Цитаты из книг автора «Гастон Башляр»

Как обычно, мы проверим правильность нашего тезиса на примере из области конкретной поэтики, попросим у поэта образ, чей будет достаточно новым, чтобы дать нам урок онтологической амплификации. Новизна образа и его амплификация смогут гарантировать, что наш тезис прозвучит на более высоком уровне, чем уровень рассудочной уверенности, или хотя бы где-то за его пределами

перестав применять геометрические ассоциации при описании первичных выражений бытия, выбирая наиболее конкретные, наиболее феноменологически точные исходные позиции, мы поймем, что диалектика внутреннего и внешнего дробится и расщепляется на бесчисленное множество нюансов.

Все эти общие замечания были здесь необходимы, поскольку с позиции геометрических выражений диалектика внешнего и внутреннего базируется на строгом геометризме, где что ни граница, то непроницаемый барьер. Но мы должны быть свободны по отношению ко всякой интуиции – а геометризм констатирует окончательные интуиции

Наше зрение за краткий миг успевает сказать нам очень много. Но бытие не видит себя. Быть может, оно себя слышит. Бытие не очерчивает себя. Небытие не служит ему контрастным Если бы мы работали с различными образами, заимствовали бы их из мира света, из мира звуков, из мира горячего и холодного, то подготовили бы онтологию менее компактную, но гораздо более надежную, чем та, что основана на геометрических образах.

Итак, спиральное бытие, которое снаружи выглядит как центр, защищенный крепкой стеной, на самом деле никогда не достигнет своего центра. Бытие человека – незакрепленное бытие. Любая попытка выразить бытие приводит к его дефиксации. В царстве воображения происходит вот что: едва для бытия предлагается какое-либо выражение, как бытие сразу же начинает испытывать потребность в другом выражении, становится бытием, которое должно иметь другое выражение.

Бытие человека развивается по спирали! , куда движемся – к центру или от центра. Поэты хорошо знают эту нерешительность бытия. Вот что мы читаем у Жана Тардье:

обходится дорого, и философское знание не выстраивается на базе схематизированных экспериментов.

Мы стремимся к фиксации бытия, а фиксируя его, стремимся выйти за пределы всех ситуаций, чтобы определить ситуацию всех ситуаций. И сопоставляем бытие человека с бытием мира, как если бы нам удалось легко и просто прикоснуться к первозданному. Мы возводим диалектику «по эту сторону» и «по ту сторону» в ранг абсолюта. Мы наделяем эти скромные определения места силами онтологической определенности, которые недостаточно контролируем. Чтобы выяснить, где находится «по эту сторону», а где – «по ту сторону», многие метафизики попросили бы дать им карту. Но в философии любая попытка спрямить себе путь об

стихи – это проявления человеческой реальности; и, чтобы объяснить их, одних только отсылок к «впечатлениям» будет недостаточно. Надо их пережить, пережить в их поэтической необъятности.

Спокойный лист, который действительно обитаем, спокойный взгляд, замеченный в самом что ни на есть смиренном созерцании, – это проводники необъятности. Эти образы увеличивают мир, увеличивают лето. Бывают моменты, когда поэзия распространяет волны покоя. Возникший в воображаемом бытии покой утверждает себя как выступающая точка бытия, как ценность, которая является доминирующей, в ущерб другим, подчиненным состояниям бытия, в ущерб миру, полному тревог.