Мысль о том, что нужно вставать, с трудом проникает сквозь дурман сна. Пробуждение заняло у меня много времени. Когда я будил своего соседа, он продолжал лежать в положении откинувшись назад с совершенно безжизненным лицом. Я подошел к другому, выполнявшему обязанности часового, у него были глубокие морщины на лице и лихорадочно блестевшие глаза. Еще один начал писать письмо своей девушке и заснул за этим занятием. Я осторожно вытащил лист; он не смог написать и трех строчек.

13 июля 1941 года. Двинулись в 16.30 как раз перед грозой. Мы ужасно потели. Гроза налетела грохочущей пеленой. Это облегчение, но духота не исчезла. Четыре часа мы шагали в неимоверном темпе без остановок. Даже после этого нас обманывали каждый раз, когда мы останавливались отдохнуть; мы двигались дальше почти сразу же. С наступлением ночи нам дали отдохнуть всего три четверти часа.

Ночь. С холма, где мы стояли, нам были видны огни, рассыпавшиеся далеко на горизонте. Сначала я подумал, что это заря. Желтая пыль зависла вокруг как туман, лениво расходясь в стороны или окутывая придорожный кустарник.

Когда на горизонте красным шаром поднялось солнце, у нас возникла проблема с тягловой силой. При слабом свете фургон нашего пункта воздушного радионаблюдения – гигант на огромных колесах, служивший когда-то полевой фуражной дачей французов, – сошел с бревенчатого настила дороги. Лошадь запуталась в постромках, а две другие, которых вели по настилу впереди, чтобы проторить дорогу, завязли в болоте и запутались в проводах полевой связи. Чертовщина какая-то. С помощью свежих лошадей и еще одной пары им в помощь мы вызволили застрявший фургон и поспешили за своей частью. Мы нашли своих скорее, чем ожидали, – в нескольких километрах впереди, в лесу у озера. Весь лес был заполнен войсками и штабелями боеприпасов, занявших все свободное место до последнего квадратного метра. Мы разогрели обед и разбили палатку, а когда заползли внутрь, пошел дождь. В маленькую дырку в брезентовом верхе капли дождя просачивались, попадая мне на лицо, но погода была все еще душной, так что это мне даже нравилось. Кроме того, я очень устал.

Утром спустился к озеру. Вода была теплой. У меня было время, чтобы постирать нижнее белье, которое уже приобрело серо-землистый цвет.

16 июля. Продолжили движение в 14.00. Мы шагали до дрожи в коленях до самого пункта Л. Он был уже совсем близко, а нам ужасно хотелось пить. В деревне одна из наших лошадей потеряла подкову. Разразилась гроза, и я вместе с другими задержался, чтобы найти кузнеца в одной из следовавших сзади батарей. Наш собственный кузнец остался далеко позади, чтобы починить полевую кухню, у которой сломалась задняя ось.

Мы нашли кузнеца. Кое-кто из ребят дал нам хлеба, чаю, сигарет и сигаретной бумаги, и мы поехали в сгущавшиеся сумерки и в новую грозу. Лошади продолжали шарахаться из стороны в сторону, не различая пути. Наконец через час мы вышли к тяжелым силуэтам орудий на краю дороги, отставших от части. Под дождем темные фигуры притулились у машин или лежали под ними странно выглядевшими грудами. Я нашел всех своих спутников лежавшими под деревьями. Они крепко спали, а лошади склонили головы на шею друг дружке. Между пятью и шестью утра мы вышли в назначенный для отдыха район на лугу, чуть выше одной из деревень. Подъем был в полдень, в четыре часа – в путь. Четыре часа марша в мокрых ботинках. К вечеру стало прохладно. Дорога поднималась и опускалась при однообразном ландшафте, а издалека доносился шум стрельбы. У дороги виднелись воронки от бомб. К 2.20 мы свернули на участок, поросший травой.

Холодно и сыро при противном пронизывающем ветре. Мы набрали мокрого сена и соорудили палатку. У кого-то нашлась свеча. Теперь, когда мы влезли внутрь, неожиданно стало вполне уютно: четыре человека, удобно устроившихся в укрытии вокруг дружелюбного теплого света. Кто-то сказал: «Мы не забудем этот вечер», и все были согласны.

20 июля 1941 года. Сегодня ровно четыре недели. С тех пор, как мы пересекли границу Германии, преодолели 800 километров; после Кульма – 1250. На восемнадцатую ночь точное расстояние от пересечения дорог в Штанкене, где нас собрали для того, чтобы мы двинулись в направлении Граева и Осовца, равнялось 750 километрам.

Я сижу на скамейке у домика паромщика. Мы ждали остальных из нашей части, чтобы начать трудную переправу через Западную Двину, которую наша маленькая группа преодолевала верхом на лошадях в течение часа. Рассчитанный на груз в восемь тонн, аварийный мост с односторонним движением не мог пропустить весь поток переправляющихся. У подножия крутого берега толпы военнопленных помогают строить второй мост. Босые люди, из числа гражданских, вымученно копошатся над обломками старого моста, перекрывшего маленькую реку. На переправу может быть затрачено немало часов; руки ста пятидесяти пленных, для того чтобы толкать, – в нашем распоряжении.

Город Витебск весь в руинах. Светофоры повисли на трамвайных проводах, как летучие мыши. С ограды все еще улыбается лицо на киноафише. Население, большей частью женщины, деловито бродит между руин в поисках обуглившихся досок для костра или брошенной утвари. Некоторые улицы на окраинах остались неповрежденными, и то и дело как по волшебству встречается уцелевшая маленькая лачуга. Некоторые девушки одеты довольно красиво, хотя иногда на них фуфайки, в руках авоськи, а ходят босыми и с узлом за спиной. Там были крестьяне из сельской местности. У них овчинные тулупы или ватные куртки, а на головах у женщин платки. На окраинах живут рабочие: бездельничающие молодые люди и женщины с наглыми физиономиями. Иногда поражаешься при виде человека с красивой формой головы, а потом уже замечаешь, как бедно он одет.

Приказ продолжить наш марш был отменен в последний момент. Мы остановились и ослабили упряжь. Затем, когда собирались уже задать лошадям четверть нормы овса, пришел новый приказ. Мы должны были выступить немедленно, двигаясь ускоренным маршем! Переправа для нас была очищена. Мы двинулись назад, сначала на юг, в главном направлении на Смоленск. Марш оказался мирным, правда, по жаре и в пыли, но всего только на восемнадцать километров. Но после легкого дня перед этим напряжение и усталость заставили меня забыть о красотах ландшафта. Мы прикомандированы к пехотной дивизии, которая выдвигалась еще дальше на восток; и действительно, мы шагали днем и ночью и продолжаем шагать.

Перед нами расстилались поля тихо колышущейся кукурузы, гектары ароматного клевера, а в деревнях – вереницы потрепанных непогодой крытых соломой хат, белая возвышающаяся церковь, которая использовалась и для других целей, а сегодня в ней вполне могла разместиться полевая пекарня. Можно увидеть выстроившихся в очередь к нашей пекарне за хлебом местных жителей под руководством улыбающегося солдата. Можно увидеть вопросительные взгляды пленных, которые под строгим взглядом конвоя снимают пилотки. Все это можно увидеть, но только в полудремотном состоянии.

В 2.00 я разбудил передовую группу, спустя полчаса – весь отряд. В половине пятого мы тронулись в путь. Сейчас половина шестого вечера 26 июля. Я лежу потный и в пыли на обочине дороги у подножия холма. Отсюда нам предстоит пройти протяженный открытый участок дороги. Вдали слышен гул. После Суража активизировала действия авиация, целые экскадрильи наших пикирующих бомбардировщиков, эскортируемые истребителями, совершали налеты на противника. Вчера три русских бомбардировщика кружились над нашим озером, после того как сбросили в нескольких километрах отсюда свой бомбовый груз. Прежде чем они скрылись из виду, мы видели, как наши истребители со свистом пронеслись за ними, садясь им на хвост, и пулеметы застрочили в жарком полуденном воздухе.

Несколько дней назад нам попадалось все больше и больше беженцев, затем на дорогах стало менее оживленно, и мы миновали лагеря для перемещенных лиц, в которых было от тысячи до тысячи двухсот пленных. Здесь не что иное, как линия фронта. В деревнях огромное число домов покинуто. Оставшиеся крестьяне таскают воду для наших лошадей. Мы берем лук и маленькие желтые репки с их огородов и молоко из бидонов. Большинство из них охотно делятся всем этим.

Мы продолжили движение по дороге, соблюдая интервалы. Далеко впереди, на краю леса, поднимаются грибообразные клубы дыма от взрывов снарядов. Мы свернули, прежде чем дошли до этого места, на вполне сносную песчаную дорогу, которой, казалось, не будет конца. Наступила ночь. На севере небо все еще оставалось светлым; на востоке и на юге оно освещалось двумя горящими деревнями.

Над нашими головами бомбардировщики выискивали цели и сбрасывали бомбы вдоль главной дороги позади нас. Мои всадники тряслись и покачивались в седлах на своих лошадях. В половине четвертого мы стали поторапливаться; в четыре наш фургон заспешил на командный пункт. Сейчас семь часов, и я лежу тут, несколько позади него, с двумя развернутыми секциями радиостанции наготове.

Спокойная обстановка в послеполуденные часы. Мы проснулись и поели, опять легли спать, а затем были подняты по тревоге. Тревога оказалась ложной, и мы продолжали спать. Внизу через луг под конвоем переправлялись в тыл взятые в плен русские. При вечернем свете все кажется таким дружелюбным.

День выдался прекрасным. Наконец у нас появилось немного времени для своих личных дел. Война идет с перерывами. Никаких решительных действий. Противотанковая пушка или танк открывает огонь – мы отвечаем своими минометами. Пушка издает неприятные вздыхающие звуки. Затем после нескольких выстрелов – тишина.

Наши батареи интенсивным огнем обстреливают наблюдательный пункт противника, и русские «угощают» нас несколькими снарядами. Мы жуем свой хлеб и наклоняемся, когда начинает играть «музыка». Можно заранее определить, откуда она доносится. Наверху на холме адъютант сообщает: «Танки атакуют тремя колоннами по фронту, господин гауптман!» – «Передай артиллеристам!» – отвечает капитан и спокойно заканчивает бритье.

Примерно три четверти часа спустя танки идут на нас массой; они так близко, что заходят в тыл нашего холма. Обстановка становится довольно напряженной. Два наблюдательных пункта сворачиваются и уходят, командный пункт отряда и штаб-квартира батальона остаются. Тем временем наша пехота снова выдвинулась