Родители

ГС:

Вспомнив о предках Пушкина и о том, как себя ощущал Александр Сергеевич в кругу русского дворянства, обратимся теперь непосредственно к его семье. Итак, родители. Сергей Львович Пушкин – он переживет своего сына – родился в 1770 году, умер в 1848-м. И Надежда Осиповна Ганнибал, 1775 года, то есть на пять лет младше мужа.

МВ:

Надежда Осиповна и Сергей Львович были в родстве. Она его внучатая племянница; то есть Сергей Львович женился очень домашним, семейным образом.

ГС:

А умерла Надежда Осиповна меньше чем за год до гибели сына, в марте 1836-го.

МВ:

Да, причем Александр как старший сын успел ее похоронить – отвезти в Святые Горы; и тогда же купил место под могилу для себя самого. Увы – она понадобилась ему гораздо раньше, чем можно было предполагать. Но об этом позже, а пока скажем, что Надежда Осиповна хоть и была на пять лет моложе мужа, умерла на 12 лет раньше. И родила восьмерых детей, из которых до зрелости дожили трое. Детская смертность была чудовищной во всех классах общества.

ГС:

Сергей Львович был поэтом, баловался стихами, но это не носило серьезного характера. С отцом Пушкин и связывает свое шестисотлетнее дворянство…

МВ:

…естественно.

ГС:

Нравы в семье были африканские и без Ганнибала. Например, прадед Пушкина по отцу, который тоже служил Петру I, был сержантом гвардии и в припадке безумия убил свою жену.

МВ:

Сам Пушкин так думал. Сейчас историки не так уверены – в припадке безумия или просто по дикости нравов. Вообще, конечно, грустная история про домашнее насилие. Но – это первая половина XVIII века; это не то чтобы оправдывает, но объясняет – нравы такие, простаковско-скотининские. Даже покруче, потому что «Недоросль» – это уже вторая половина XVIII века.

ГС:

И Надежду Осиповну Пушкину, которая, собственно, и происходит от Ганнибала, называли «прекрасной креолкой». Родители были безалаберны в хозяйстве…

МВ:

…что не было уникальным в то время. И тут я снова должен вклиниться с личной историей. Я сам семидесятого года, мне гораздо проще сопоставить себя с Сережей Пушкиным, чем с его сыном Сашей. Да, я могу думать о Сергее Львовиче как о Сереже, потому что мне самому в девяносто девятом году было 29 лет. Книга, естественно, не обо мне, но попробуйте – я обращаюсь к нашим читателям – обратить рубеж XVIII–XIX веков в рубеж XX–XXI. Что вы делали в девяносто девятом году, в пятом, в пятнадцатом? И сопоставьте это с родителями Пушкина. Потому что история России ходит по кругу. С точностью буквально до 100 лет.

ГС:

С пугающей точностью.

МВ:

О да. И когда смотришь в такой перспективе, многое становится понятнее. Вот 99-й год. В моем случае это первые серьезные журналистские работы, первые настоящие доходы, первое упоение только-только появившимся интернетом, клубная жизнь, О.Г.И. – «Пир О. Г.И.»… Я не претендую ни на универсальность, ни на уникальность: это мой тогдашний круг, довольно узкий – круг московских интеллектуалов, которые ночи напролет обсуждают всякие интересные темы.

ГС:

Круг московских интеллектуалов – это, считай, аристократия того времени.

МВ:

Да, с большой степенью сходства. Наши пресловутые О.Г.И. – «Пир О. Г.И.» – это то же самое, что салоны и гостиные в домах у тех же Пушкиных, Вяземских, Карамзиных, те же люди вели те же разговоры. Так же выписывали из-за границы новейшие сочинения и наряды (чем не интернет?!), собирали огромные иностранные библиотеки, так же ездили на воды и за границу, в общем, все очень похоже. Я убедился в этом, когда читал пьесу Тома Стоппарда «Берег Утопии». Саша (Герцен), Ванечка (Тургенев), Петр Яковлевич (Чаадаев) – мне очень легко представить их за столиком О.Г.И. И Саша Пушкин родился и рос в этой среде, под умные разговоры своих молодых родителей.

ГС:

К которым приходили интересные гости. Знаменитые в свое время поэты, вроде Дмитриева, в том числе.

МВ:

Да, совершенно нормальный интеллигентский круг.

ГС:

При этом семья все время балансировала на грани разорения.

МВ:

Что тоже моему поколению прекрасно знакомо. У нас тоже много у кого были старые квартиры, но мало у кого были «старые деньги»: серьезные фамильные состояния сложились позже.

ГС:

Но тогда сыновья куда больше финансово зависели от отца. И Пушкин, будучи взрослым, но молодым еще человеком, не мог добиться денежной помощи от Сергея Львовича. Как вспоминает Вяземский, он был очень скуп на себя и на всех домашних: сын его Лев за обедом разбил рюмку, отец вспылил и целый обед проворчал.

МВ:

Ну, это говорит скорее не о скупости, а просто о дурном характере и распущенности. Человек не привык держать себя в руках. Что тоже не с хорошей стороны о нем говорит. Надо сказать прямо: с родителями Пушкину не повезло. Хотя – ну как «не повезло»? Такое двойственное отношение тоже характерно для той среды, в которой Пушкин родился, для этого круга нечиновных московских интеллектуалов из старых, но не титулованных семей; это не круг графов и великих князей.

Пушкин до конца жизни сам подчеркивал это сходство-различие. Отправляя уже в 1836 году ледяное письмо с явным прицелом на дуэль князю Николаю Григорьевичу Репнину-Волконскому, он не забывает отметить: «Лучше нежели кто-либо я знаю расстояние, отделяющие меня от вас; но вы не только знатный вельможа, но и представитель нашего древнего и подлинного дворянства, к которому и я принадлежу…» (Т. 10. С. 864)

Сергей Львович был истинным представителем «подлинного дворянства». Он собрал огромную библиотеку, был хорошо образован, болтал на разных языках и охотно цитировал разных авторов, обожал поэтические и театральные экспромты, при этом действительно мог весь вечер портить всем жизнь из-за разбитой рюмки. И если мы посмотрим на все дальнейшее творчество Пушкина, не говоря уж про его личную жизнь, мы нигде не найдем выражений любви, обращенной к отцу. У него нет стихов, обращенных к родителям. Самое главное хорошее, что его отец и дядя Василий Львович сделали, – отдали его в Лицей. За это им, что называется, многое зачтется.

ГС:

У него фактически нет воспоминаний о детстве. У Лермонтова есть (в поэзии), у Толстого есть, а Пушкин – это человек без детства.

МВ:

Да, оно начинается с Лицея. И такой культ Лицея – я бы сказал, гипертрофированный («отечество нам Царское Село»), с одной стороны, хорошо говорит о Лицее, с другой – плохо говорит о семье Пушкиных.

Брат и сестра

ГС:

Давай уж закончим о семье. У Пушкина были брат и сестра: первенец – Ольга 1797 года рождения, она дожила до 1868 года, и Лев (1805) – он тоже переживет Александра, но умрет рано – в 47 лет. Вот с ними у Пушкина были самые сердечные отношения, обоим посвящены стихотворения. Например, Ольге – «К сестре» (кстати, это раннее, 1814 года) и «Позволь душе моей открыться пред тобою…». А Льву – «Брат милый, отроком расстался ты со мной» (1823), «Послание к Л. Пушкину» (1824). Лев Сергеевич был любимым сыном своих родителей. Он был наделен редким даром – чрезвычайно «липкой» памятью, благодаря которой сохранялись многие стихотворения Пушкина, потому что, услышав однажды, он уже запоминал текст намертво.

МВ:

Это приводило даже к конфликтам интересов: Лев охотно переписывал по памяти стихотворения и целые поэмы своего брата, полученные им «для домашнего пользования», всем желающим… мешая их продаже! Делал, так сказать, нелицензионные копии. А уже после смерти Александра произошла коллизия почти того же рода, что вышла у Макса Брода с Кафкой. Брод, как известно, опубликовал основные произведения Кафки посмертно – прямо нарушив завещание своего друга, велевшего их уничтожить. И уверял при этом, что выполняет его истинную волю. Лев Сергеевич по памяти записал целиком сказку «Царь Никита и сорок его дочерей» – настолько охальную, что записные пушкиноведы долго юлили, отказываясь включать ее в полное собрание: дескать, не авторитетный источник, не доказано. Хотя уж что там доказывать – не сам же Лев придумал! Наверное, Александр Сергеевич тоже выражал бы крайнее недовольство, если бы узнал. Но Лев Сергеевич справедливо рассудил, что каждая строка его гениального брата важна, в том числе такая охальная. И хорошо сделал.

ГС:

Да, со Львом у Пушкина были самые теплые отношения, младшему брату он писал очень интересные письма, в которых воссоздается нравственный портрет самого Александра Сергеевича.

МВ:

Есть известное письмо из ссылки, где он учит брата жизни, прямо апеллируя к собственному отрицательному опыту. Самому Пушкину 23 года, его брату 17. Да, судя по письмам, у них троих – Ольги, Александра, Льва – были нормальные братско-сестринские отношения. Но, читая сейчас эти письма, вот на что обращаешь внимание: сестре он пишет только по-французски, брату – то по-французски, то по-русски. Так, упомянутое выше письмо – французское, Александр как бы подчеркивает, что говорит серьезно, как старший с младшим. С мужем сестры, Павлищевым, с которым он вынужден вступить в деловую переписку (делить семейное недвижимое имущество), он переписывается тоже по-русски. Ему это, кстати, тяжело дается, ему ненавистны все эти деловые разборы, но он понимает, что это надо делать и что Павлищев, который очень корректно его в письмах «дожимает», в сущности, совершенно прав.

Интересно, что первый стихотворный опыт дошел до нас именно благодаря Ольге. Она запомнила сымпровизированную французскую эпиграмму брата на себя самого как на сочинителя какой-то домашней пьески, в которой рифмуется «партер – Мольер», и много лет спустя, когда брат прославился, воспроизвела:

Dis moi, pourquoi l’Escamoteur Est-il sifflé par le parterre? Hélas! c’est que le pauvre auteur L’escamota de Molière.

Что значит:

Скажи мне, почему «Похититель» Освистан партером? Увы, потому, что бедный автор Похитил его у Мольера (Т. 1. С. 379).

Благодаря ей мы знаем, с чего вообще начались поэтические опыты Пушкина.

Бабушка, няня

ГС:

Больше, чем мать Надежда Осиповна, на Пушкина повлияла его бабушка, Мария Алексеевна Ганнибал.

МВ:

Урожденная Пушкина!

ГС:

Да, такой фамильный выверт… Лицейский друг Пушкина Антон Дельвиг говорил о ее прекрасном русском языке. С ней отношения были тоже очень близкие. Сохранились слова Марии Алексеевны о внуке: «Не знаю… что выйдет из моего старшего внука – мальчик умен и охотник до книжек, а учится плохо, редко когда урок свой сдаст порядком: то его не расшевелишь, не прогонишь играть с детьми, то вдруг так развернется и расходится, что его ничем не уймешь; из одной крайности в другую бросается, нет у него средины»^[15]

Конец ознакомительного фрагмента.