой или что-то в этом роде? – Дмитрий пытался говорить шутливо, но как-то и сам не особо верил в баллон или какую-то другую бытовую историю. Он был подписан на военный телеграм-канал, который публиковал разное видео из горячих точек планеты. Там такие взрывы были при подрыве БТР на фугасе или при попадании снаряда в дом. Но тут-то какие снаряды и БТРы могли быть?

– Может не надо туда ходить? Вдруг там еще чего взорвется? – попыталась отговорить ребят Света.

– Да мы близко не будем подходить. Издалека посмотрим и все. – В глазах Керима мелькнул озорной огонек. Похоже, он думал, что там действительно что-то взорвалось несерьезное. Какой мальчишка отказался бы пойти посмотреть, что там взорвалось? Интересно-же. И пусть мальчишка уже совсем и не мальчишка, а практически дядечка с пузиком, который собирается стать отцом, но не пойти было невозможно.

– Давай как-то ближе к деревьям держаться. А то правда хрен его знает чего там – Дмитрий вспомнил свой опыт игры в страйкбол.

Ребята мелкой рысцой потрусили вглубь парка. Девчонки присели на лавочку.

– Мама, я тоже хочу посмотреть, – Алиска перестала плакать. – пойдем туда.

Вместе с ребятами в направлении взрыва бежали еще несколько человек. На дороге послышалось завывание сирен. Пробежав метров 150 ребята, встретили человека в грязной одежде. Как будто он извалялся в пыли только что. Человек шел навстречу бегущим ребятам.

– What happened? – остановился Дмитрий.

Человек не ответил и даже не остановился, продолжая брести глядя вперед. Кто-то пробежал по диагонали мимо.

Пробежав еще немного, ребята услышали крики впереди. На поляне уже было довольно многолюдно. Кто-то сидел на лавочке прижимая к груди руку в окровавленном рукаве. Дальше видно было какое-то брожение. Несколько человек сидело и лежало на земле. Около некоторых бестолково суетились люди, пытаясь чем-то помочь. Кто-то пронес на руках ребенка лет трех. Кажется мальчика. Вокруг тела женщины в зеленом плаще расплывалась красная лужа. На лавочку укладывали тучного лысоватого мужчину. У него кровь сочилась отовсюду сразу. Множество порезов покрывало его лоб, щеку, плечо, грудь. Вдруг он пришел в себя и попытался встать. «Моника! Моника! Моника!». Встать он не мог. Его нога ниже колена изгибалась внутри порванных штанов в том месте, где гнуться нога не должна. Мужик кричал страшным голосом и пытался оттолкнуть тех, кто укладывал его на лавку.

Дальше напротив входа в парк в черном кругу горели черным дымом обломки автомобиля. У деревьев вокруг кое-где выломало ветки. Листва почернела. Вонь стояла страшная. Вокруг валялись разбросанные зонты, сумки, один ботинок, бейсболка, чья-то кожаная куртка, какое-то тряпье.

Ребята замерли, не веря своим глазам.

– Пипец! Пойдем отсюда нахрен. – Дмитрий потянул Керима за рукав.

Керим стоял на месте. Зрелище завораживало своей нереальностью. Одно дело смотреть на теракт по телевизору в новостях и другое дело стоять посреди разбросанных взрывом людей. Глаза отказывались верить, что вот тот кулек был 5 минут назад чей-то рукой. Мозг остановил свою работу. Этого не может быть потому, что не может быть никогда.

–Чего примерз? Идем говорю. – Дмитрий потянул Керима сильнее. Керим качнулся и сделал несколько шагов за Дмитрием продолжая смотреть в одну точку. Там на кустах повисла толстая женщина в черном балахоне и в черном платке. Рядом на траве лицом вниз лежала девочка лет 12 в таком-же балахоне и платке, но сиреневого цвета. Балахон был прожжен во многих местах. Большие и маленькие черные дыры с обгорелыми краями дымились. Через дыры проглядывало обугленное мясо.

Дмитрий тащил за собой Керима. Керим не издавал ни звука. Просто переставлял ноги.

–Вы-то куда приперлись? – заорал Дмитрий, увидев, что Ольга со Светой пришли-таки в парк и пытаются как-то помочь тетке лет пятидесяти пяти на лавочке. У тетки была посечена левая часть лица, плечо и грудь. Кофточка была порвана от ворота до подмышки и ниже. Белая блузка под кофтой тоже была разорвана в нескольких местах. Чуть выше ключицы кожа была вспорота горизонтальным разрезом сантиметров в десять. Кожа и мясо немного вывернулись наружу. Седые волосы спутались в кровавые и грязные патлы. Тетка сидела, сосредоточенно пытаясь оттереть кровь со своих рук, не обращая, казалось, внимания на то, что кровь продолжает вытекать из множества порезов.

– Что ей твой платочек? Чего ты там вытираешь ей? Нахрена Алиске все это видеть? Пойдем отсюда к чертовой матери.

Дмитрий с силой дернул Ольгу за руку и подхватил Алиску на руки. Керим молча взял Свету за руку.

– Бросай свой платок. Вон скорые уже едут. Сейчас ей тут без тебя помогут.

В парк со стороны Площади Согласия уже въезжала желтая машина скорой помощи. За ней заруливал бежевый Пежо. Бежали какие-то люди.

Ребята двинулись навстречу потоку людей к выходу из парка.

Глава 3

Номер у Керима со Светой был чуть побольше, поэтому собрались в нем.

По дороге купили вина, сыра, нарезку колбасы, ветчины, оливок и прочих вкусняшек (магазины, слава Богу, работали в обычном режиме). Разложили все это на журнальном столике. Дима с Ольгой расположились в креслах. Керим сел на кровать около изножья. Света легла на кровать на бок поверх покрывала, облокотившись на локоть. Алиска на коврике варила кукле кашу из пластиковых овощей. На стене работал телевизор с выключенным звуком. Показывали, конечно, место взрыва. Взволнованный репортер что-то рассказывал на фоне черных обломков небольшого грузовичка. Поочередно прямое включение с места событий сменялось картинкой из студии, серией интервью с очевидцами, задумчивыми комментариями солидного дяди в дорогих очках, видимо, какого-то эксперта.

На несколько минут появились кадры с бородатыми восточными мужчинами в черных одеждах и автоматами Калашникова в руках. Видимо какая-то террористическая организация взяла на себя ответственность. Этому никто не удивился. Как-то уже стало привычным, что за любым терактом в Европе всегда стоят какие-то исламские террористы.

Читая о том, как грузовик въехал в толпу на набережной Ниццы, на рождественском базаре в Берлине, на пешеходной части Ла-Рамблы в Барселоне в груди всегда образовывался ледяной комок. Как так? Мы-же были там совсем недавно. И могли теоретически быть там в момент теракта. Перед глазами вставали образы беззаботных туристов, уличных музыкантов, расслабленных местных жителей, которые с детьми вышли прогуляться по прекрасному городу. За что их убили? Что они не так сделали? Многие искренне верят (и среди погибших наверняка были такие), что все люди одинаковые, что надо помогать тем, кто приезжает из неблагополучных стран.

И вот такой-же, по их мнению, человек, который несчастен в своей стране и которому надо обязательно помочь, размазывает грузовиком по асфальту случайных прохожих. Как люди с этим живут? Чем они это оправдывают? Для Дмитрия это было за гранью понимания.

– Вот скажи мне. Почему как что-то где-то взрывается, так обязательно исламисты, Кавказ и Ближний Восток? – Дмитрий посмотрел на Керима без вызова. В этом вопросе не было агрессии или попытки подколоть, – Почему какие-нибудь вологодские парни не взрывают автобусы, а кавказцы взрывают?

– Я думаю дело не в национальности или религии, – Керим снял очки и начал их сосредоточено протирать. – Дело в бедности. Вот представь, вырос парень в какой-нибудь горной деревне. Что ему делать? Кур пасти? Работягой куда-нибудь наняться, кирпичи таскать пока пупок не развяжется? Богатеи ни в какие террористы не идут. Много ты слышал о террористах из Эмиратов, например?

– Пусть в город едет. В институт поступает.

– А как в институт поступить, если в его селе не школа, а одно название? Читать-писать худо-бедно научили и всё. Да еще и блат нужен, чтоб в институт поступать. Откуда этот блат взять в горном ауле? Вот и стоит перед парнем выбор: либо всю жизнь чернорабочим впроголодь, либо как настоящий мужчина с оружием в руках отстаивать что-то. С оружием и уважение, и почет. И неважно что именно ты отстаиваешь и с кем конкретно борешься. Ты уже не голодранец какой-то, а воин. А с кем воевать всегда найдется. С другим племенем, с иноверцами, колонизаторами и прочими неверными. С теми, из-за кого в твоей деревне все плохо. Но это все теория. Наши дагестанцы тоже не особо в террористы идут. – Керим встал и прошелся по комнате, – Вот ты за МКАДом с людьми разговаривал когда-нибудь? Они-ж поголовно уверены, что все их проблемы из-за проклятых москвичей. Прям вот лично мы с тобой из их вологодской области все деньги высосали.

– Вот-вот, но эти вологодские ребята не едут в Москву автобусы взрывать, – оживился Дмитрий. – Сидят себе тихонько и москвичей ненавидят.

– Не знаю, что тебе на это сказать, – вздохнул Керим. – Может чувствуют, что Москва все равно часть их страны. Что каждый из них может в любой момент сорваться и в Москву приехать. И не будет в Москве ничем выделяться. Где-то как-то пристроится. Со временем обживется и станет обычным москвичом. Внешне не выделяется. По-русски говорит не хуже других. Ассимилируется как-то. А кавказец, который в горном ауле вырос, так и будет в Москве всю жизнь как дефективный какой-то. «Лицо кавказской национальности» при любом раскладе.

– Но твой отец-то как-то прижился. – не унимался Дмитрий.

– Так он и не с гор спустился. У нас дед-профессор в институте преподавал. Семья в центре Махачкалы жила. Да и в Москве он уже сколько? Лет 45, если не больше. И страна была другая. – Керим заговорил отрывисто. – А ты вообще представляешь, что такое прижился? В автобусе на ногу кому-нибудь наступишь – смотри под ноги, понаехали тут. На перекрестке кого-то не пропустил – куда прешь, чурка черножопая. Всю жизнь фигня такая. На работу устраиваться, квартиру снимать – всегда пишут: «Ищем людей славянской национальности». Как будто ты не знаешь этого? Сам квартиру свою только славянам сдаешь.

– Так это не из-за того, что я нацист такой. Проблем так-то со славянами реально меньше. Хотя тоже, конечно, всякое бывает. Я тут где-то читал, что и сами кавказцы с большей радостью славянам квартиры сдают при возможности. Не знаю, насколько это правда. Ты бы сам-то кому сдал бы? Я тебе больше скажу. Я вообще не верю в деление людей на национальности и расы. Тут какая-то другая история. Давай возьмем такой пример. Родились где-то в условном Сомали 2 брата близнеца. И получилось так, что одного из братьев сразу усыновила приличная семья швейцарцев. Предположим, преподаватели Женевского университета. Вот прошло двенадцать лет. У одного сольфеджио и коллекция бабочек, а второй не знает как туалетная бумага выглядит. Зато знает, как поймать, убить и зажарить бродячую собаку. Предположим, поселились волею случая они через много лет по соседству с тобой и при этом не знают, что они родственники. Как думаешь, кто из них доставит больше проблем? С кем будет приятней иметь дело? Один, вероятней всего, будет обычным швейцарцем, который мусор сортирует и дерьмо за своей собакой собирает. А второй будет работать на стройке, в лучшем случае. А вероятней всего вообще работать не будет. Зато, почти наверняка, будет известно у кого искать украденный велосипед, и кто мусор из окна выбрасывает. И про какие тут гены, национальность и расу можно говорить? Или другой пример. Вот представь идешь ты со Светкой темным переулком, а на встречу три кавказца. Хотя нет, плохой пример. Ты-ж со своими брататься начнешь и лезгинку танцевать, или как оно у вас там принято.

– Ну да. Конечно. Мы-ж сразу в пляс пускаемся, как земляка видим. И в десны целуемся с каждым.

– Не важно. Предположим, обычный москвич в очёчках с девушкой идет через пустырь темным вечером. Самый обычный. Мама – врач, папа – инженер. Навстречу три кавказца. Молодые да дерзкие. Какая вероятность, что просто мимо пройдут? Ни слова грубого не скажут, ни телефон позвонить не попросят? Не отвечай. Нет тут точного ответа, но все познается в сравнении. Правильно? Тогда предположим, это не три кавказца навстречу шли, а три бельгийца. Или три датчанина. Чувствуешь, насколько градус упал?

– А если трое русских будут идти? – Керим посмотрел в глаза Диме. – Насколько твой градус изменится?

– А тут зависит от места действия. Если дело в центре Москвы происходит, то ничего не будет. А вот если в Бирюлёво или в каком-нибудь зажопинске, то расклад может быть всякий. И это, как раз, нам и показывает, что дело не в нации, не в расе, и не в повышенной смуглости. А в социуме, в котором человек вырос и в правилах, по которым он живет. Понятно, что и в Бирюлёво, и в зажопинске, и на Кавказе полно приличных, милых и добрых людей. Но и велик процент и всякого быдла обмороженного. Условно говоря, в Дании такого быдла два процента, в зажопинске восемь, а в условном Сомали восемьдесят. Отсюда и отношение. Когда навстречу в темном переулке три датчанина идут, вероятность геморроя равна двум процентам, а когда три сомалийца – восьмидесяти.

– То есть вся твоя теория к вероятности геморроя свелась?

– Конечно. Мне разницы нет: белый ты, черный или зеленый в крапинку. Ты веди себя вежливо, агрессию не проявляй и, вообще, жизнь мне не порть всякими закидонами. А я тебе портить не буду. Вот тут всеобщее счастье и наступит. Европа так, к слову сказать, до последнего времени и жила. И самые счастливые люди здесь жили. В отличии от Бирюлёва, зажопинска и Сомали всякого. Нет никаких национальностей. Есть приличные люди и срань дикая. И никакой тут цвет кожи или национальность с религией приплетать не надо. Весь вопрос в каком обществе вырос и по каким законам живешь. Готов жить как в Европе принято – живи. Хочешь жить по каким-то другим законам – дуй туда, где живут по этим законам. Нахрен тебе в нашем обществе страдать? Но и европейцам надо уже как-то формализовать эти самые европейские законы и правила. Прописать, что резать барана на лестничной клетке – моветон. И за нож хвататься от косого взгляда тоже ни комильфо. Ну и карать за нарушения надо строго без ужимок и толерастии всякой. Нарушил – ответь. Вот тогда и на цвет кожи никто смотреть не будет. Какая разница какой цвет, если все ведут себя одинаково прилично? Правильно я говорю?

– Ну, конечно, правильно. Ты чего завелся? – Ольга попыталась притушить разгорячившегося мужа.

– Или вот еще пример, – Диму уже было не остановить. – Про нашу с Керимом школьную жизнь, так сказать. Были у нас два двора соседних. Двадцать вторые дома и двадцать шестые. Между ними метров 150. Абсолютно одинаковые дворы из абсолютно одинаковых панельных девятиэтажек. Ну вы знаете где наши родители живут. Мы жили в двадцать втором доме. Этот дом заселялся в 1979 году московскими очередниками. Публика была самая разнообразная. В нашем подъезде летчик жил. Поп еще был. Был дедушка таксист. Знаешь, такой из старых московских таксистов в фуражке. Очень вежливый и приятный дядечка. Несколько медиков, учительница, старшая пионервожатая из нашей школы. Заведующая из детского сада была. Еще инженеры какие-то. Это кого я так на вскидку вспомнил. А двадцать шестые дома были населены рабочими из других городов. К олимпиаде завоз массовый был по лимиту, видимо. Так вот дети из нашего двора пошли в школу в первый «А», а из двадцать шестых пошли в первый «Г». Потом, классе в пятом, на базе этого «Г» сформировали класс коррекции «Д». Добавили туда несколько неблагополучных детишек из других классов и поставили классным руководителем физрука, который штангой увлекался. Я так понимаю, что все остальные учителя просто боялись таким классом руководить. Так вот, мало кто из наших решался в то время ходить куда-то через двадцать шестой двор. Я вот таких смельчаков что-то не помню. Да и в школе на переменах старались с «Д» не пересекаться. Чревато это было. Можно было чего-нибудь ценного лишиться, или в какую нездоровую канитель влипнуть. В общем, ушли после девятого класса из этого «Д» все почти в полном составе либо в ПТУ, либо сразу баранку крутить и кирпичи таскать. Потом по тюрьмам расселись и сторчались из тех ребят если не все, то очень существенный процент. Еще какая-то часть в ментовку пошла работать. А из нашего класса две трети поступило после одиннадцатого класса в институты. Кто-то адвокатом стал, кто-то бизнес какой-никакой делает. В крайнем случае бухгалтером или менеджером где-то как-то. Все при деле более-менее. Спустя лет пятнадцать после выпуска, встретил я парня, который жил сначала в нашем доме еще до школы, а потом он с матерью как раз переехал в двадцать шестой дом. Квартиру обменяли, вроде. «Куда, – спрашиваю, – ты, Серега, пропал? Сто лет тебя не видел.». «Сидел, – говорит. – Две ходки. Разбой, тяжкие телесные и там еще, по мелочи. Когда первый раз в изолятор попал, говорит, глазам своим не поверил. Куча знакомых. Рифата помнишь? Андрюху Капитанова? Братьев-близнецов? Все там были. Менты ржали над нами, что мы встречу одноклассников тут устроили.». Я к чему все это? Вот два двора на одной улице и два класса в одной школе. А люди выросли совершенно разные по итогу. И судьбы совершенно разные. Если возвращаться к нашим сомалийцам, то проблема не в том, что это сомалиец по национальности, мусульманин по вере и кожа у него темная. Проблема в том, что он в Сомали вырос. По законам и обычаям, которые приняты в Сомали. А у нас тут другие законы и обычаи. Отсюда и конфликт со всеми вытекающими. И нелюбовь взаимная. Если дети из соседних дворов в разных мирах жили, стараясь не пересекаться, то что говорить про страны с разных континентов? А ты говоришь, почему квартиры стараются славянам сдавать. Ну иди посдавай сомалийцам, расскажешь потом. Лично я вообще стараюсь не просто славянам сдавать, а конкретно москвичам. Еще и смотрю, чтоб не работяга был какой, а человек, так сказать, интеллектуального труда, хотя б планктон офисный, на худой конец. Вот такой я сноб московский.