Цитаты из книги «Разговоры с Джемалем»

Что в этом дуализме, который совершенно безнадёжен, заперт замком, в дуализме оригинала и отражения, есть третий момент – источник искры в Адаме. Есть непостижимый субъект, который находится вне бытия, вне сущего, вне интеллигибельности. Но который присутствует в твари, в этом отражающемся в качестве точки нетождества, которая есть рассогласование оригинала с отражением. Эта точка нетождества есть сознание, свидетельствование, принцип свидетельствования. И здесь мы обнаруживаем, что весь исторический процесс, всё, чему нас учит цивилизация, все правила игры есть не что иное, как подавление этой точки, принуждение человека забыть о ней. Вообще перевести её в формат подчинения бытию и правилам игры и в конечном счёте Великому Существу.

Не всякий закон является подчинением человека Великому Существу. Есть шариат. Идея шариата как божественного Откровения – это рассогласование отражения своих движений с движениями Великого Существа.

О. Д.: Хорошо. Правильно ли я понимаю, что в первого Человека Адама и было заложено в качестве этой самой точки, или искры, стремление к свободе? Г. Д.: Да. Но как её реализовать? Понятно, что Адам несёт эту возможность. Она у него реальна, потому что она вложена Творцом. У других через язык она виртуальна – то есть у них есть выбор присоединиться и пойти за Адамом. И тогда они должны в принципе встать в оппозицию бытию. Они должны встать в оппозицию Великому Существу, простой копией которого здесь, в этом мире, они, как в зеркале, являются. Бросить этому вызов.

Г. Д.: Это факультативные добавления вавилонского типа, которые не являются официальными. Есть Адам и Ева, их потомство, которое рождается, – естественно, что они не могли бы воспроизводиться внутри себя. Есть, правда, домыслы, что они должны были дожидаться второго поколения родившихся, чтобы потом жениться между собой, но это уже от безвыходности, потому что сама презумпция того, что Адам и Ева – это первая пара, от которой все, – тупиковая.

Как младенец в утробе матери, он ещё не пережил разделения на «Я» и «Не-Я». И он находится, как выразился Фрейд, в состоянии «океанического блаженства». Для него свобода и несвобода совпадают в чистом благе. Он не свободен в утробе матери, но эта несвобода не является бременем, потому что она является блаженством, потому что он там защищён, потому что он там не переживает никаких разделений, никакой оппозиции себя с чем-то. Свобода и несвобода сомкнуты в благе как в простом утверждении. Так было у людей золотого века. Потом к людям золотого века приходит Адам, в котором есть эта искра, а в них-то нет. В них эту искру никто не вкладывал. Вложили в глиняную куклу Адама. И дали ему язык, потому что Творец научил его языку, и язык имеет Божественное происхождение. И Адам приходит. Не будем пускаться вглубь чисто теологической историографии – там Адам и Ева, их потомство и так далее, но так или иначе, он даёт этот язык вот этому человечеству. И после этого, овладев языком в значительной степени насильственно, то есть принуждённые заговорить, они как бы рождаются. То есть ребёнок появился из утробы на жёсткий холодный ветер. Крики, яркие цвета – всё, что раздирающе действует на его пять органов чувств после появления на свет из утробы матери. И язык является этим актом рождения. Сразу на ребёнка обрушивается дождь, солнце его жжёт, холод его морозит и так далее. Мгновенно кончается комфорт и возникает «Я» и «Не-Я», и язык является принципом разделения. В языке заложено отражение этой точки, которая реально есть в Адаме, а виртуально во всех, кто приобщился к языку. И всякий, носящий язык, говорящий языком, даже не будучи потомком Адама, а просто условно являясь его потомком, приобщившись к нему через язык, является потенциальным требователем свободы. Язык является базой свободы.

Мы способны абстрактно воспринять всё: звёзды, эти стены, собеседников, – потому что мы – ничто из этого. Каждый из нас – ничто из этого. Это точка прокола в сущем. А Первосущество об этом не знает ничего, потому что в него ничего такого не вложено. Оно – гомогенно ВСЁ. Как лист бумаги, в котором нет ни малейшего штриха, прокола, дырки. Сплошной лист бумаги, который никогда не кончается. А мы рисуночек, в котором есть дырка.

На самом деле, всё, что мы видим вокруг, всё, о чём мы свидетельствуем, – мы это видим, свидетельствуем и понимаем только потому, что мы не являемся вещью среди вещей. Мы не тождественны ничему из того, что нас окружает. Только мы. Собака, виляющая хвостом, которая бы здесь сидела, – одна из этих вещей. Она не понимает, что она собака, что вокруг эти вещи. Она вброшена в гештальт. Вброшена в лучшем случае как живое существо, в котором идёт нарушение второго закона термодинамики, она заперта в свою экоструктуру, эконишу, и она действует в режиме «запрос-ответ».

всё, что есть, – это объект. А эта точка – сознание – есть принцип субъектности. Потому что принцип субъектности – это полярность любому сущему.

О. Д.: Правильно ли я понимаю, что человек может вырваться из системы или круга аксиом и неких правил и через них как-то выйти на следующий уровень? Допустим, бросить вызов сущему миру, поставив на кон свою жизнь, например? Г. Д.: Да. Потому что у него есть нечто, не совпадающее ни с чем, что является онтологической или, лучше сказать, контронтологической базой свободы.

Эта точка есть просто сознание. Сознание как антитеза бытию. Свидетельствование.