За кожаной кепкой Лужкова

Мы шли на Поклонную гору. Именно шли, а не взбирались, так как той знаменитой возвышенности, откуда Наполеон когда-то обозревал сданную ему Кутузовым Москву, давно уже не существовало. Ее снесли в угаре урбанизаторского социалистического энтузиазма в точном соответствии с дерзкой гиперболой Маяковского: «А если Казбек помешает – срыть, все равно не видать в тумане».

Вместо горы перед нами простиралась плоская равнина с редкими рядами недавно посаженных худосочных деревьев – парк Победы. Широкие ступени вели к большой круглой площади, плотно одетой в бетон, камень и асфальт. В центре высилась трехгранная стела-штык. К ее верхней части бабочкой была прикреплена крылатая скульптура древнегреческой богини победы Ники, с ног которой свисали плохо различимые издали пухлощекие ангелы.

Стояла холодная слякотная осень. Туфли шлепали по грязной жиже мокрого снега. Я поскользнулся и чуть было не упал – под ногами блеснула черная зеркальная поверхность. Что это? Нет, это был не лед. Я внимательно пригляделся и увидел длинные широкие полосы гладко отшлифованных гранитных плит. Какие же они должны были быть дорогими! И неудобные для хождения по ним.

Но если бы дороговизна относилась только к ним – позже я узнал, что эти зачем-то полированные плиты были верхушкой «айсберга». Они служили только облицовкой гигантского железобетонного фундамента, стоявшего на толстых железобетонных сваях. На таком мощном ростверке мог бы прочно стоять целый небоскреб. А тут…

Огромные деньги были здесь в буквальном смысле зарыты в землю еще при Брежневе. Бровастый генсек когда-то задумал именно здесь построить главный монумент страны, посвященный победе над Германией во Второй мировой войне. А то как же? В Волгограде на Мамаевом кургане давно уже красовался грандиозный мемориал – «Родина-мать» скульптора Е.Вучетича. Подобные ему величественные памятники стояли в Белоруссии, на Украине, даже в самом Берлине в Трептовом парке.

А Москву обделили.

И к очередному юбилею окончания Великой Отечественной герой «Малой земли» решил исправить ту промашку, и вышло высочайшее Постановление. Вслед за этим заурчали на Поклонной экскаваторы и бульдозеры, застучали сваебойные станки, потекла бетонная смесь в арматурные каркасы фундаментной плиты.

Но потом вдруг грянула Перестройка, и все приостановилось. Вместо подьемных кранов, бетономешалок и сварочных станков закрутились вокруг будущего столичного мемориала разные архитектурные конкурсы, газетные статьи, общественные обсуждения, дискуссии. Что строить, зачем, почему? Так ничего и не решили. А потом и вовсе стало не до этого – начался развал государства, смена власти, рынок-базар, казна опустела.

Но вот пришел новый Хозяин и решил вопрос без лишней волокиты: строить! Сам строитель по образованию, Ельцин, наверно, поленился взглянуть на строительную часть проекта. Впрочем, если бы и взглянул, вряд ли понял нелепость совмещения разных архитектурных решений с одной и той же конструкцией фундамента.

Но дело было сделано. И теперь на мощных столбах-колоннах водрузилась огромная дуга помпезного Выставочного зала, а за ней купольный параллепипед Центрального музея Великой Отечественной войны. По обе стороны колоннады на крыше вздыбились бронзовые кони с трубящими в горны всадниками – вестниками победы.

И вот мы шли к этому зданию. Мы – это пестрая толпа, свита главного мотора-двигателя всех столичных строек века Юрия Лужкова. Он шел впереди, выделяясь своей знаменитой кожаной кепочкой, предназначенной для олицетворения его неуемной динамичности и близости к московскому плебсу.

Справа свиту возглавлял главный московский строитель Владимир Ресин. Хотя ростом он был выше своего шефа и отбрасывал более длинную тень, но, соблюдая субординацию, старался на всякий случай всегда оставаться в тени начальства. Слева вышагивал главный придворный художник и скульптор одиозный лужковский любимец Зураб Церетели. Если его творческие возможности у московской интеллигенции вызывали серьезные сомнения, то по поводу деловых качеств Зураба Константиновича мнение было однозначно: «Силен, бродяга!». Приехав в Москву никому неизвестным живописцем средней руки, он быстро ее оседлал и создал свой «Международный центр дизайна». В очень короткий срок это предприятие превратилось в целую промышленную империю со своими мастерскими, полигонами, заводами. Теперь Церетели оттирал конкурентов скульпторов-монументалистов почти от всех лужковских архитектурных затей. Он никого не подпустил ни к торговому центру «Охотный ряд» на Манежной площади, ни к фасадам храма Христа Спасителя. Апогеем его соцреалистического циклопизма был гигантский Петр Великий, изуродовавший тихую романтическую речную стрелку Обводного канала и Яузы. Поговаривали, что у этого Петра своей была только голова. А все остальное полностью взято у Колумба, которым Церетели хотел осчастливить Америку к 500-летию ее открытия. Но та вовремя благоразумно отказалась. Коньком Церетели были кони. И здесь, на Поклонной горе, он не ограничился конниками-трубачами на фронтоне здания музея. У подошвы главного монумента он установил конную статую Георгия Победоносца, нанизывающего на копье кусок Змия, порезанного ломтями, как батон колбасы. Каждую субботу Лужков приезжал с инспекцией на Поклонную гору, обходил стройплощадку, собирал дежурные совещания, где давал разгон строителям, монтажникам, сантехникам, декораторам.

В этот раз на ковер был вызван сам Госстрой России, хозяином которого не так давно был опальный Ельцин. Нынешний строительный Министр РФ отличался от того несолидной мелкотой тела, худобой, ненужной интеллигентностью и излишней тонкостью ума.

Первым на совещании рассматривался проект вечернего освещения мемориала. Особое внимание привлекла подсветка главного монумента. Предполагалось, что в ночном небе, имитируя поиск вражеских самолетов, будут шарить три ярких прожекторных луча. Периодически скрещиваясь на разных высотах, они то выхватят из темноты висящую на крыльях богиню Нику, то проскользнут по рельефным надписям на плоских гранях монумента.

Для закупки специальных прожекторов представитель «Светосервиса» запросил 100 тысяч долларов. Это вызвало возражение щепетильного председателя Госстроя:

– Зачем тратить такие большие деньги? – сказал он. – Не дешевле ли пригнать к монументу армейские осветительные машины? И выглядеть это будет естественнее, ближе к условиям 1941 года.

Однако другой строительный Министр, из правительства Москвы, В.Ресин пренебрежительно отмахнулся:

– О чем разговор, разве это деньги? Найдем. Выделим.

Вот так в той поникшей российской государственности разнились представления о ценах у разных ветвей власти. Центральная становилась все беднее и слабее, а региональная, тем более, столичная, богатела и наглела.

Второй вопрос на совещании был мой. Я повесил чертеж и показал, какие беды ждут мемориал, если сейчас же не взяться за осушение территории, сильно подтопленной подземными водами.