Приехав, я обнаружил кое-какие изменения при дворе. Господин маркиз д'Умьер, отец того, кто сейчас является губернатором французской Фландрии и маршалом Франции, был отстранен от своей высокой должности, и он приходил каждый день к господину кардиналу, чтобы получить ее назад. Но господин кардинал отвечал ему, что нужно обращаться к королю, из уст которого шло это отстранение. Подобная немилость была связана с тем, что кардинал не любил тех, кого возвышал не он лично. Маркиз был рыжим, а так как в то время парики были редкостью и он знал, что король не любит рыжих, он причесывался стальной гребенкой и тем самым как бы подкрашивал себе волосы. Король ничего об этом не знал, но однажды во время охоты пошел сильный дождь, и вся подкраска смылась, обнажив настоящий цвет волос. Этого оказалось достаточно, чтобы маркиз был отстранен от должности, а потом уже ничто не могло ему помочь, так как король не любил отрекаться от своих слов.

Я удостоился кое-каких ласк от господина кардинала после того, как уже говорилось, как я объяснил ему необходимость своего возвращения. Но либо ему было удобно всегда держать меня при себе, либо он не хотел меня повышать, но в результате он довольствовался лишь тем, что время от времени награждал меня, не давая никакой должности. После возвращения я получил от него две тысячи луидоров^[20], но в моем положении это меня совсем не обрадовало. Я много тратил, и хотя получал сто тысяч экю в год, их не хватало.

Я видел, что поступаю неправильно, но не мог ничего поделать. Чтобы иметь что-то более солидное, я попросил для себя роту гвардейцев, когда освободилось это место, но господин кардинал сказал мне, что я не понимаю, что прошу, что любой капитан гвардии лишь мечтал бы оказаться на моем месте и что у него есть ко мне дело.

Короче, он все так представил, что я ему еще должен был быть обязан за отказ, что я его еще буду благодарить за эту милость, в которой я не видел ничего особенного. При этом он дал мне еще одно аббатство с шестью тысячами ливров ренты, и я поставил туда одного из моих братьев, а то моя мачеха начала уже всем говорить, что я ничего не могу добиться от господина кардинала, что он меня бросил, а я два года провел в тюрьме за долги.

Так она описывала то время, когда я находился в Брюсселе. Хотя я и слышал эти разговоры, но я решил не отказываться от своего долга. На ее месте многие благодарили бы меня, но она, узнав, что за это надо немного заплатить, еще больше ополчилась на меня. Она не только начала жаловаться, что я не делаю никакой разницы между родственниками и нашим кюре, которому я все сделал бесплатно, но и стала обвинять меня, что я дал ему больше, чем следовало бы. Она проконсультировалась в Орлеане и решила, что соглашаться на аббатство – это спекуляция, и всем объявила, что не хочет этим заниматься.

* * *

Это не помешало мне сделать все, что я хотел, для ее старшего сына. Узнав, что он попусту теряет время в деревне, я поместил его в Академию, а потом, оплатив его пансион, представил его господину кардиналу и спросил, куда его можно пристроить. Мне хотелось определить его в мушкетеры, но, зная, что у меня не очень хорошие отношения с господином де Тревилем, который ими командовал, я решил этого не делать. Да мой брат и сам был больше склонен к службе в гвардии, чем к тасканию мушкета в каком-нибудь полку. Когда я понял это, я поместил его в гвардию, и через шесть месяцев господин кардинал дал мне для него младший офицерский чин^[21]. Давая его, он мне сказал, что в этом-то и заключается разница между тем, что принадлежит ему, и тем, что ему совершенно неинтересно.

Это прекратило на некоторое время стенания моей мачехи, во всяком случае она стала возмущаться не так открыто, опасаясь, что в нее в ответ бросят камень. Но мой брат был убит во время первой же осады во Фландрии, и она возобновила ругательства в мой адрес. Она стала говорить, что я погубил ее сына ради каких-то своих интересов, что без этого я не стал бы искать ему должность, что для этих же целей я вызвал в Париж еще двух своих братьев, что я и третьего хочу подвергнуть той же участи.

Все советовали мне не обращать внимания на эту сумасшедшую, но я это делал скорее для себя, чем для нее. Я попросил господина кардинала отдать мне младший офицерский чин моего убитого брата, чтобы я мог передать его старшему из тех, кто остался. Можно сказать, что я занимался детьми, не имея возможности произвести хотя бы одного на свет.

Это все сильно истощало мою казну, а если добавить к этому и мою собственную расточительность, то это позволяло господину кардиналу часто повторять, что я напоминаю ему бездонную корзину.

– Мне вечно не хватает денег, Монсеньор, – сказал ему я, – но имейте жалость к бедному отцу, у которого есть еще шесть детей. Он засмеялся в ответ и больше не отказывал в том, что я просил. Из этого я вытянул пятнадцать тысяч ливров в год, не считая двух аббатств, двух младших офицерских чинов в гвардии, которые были мне даны. Одну из моих сестер он поместил в Монмартрское аббатство, и это не стоило мне ни су^[22], но я стал смотреться как маленький фаворит. Но при всем при этом я не всегда выглядел довольным своей судьбой, и я говорил, что у меня нет ничего и после меня ничего не останется.

– Монсеньор, – говорил ему я, – если бы я мог иметь маленькую комнатку в Сорбонне и докторскую долю, как было бы здорово.

– Ты всегда недоволен, – сказал мне он, – ты мне стоишь больше, чем четверо других, однако ты вечно жалуешься.

– Бог свидетель, Монсеньор, – ответил ему я, – я так молод, и мне так многого не хватает.

– Почему ты не экономишь? – спросил он.

– Aх, Монсеньор, – ответил я, – вы же знаете, что у меня много детей, я прошу только тогда, когда действительно нуждаюсь, несмотря на то что вы мне даете, у меня нет ни су накоплений.

– Я тебя понимаю, – сказал он, – ты просишь у меня гарантированного хлеба на случай, если я умру, а об этом надо думать.

Я искренне поблагодарил его за слова, которые мне очень понравились. Потом прошло дней пятнадцать, в течение которых Его Преосвященство, казалось, и не вспоминал о том, что я сказал, а я не мог докучать ему каждый день и просто молча выполнял свою работу. Некоторое время спустя он пригласил меня в свой кабинет, взял маленькую шкатулку, открыл ее и сказал:

– Ты просил у меня хлеба насущного, и настало время дать его тебе.

Одновременно с этим он достал пергамент, связанный двумя ленточками, и протянул его мне.

– Держи, – сказал он, – это тысяча экю ренты одного Лионского банка, и я решил даровать тебе эту пожизненную ренту, так как ты не выглядишь хорошим управляющим своим состоянием.

Несложно себе представить, как я был рад этому подарку. Это было лучше, чем если бы мне просто подарили двадцать тысяч экю, так как я бы все тут же потратил и не смог бы ничего накопить.

Этот подарок Его Преосвященства спровоцировал страшную зависть в его доме, стали говорить, что все подобные милости достаются новичкам, а старых вечно обходят вниманием. Но это было еще ничего по сравнению со злобой моей мачехи. Она сказала, что бесполезно пускать пыль в глаза, что мое злое естество не изменится, что я гнусный притворщик, что я все делаю только для себя, чтобы обмануть законных наследников, что я сам сделал этот счет в банке. Мой отец приехал в Париж, я пожаловался ему на ее поведение, но это был такой несчастный человек, он был настолько ослеплен своей женой, что мне показалось, что говорить с ним равносильно тому, что биться головой об стену.

* * *

Мы часто бывали в Рюэле, где господин кардинал имел очень красивый дом. Это были прекрасные места для охоты, я же охоту очень любил, а посему ничуть не скучал. Де Бомон служил капитаном в Сен-Жермене, он был одним из моих друзей, и мне часто доводилось охотиться вместе с ним. Однажды он пришел и предложил мне развлечься, мы загнали оленя в лесу, а после этого он пригласил меня посетить его лесной домик. Я сказал, что сегодня никак не могу, и он пошел туда один. По дороге он встретил камердинера одного местного дворянина. Тот шел с ружьем, и де Бомон поинтересовался, знает ли он, что это запрещено. Тот, увидев, что перед ним всего один человек, ответил, что прекрасно знает, но взял ружье, чтобы подстрелить кролика. Де Бомон, шокированный таким ответом, спросил, знает ли тот, с кем разговаривает.

– Как я могу вас не знать, – сказал ему этот плут, – вы слишком заметная личность, чтобы вас не узнать.

Де Бомон был одноглазым и совсем потерял самообладание при подобном ответе. Однако он заметил, что нарушитель встал в защитную стойку, и тогда он сделал вид, что в лесу еще кто-то есть и он готов прийти ему на помощь. Камердинер немедленно развернулся и вернулся в дом своего хозяина, где в тот момент случайно находился я. Он ничего не рассказал о том, что произошло, но так как мы сидели за столом, он спустился на кухню. Вскоре мы услышали шум во дворе, и это заставило нас подняться, чтобы пойти посмотреть, что происходит.

Я был удивлен не меньше, чем хозяин дома, так как двор был полон людей в синих полукафтанах. Это были гвардейцы де Бомона. Камердинер говорил с ними, но при этом они не знали, кто он. Они рассказали, за кем пришли. И тогда, вместо того чтобы пойти с ними, он убежал в дом и там спрятался. При этом хозяин дома, не знавший, что происходит, взял ружье и был готов выстрелить. Я остановил его и двинулся к гвардейцам, которые все прекрасно меня знали, и спросил, в чем дело. Они рассказали мне, что произошло. Я попросил их не двигаться, пока я не вернусь, и пошел все объяснить хозяину дома. Я предложил ему, чтобы один гвардеец вошел в дом вместе со мной. Это было непросто, но он доверился мне. Гвардейцы все вокруг обыскали, понимая, что камердинер не мог уйти далеко. Они осмотрели все уголки, но безрезультатно, а потом решили, что его унес сам дьявол. Лишь после того, как они удалились, камердинер хозяина дома выбрался из своего тайника.

Этот человек, кстати, не стал дальше скрываться у своего хозяина и, попросив у него отпуск, уехал к себе на родину, которая находилась в десяти – двенадцати лье от Парижа. Он нашел там своего старого отца. Тот был тяжело болен и страшно обрадовался, что может его увидеть перед смертью. Он был бедным человеком, и рядом с ним не было никого, и он попросил, чтобы сын дал ему попить. Он это просил много раз в течение четверти часа. Камердинер дал ему попить один или два раза, ничего не говоря, но ему стало лень это делать, и он принес отцу сразу целое ведро, сказав, что не может постоянно бегать туда-сюда. Для несчастного отца это было ужасно, он стал упрекать сына в бездушии, а тот вдруг взял ведро и опрокинул его на отца, сказав, что пусть он обопьется, если ему так хочется.

После этого он поехал в Париж и там натолкнулся на президента Сегье^[23], тот впал в бешенство от подобной наглости и приказал бросить его в тюрьму. Тогда было принято допрашивать всех заключенных, и на допросе либо его физиономия показалась слишком злобной, либо это Бог наказал его за ужасное поведение, но судьи решили переправить его на родину, чтобы там узнать побольше о его жизни и проступках. Комиссар, занявшийся этим, нашел его отца уже мертвым, но тот успел рассказать о страшном поступке своего сына многим людям, так что не было ни одного человека, кто вступился бы за него. Комиссар составил доклад, соблюдая все формальности, виновного предали суду и приговорили его к повешению. Перед виселицей он признался во всех своих страшных преступлениях, и его колесовали, как это делалось раньше с самыми страшными негодяями.

Это, без сомнения, хороший урок для тех, что думает, что сможет избежать Божьего наказания. Некторые люди склонны думать, что могут выкрутиться из любой передряги, но потом погибают из-за пустяка. В конце концов, этот человек пострадал из-за случайного столкновения с президентом Сегье, а без этого он ходил бы с высоко поднятой головой, думая, что ему нечего бояться.

* * *

Как я уже говорил, я добился чина лейтенанта гвардии для моего брата. Он участвовал в двух или трех осадах, которые имели место в очередной военной кампании. Господин кардинал, пожелав узнать, хорошо ли он выполняет свой долг, спросил об этом у маршала де Граммона, прибывшего к нему утром. Камердинер, стоявший у двери, потом рассказал мне, что маршал ему ответил, что это очень хороший мальчик. Я бы еще кое-что предпринял, чтобы сделать для него еще что-нибудь, но мне было неловко обращаться с просьбами слишком часто. К тому же у него был еще и младший брат, и он тоже уже находился в возрасте, позволявшем отправиться на войну. Я представил его господину кардиналу и попросил, как я это уже делал для старшего, куда-то его пристроить. Господину кардиналу он понравился, и он сказал, что мне повезло, что у меня такие высокие и хорошо сложенные братья.

– Младший офицерский чин в гвардии, Монсеньор, – сказал я, – для него был бы столь же хорош, как и чин лейтенанта для его старшего брата. Такое место сейчас как раз вакантно, и я заверяю Ваше Преосвященство, что, когда настанет время, он докажет, что у него достаточно и доброй воли, и храбрости. Кардинал подумал немного и сказал:

– Ты хочешь столкнуть меня с господином д'Эперноном^[24]. Но знаешь ли ты, что он не любит, когда вторгаются в сферу его компетенции, он же даже вступил как-то в спор с самим королем из-за какой-то роты гвардейцев?

– Если он будет слишком придираться к вам, Монсеньор, – ответил я, смеясь, – нас уже тут три брата, а ведь есть еще и другие, и, когда они подрастут, они все смогут постоять за ваши интересы.

– Хорошо-хорошо, – сказал мне господин кардинал, – найди его и скажи от моего имени, что он должен тебя наградить.

Я не преминул поблагодарить его за такую милость и тут же отправился к господину д'Эпернону. Он сказал мне, что для такой малости, о которой идет речь, было бы достаточно рекомендации господина кардинала, но раз я пришел лично, то и этого вполне хватит.

* * *

Конечно, ничто не могло сравниться с добротой, которую мой хозяин проявлял ко мне, и единственной проблемой для меня было то, что я не мог отблагодарить его за все, что он для меня делал. Однако я искал для этого любые возможности.

Однажды, например, мне ради этого пришлось вступить в перепалку с несколькими людьми. Дело в том, что один англичанин начал плохо говорить о кардинале. Похоже, что избыток выпитого вина мешал ему контролировать свои слова, а может быть, у него на это были какие-то свои тайные причины. В любом случае, я сказал ему, чтобы он не говорил так о моем хозяине, в противном случае я заставлю его замолчать. Однако он продолжал, мое терпение лопнуло, и я бросил ему что-то в лицо. Он хотел выхватить шпагу, я выхватил свою, но наши друзья развели нас в стороны и попытались утихомирить. Это было невозможно. Потом появился некий третий и предложил мне свои услуги. Я всех поблагодарил, сказал, что ни о чем не жалею, что не могу помешать этим двум господам проводить меня до дома, но что игра должна быть равной.

На следующее утро, когда я был еще в постели, мой слуга доложил мне, что меня спрашивает какой-то господин. Не сомневаясь, о чем идет речь, я приказал впустить его. Он вошел и сел около моей кровати. Я его узнал. Это был один из тех, кто вчера находился с моими двумя противниками. Я дал ему знак ничего не говорить, пока мой слуга не выйдет. После ухода слуги он поприветствовал меня, а потом заявил, что я оскорбил его друга, очень достойного человека, что это оскорбление можно смыть лишь кровью, что меня ждут, а посему я должен прийти и привести с собой двух своих друзей.

Из всего разговора проистекала лишь одна трудность – нужно было втянуть в ссору еще двух человек. Я не знал, на ком остановиться, и долго оставался в замешательстве, но потом вдруг подумал, что у меня есть два брата, которые, как и я, ощутили на себе благодеяния господина кардинала, и я решил не привлекать посторонних, так как речь шла о битве за его интересы. Я предупредил братьев, мы все вместе отправились в Булонский лес, который был местом для подобных встреч, там мы выхватили шпаги и стали драться. Сначала мой младший брат был ранен, но и он успел ранить и обезоружить своего противника. Я сделал то же с моим противником, и мы двое бросились на помощь нашему третьему брату, так как его противник проткнул его и он упал мертвым у его ног. Для братьев это был сигнал к отмщению, и кровь, лившаяся из раны младшего, нас не остановила, в результате этот человек стал просить пощады, когда мы на него навалились, но я счел, что не нужно оставлять его в живых.

Так мы победили: у нас лишь один пал на поле боя, а у них все трое. Однако это оказалась не единственная наша потеря. Рана младшего брата тоже оказалась смертельной. Он сначала сопротивлялся силой своей молодости, и я даже был удивлен, когда он вдруг испустил дух у меня прямо на руках. Никогда мне не было так грустно. Я видел себя причиной смерти этих двух многообещающих мальчишек, которых я сам, если можно так выразиться, привел на бойню. Можно себе представить, что почувствовала моя мачеха при этом известии. И мне нечего было ей ответить. Я мог бы многое сказать в свое оправдание, но мне показалось, что лучше будет дать высказаться другим. Тем более что помимо этого несчастья, которое само по себе было немалым, было и еще одно, не дававшее мне покоя ни днем ни ночью.

* * *

Хотя господин кардинал и был главной причиной нашего боя, дуэли были запрещены, и он не желал меня больше видеть, словно я был каким-то убийцей. Мне пришлось спрятаться, и мне рассказали, что меня повсюду ищут, чтобы передать в руки правосудия, и этим уже занимается господин генеральный прокурор. Ля Удиньер, остававшийся моим другом, первым предупредил меня об этом и сообщил, что господин кардинал так взбешен, что он даже не решился замолвить обо мне слово. Я тоже не стал его ни о чем просить, опасаясь, что Его Преосвященство догадается, что он виделся со мной. Мне подумалось, что полезнее будет, если он будет делать вид, что ничего обо мне не знает, а сам постарается проследить за обстановкой. Так продолжалось почти три месяца, что весьма долго для человека, вынужденного прятаться. При этом если у меня и были враги или, лучше сказать, завистники, то они не теряли зря времени, и невозможно даже представить, сколько всяких сказок они успели понарассказать обо мне господину кардиналу.

Граф де Молеврье из Нормандии оказался из их числа, хотя я почитал его своим другом и даже дал ему повод считать меня таковым. Благодаря мне, например, он получил младший офицерский чин в гвардии, в котором ему сначала отказали. Потом я представил его господину графу д'Аркуру, чтобы он мог пойти вместе с ним в армию, и могу утверждать, что лишь моя протекция помогла ему. Это был благородный человек из дворянства мантии^[25], каких тысячи в провинции. Но к моменту, когда я попал в опалу, он уже превратился в моего смертельного врага. Действительно, мне из многих источников доносили, что он плохо говорил обо мне господину кардиналу. Я был в ярости и только и мечтал о том, чтобы выпутаться из своих проблем, связанных с дуэлью, и восстановить справедливость.