Глава третья. Я не хочу

I'm getting tired of this shit

I've got no room when it's like this

What you want of me, just deal with it

If you were dead or still alive

I don't care

I don't care

And all the things you left behind

I don't care

I don't care

Adam Gontier – I Don't Care

Со всеми так было. Я назначал встречу, фотографировал их, обрабатывал снимок в Фотошоп и потом забывал их лица и имена. Со временем я даже вошел во вкус. Мне нравилось фотографировать людей, обрабатывать их портреты, наделять их испорченные говниной души светом и теплом. Но Он забыл предупредить меня об одном. Когда-нибудь я должен был столкнуться с такой душой, менять которую не захочу. Именно после нее я стал вести дневник, в который переносил часть их истории и присваивал им порядковый номер. Номер был удобнее, чем имя. Обезличенный и в то же время уникальный. Эта душа получила цифру «пять» и стала в моем списке пятой.

– Долго мне стоять? – буркнула она, скосив черный глаз в мою сторону. Я поднял бровь, посмотрел на неё, как на говно, но она не смутилась. Наоборот, в черном зеркале её глаза я увидел вызов. Пришлось улыбнуться, чтобы она смутилась. Мою улыбку не вынесет даже Дьявол. Даже Он начинал злиться, когда я так улыбался. Расплатой был очередной лёд и очередная боль. Но эта боль, по крайней мере, напоминала мне о том, кто я есть. Меняться я не собирался. Не по Его прихоти уж точно.

– Если ты будешь хотя бы моргать или мычать, это значительно ускорит процесс, – ответил я, включая фотоаппарат. Пятая улыбнулась, но улыбка тут же исчезла с её лица. Да, актриса из нее хорошая. Но я умею возвращать таких с небес на землю. Словом. И не только. – То, что я согласился сделать тебе несколько фотографий, не говорит о том, что я твой личный раб, которого ты в любой момент можешь выебать подсвечником и бросить на потеху львам. И я могу в любой момент развернуться и уйти.

– Ох, прости. Не думала, что фотографы такие нежные, – фыркнула она, возвращаясь к столику с зеркалом, на котором стояли сотни различных баночек, кремов, тюбиков и прочей ерунды, если женщине вдруг приспичит выглядеть красиво. То, что их лица после нанесения всего этого превращались в застывшую маску смерти, их не волновало. Главное, чтобы красиво.

– Я не фотограф. Это раз. Я художник. Это два. И ты не заплатила мне ни одного сраного пенса, чтобы я стоял тут и выслушивал всякое. Это три, – нахмурился я. Прошел уже час, а я до сих пор не сделал фотографию. Фотоаппарат уже не колол меня льдом. Он натурально жег ладони сраным ледяным пламенем, потому что проголодался. Моя вина. Прошедшая неделя была дикой. Я бухал, жрал пиццу и безжалостно проебывал свой гонорар, полученный за съемку одного забавного мужичка, который отличался тем, что любил дрочить в свадебную туфельку своей жены. Когда он понял, что сказал лишнее, сумма гонорара приятно увеличилась, а я не стал от этого отказываться. Как итог, фотоаппарат больше недели лежал без дела и истосковался по свежим душам. Абы какую он тоже не хотел, и боль не уменьшилась, когда я нашел ему парочку анорексичек. Поэтому я здесь и выслушиваю бред от пафосной тупой бабы. Такая душа заткнет фотоаппарату глотку минимум недели на две. Только вот обрабатывать её фото мне уже не хотелось. От слова совсем.

– Если ты таким образом решил слиться, то хорошенько подумай, – угрожающе сказала она, переварив мои слова. – Ради этой фотосессии я отпустила клиентов на час раньше. Я потратила тьму косметики, которая стоит дороже, чем твой засранный прикид. И я терплю твою злобную ухмылочку уже на протяжении часа. Один звонок, дорогой, и тебя отхуярит парочка отмороженных панков, а я самолично засуну эту камеру тебе в очко.

– Контролируй дыхание, – хмыкнул я, заставив её поперхнуться.

– Что?

– Дыхание, говорю, контролируй, – повторил я, закуривая сигарету и усаживаясь на кожаный диван. Такой же стоял в порно, на кастинге с фальшивыми агентами. Она побуравила меня злым взглядом, а потом нехотя улыбнулась. Пусть и натужно, но я понял, что улыбка искренняя. – У тебя голос дрожит и вся твоя злоба похожа на кота, обоссавшего хозяйский ботинок. Вроде он понимает, что хозяин будет это долго помнить, но вот пизды он получит один хер.

– Тебя не запугать, но поверь, боль я могу причинить сильнее, чем обоссанный хозяйский ботинок, – ответила она, поворачиваясь ко мне. – Так. Пара-тройка советов перед съемкой. Меня не лапать. Я сама знаю, как мне выгодно встать. С левой стороны не снимай. Правая лучше. И да, свои «щелчок-смена позы» можешь не повторять. Не первый раз фотографируюсь.

– Пара советов перед съемкой. Будь собой. На остальное мне похуй, – пожал я плечами. – Увижу фальшь, уйду. И похуй, кого ты там на меня натравишь.

– Отлично. Значит, мы поняли друг друга. Приступим, – кивнула она. Фотосессия началась.

Позировать она умела, но делала это шаблонно. Позы, подсмотренные в модных журналах, были бездушными, и я не раз порывался послать все и уйти, но сожженные льдом руки напоминали о том, что хотя бы один искренний портрет я должен сделать. Поэтому приходилось скрипеть зубами, сдерживать желание отвесить Пятой пинка под выпяченный зад и жать на кнопку спуска затвора, как ополоумевший пулеметчик лупит пальцем по гашетке.

Она, в отличие от тех, кто был до нее, была красивой. Широкие скулы, восточные, миндалевидные глаза, заполненные чернильной тьмой. Кожа, пусть и сдобренная тоналкой, была чистой и ровной. Я понимал, что долго дрочиться над ретушью не придется, но понимал и то, что её душу я пока не увидел. Была лишь смертная оболочка, которая кривлялась, смотря в камеру, взмахивала волосами и закусывала губу идеально белыми зубами. Только эротизма в этих фотографиях так и не было. Была только ебаная шаблонная пошлость. Странно, скажи я кому-нибудь это примерно три месяца назад, то сам себя бы назвал психом. У Пятой был полный набор того, за что любой мужик удавится кончой до того, как она запрыгнет ему на хер. Длинные стройные ноги, упругая поднятая грудь, острые соски, торчащие сквозь тонкую белую ткань, и плоский бронзовый животик. Одна из тысяч, на кого так яростно дрочат неудачники вроде меня, заходя вечером после работы на порносайт. Одна из тысяч, чье лицо забудут, стоит яйцам исторгнуть из себя бесовскую малафью, наполняющую мужские головы ебаной говниной. В какой-то момент я не выдержал и, опустив фотоаппарат, тяжело вздохнул. Она тут же встала в позу, уперев ручки в точеные бедра, и вопросительно посмотрела на меня.

– Ты без фальши можешь? – тихо спросил я. – Нельзя быть такой бездушной говниной. Из двух сотен кадров, что я отщелкал, нет ни одного настоящего.

– Да всем плевать, кроме вас, ебучих фотографов, настоящий человек на снимке или нет, – ругнулась она и, подойдя к зеркалу, достала из своей сумочки пачку дорогих сигарет. Я курил говно, от которого саднило горло и резало глаза, если дым попадал туда. Таких сигарет, как у нее, я себе пока не мог позволить. Пока.

– Не решай за других, золотце, – недобро улыбнулся я. – Я понимаю, что ты безумная сука, холодная и черствая, но даже в твоей ебучей, погрязшей в фальшивом мраке, душе должно быть место для искренности. Покажи мне эту ебучую искренность, и я тебе сделаю еще пятьсот одинаковых бездушных кадров.

– Никто и никогда не увидит меня другой, – на секунду, всего лишь на гребанную секунду маска спала с ее лица, но я был наготове. Она стояла в неудобной позе, отвернувшись от меня, но её лицо отражалось в зеркале. Чуть искажаясь, но это была она. Её душа. Щелчок, и я с удовольствием почувствовал, как теплеют ладони и исчезает обжигающий лед. Она резко обернулась, услышав еле слышимый звук, и её красивое лицо исказилось от ненависти. Да чего там темнить, из нее просто полезла ебаная говнина. Та, которую она так тщательно скрывала. – Удали!

– Нет. Уговор есть уговор, – покачал я головой, отступая назад. – Одно искреннее фото в обмен на твои бездушные картинки.

– Удали! – теперь она рычала, а в глазах появился животный блеск. Казалось, еще мгновение, и она вцепится мне в глотку, вырвет кадык и, захлебываясь, будет лакать хлещущую фонтаном кровь.

– Нет, – спокойно ответил я. Она подошла вплотную и вцепилась мне в плечо. Острые коготки царапали кожу даже через майку, но я был непреклонен. Повидал в своей жизни психованных пёзд, так чего одну из них бояться.

– Никто не должен видеть эту фотографию.

– Её буду видеть я. Это тебя устроит? – спросил я. Она немного успокоилась, но голос был по-прежнему рыкающим и бешеный блеск из глаз не пропал окончательно.

– У меня есть выбор? Пока я найму ребят и они выебут из тебя жизнь, ты успеешь залить её в облако или загрузить куда-нибудь, – Пятая скрежетнула зубами и нехотя отпустила мое плечо. Следы от её ноготков слабо пульсировали, и я понимал, что утром стану обладателем шикарных синяков.

– Обещаю, что никто, кроме меня, не увидит эту фотографию, – вздохнул я, заставив её удивиться.

– Зачем тебе это? Я понимаю, будь я голой. Мог бы дрочить, – усмехнулась она.

– Хобби у меня такое. Собирать фотографии бессердечных, злобных сук, – парировал я и удовлетворенно хмыкнул, когда она снова закусила губу от гнева. В наступившей тишине, готов поклясться, я слышал быстрый стук её сердца. Черного, как самое глубокое анальное дристалище. Она подошла еще ближе. Настолько близко, что я почти касался её губ своим подбородком. И резко, без предупреждения, привстала, после чего впилась в мои губы с жадностью голодного вампира. Только в отличие от мифической гадины её губы были горячими, а дыхание сладким. В воздухе появился аромат смазки, от которого я моментально возбудился. Голова закружилась, когда кровь принялась гулять туда-сюда по телу, словно сомневаясь в том, что ей следует питать в первую очередь. Член или мозг. Она выбрала член, чему я, в глубине души, конечно, был рад.

Она была хороша. Грудь, пусть и искусственная, была крепкой. Торчащие соски я чувствовал кожей, когда она ко мне прижималась. Да и стоило запустить ей руку в трусики, как стало понятно, насколько она возбуждена. Возбуждение текло по внутренней поверхности её бедер, распространяя тот самый аромат, сводящий мужчин с ума. Но я чувствовал и еще кое-что. Ненависть. Настолько сильную ненависть, что от нее, казалось, начали плавиться мои пальцы и растопленное мясо потекло по костям.

Она ненавидела меня за то, что я сделал. За то, что увидел её без маски. И пыталась теперь унизить меня, высосать досуха своими сладкими губами. И тут ненависть наполнила и меня. Сколько их было в моей жизни. Холодных и злобных, вертящих на мифическом хую любые светлые чувства. Для них я был игрушкой, они разбивали мне сердце и уходили утром, даже не вспомнив обо мне. Пятая была такой же. Её возбудила моя непокорность и своеволие. Еще никто себя так не вел с ней, и она была в ярости от этого. Желание обладать мной и сломить меня корежило и ломало её душу. И я понимал, почему. Жалкий обсос с недельной щетиной, в грязной, вытянутой майке заставил её снять маску. И она жаждала не секса, а мести. Но я не доставлю ей такого удовольствия.