13 мая, остров Кранту

Учимся, но, по крайней мере, нам удалось задать Раму вопрос, отвлекающий от темы. Познакомившись с Рамбутой, мы очень быстро заметили, что он интересуется сказками, легендами, фольклором и другими подобными штуками. Сегодня мы проходили Древний Египет, я подмигнул Хассу и спросил Рама, откуда появился Сфинкс. Рам поморщился и спросил, что я имею в виду.

– Я имею в виду, это египтяне изобрели его?

– Есть такая теория, но есть и другие, – ответил Рам.

Он принялся объяснять, что мифические чудовища происходят из глубин подсознания: возможно, нам надо придумывать сказочных животных, чтобы жизнь была богаче и интереснее. Другая теория гласит, что эти сказочные создания когда-то действительно жили на земле, но потом вымерли или были истреблены.

– Но тогда мы бы нашли кости, – сказал Хассан. – Ведь находят же кости динозавров.

Рам пожал плечами:

– Возможно, их генетический код настолько сильно отличался от нашего, что их обмен веществ тоже был другим. Может быть, не только их плоть сгнивала, но и кости рассыпались в пыль.

Мы задели его за живое. Я понял это по тому, как изменилось выражение его лица. Он целиком погрузился в свои мысли. Хасс заговорщически кивнул мне. Да, мы затронули любимую тему Рама. Теперь он будет рассуждать, не обращая никакого внимания на нас.

– Есть одно древнее предание, – пробормотал Рам, – в котором говорится о великом существе, похожем на нынешнего мускусного быка. Огромный, живущий обособленно зверь, с громадными рогами, большими карими глазами и косичками на спине. Уникальный. Один-единственный и всегда одинокий. В предании говорится, что это существо дало жизнь всем мифологическим существам в мире: грифону, пегасу, василиску и другим. Когда этот зверь-мать умер, мифологические животные перестали появляться на свет. Они тоже умерли, потому что их было только по одному в каждом виде. Их кости обратились в пыль. А еще в предании говорится, что это существо могло восставать из праха, как феникс, и что однажды оно вернется на землю…

У Рама на лице появилось мечтательное выражение. Пока он рассказывал нам эту сказку, он смотрел куда-то вдаль, словно вспоминал что-то из своего детства.

– Где вы слышали эту историю? – спросил Хасс.

Рам неожиданно как будто пробудился ото сна.

Он улыбнулся нам с Хассом:

– О, я слышал ее очень давно, от моего дедушки, который слышал ее от своего дедушки. А тот – от своего… и так далее. Для меня эта история всегда была каким-то наваждением, хотя, возможно, наваждение – это неправильное слово. Я написал о ней работу, которую прочитал ваш отец, и частично из-за этой работы я сейчас сижу на Кранту и рассказываю вам о египтянах. Ну, а теперь проверим, чему вы научились, кроме как отвлекать меня от работы учителя.

Мы оба улыбнулись ему, поняв, что наша уловка разгадана.

– Я думаю, что многому. Ну что ж, а теперь вернемся к нашим египтянам. Хассан, ты можешь сказать, как называется самая большая пирамида?

14 мая, остров Кранту

Еще до того как появились Портеры, папа решил «немного отдохнуть от трудов праведных», как он сам об этом говорил. Они с Рамбутой, кажется, проводили все свое время в сарае для вяления рыбы. Хассу и мне по-прежнему запрещалось входить в него. Это немного напоминало то время в Иордании, когда папа занимался расшифровкой свитков. В сарае находилось много костей. Интересно, что это они делали там с ними, что это надо было держать в такой тайне? Конечно же мы пытались заглянуть в щели в стенах сарая, но там было слишком темно, чтобы что-нибудь разглядеть. Внутри горела всего лишь лампочка в двадцать пять ватт, облепленная черными телами мертвых насекомых, пригоревших к горячему стеклу. В ее свете удалось разглядеть не слишком много. Я узнал бамбуковые рамы, которые сколачивали папа и Рамбута. Они были занавешены какими-то кусками ткани. Кто знает, что они искали там, эти два странных профессора?

Мы с Хассом чувствовали легкую дрожь, когда думали об этом, но вокруг было так много всего, что у нас просто не хватало времени думать об этом слишком часто. Мы слышали, как папа и Рам спорят о том, куда же лучше всего поместить их находку: в Смитсоновский институт или в Британский музей? Но о какой находке они вели речь? О свитках? Но разве их не отослали в музей давным-давно? Может быть, папа нашел что-то, о чем было написано в свитках? Кто его знает…

Однажды вечером за ужином папа сказал Рамбуте:

– Надеюсь, Портер понимает, что сбор кораллов без лицензии – это очень серьезное правонарушение.

Рамбута недавно побывал на яхте, чтобы поговорить с мистером Портером.

– Я уверен, что у него есть лицензия, отец, – сказал Хассан, который никогда не называл отца «папой», как я. – Мистер Портер – очень уважаемый ювелир.

Лицо папы вытянулось.

– Что вы знаете об этом? – Он произнес это, с подозрением глядя на нас обоих. – Вы вступали в какие-то отношения с моим врагом, так?

– Они никакие не враги, папа, – сказал я. – Они просто люди.

– Они мешают мне работать. А вы, мальчики, понимаете, насколько она важна? И понимаете, что сейчас необходимо держать все в тайне, пока не придет время обнародовать результаты? Зачем, вы думаете, мы сидим на этом Богом забытом островке – для развлечения? – Он помолчал, затем продолжил: – Держитесь подальше от яхты Портера, ясно?

Хасс и я посмотрели друг на друга.

– Но, папа, – неожиданно проболтался я, – там ведь эта девочка…

– Девочка?

– Дочь Портера путешествует на яхте вместе с родителями, – сказал Рам.

У папы неожиданно скривилось лицо. Думаю, он старался сдержать смех.

– Понимаю, – сказал он. – Юная невеста. Искусительница.

– Вовсе она никакая не искусительница! – горячо сказаля. – Она очень милая. Она из Сан-Франциско.

– Ну хорошо, – теперь уже папа ухмылялся в открытую, – это все меняет. В какой-то момент я думал, что она из Сакраменто, что совершенно неприемлемо, не так ли?

– Твой сарказм неуместен.

Хасс сказал несколько мечтательным голосом:

– Она очень красивая девочка. И мы уже давно с ней болтаем.

– Вы двое… – начал было папа, но тут же, кажется, решил изменить свое решение. – Ну хорошо, вот и товарищ для вас. Я это одобряю. Но не смейте ничего рассказывать ей о моей работе.

– Папа, – возразил я, – но мы ничего и не знаем о твоей работе!

– А как зовут эту девочку?

– Джорджия, – хором ответили мы и посмотрели друг на друга.

– Ничего не говорите Джорджии о том, что мы делаем здесь. Работа идет хорошо, но я по-прежнему не доверяю этой семье. Поняли? – Мы кивнули. – Хорошо. Вы можете быть первыми, кто увидит, чем мы тут занимаемся. Можете зайти в сарай после ужина. Посмотреть, как далеко мы продвинулись. Думаю, вы будете впечатлены.

Он продолжал разглагольствовать еще некоторое время.

Папе всегда была нужна восхищенная публика. Профессора в этом плане даже хуже актеров. Он нуждался в одобрении. Даже если это одобрение от нас, детей. Мама однажды назвала его эгоистом. Она сказала, что все мужчины ведут себя как маленькие мальчики, но, думаю, она имела в виду именно папу. Она конечно же очень сильно любила его, да и многие другие люди тоже, но он всегда очень большое внимание уделял себе и тому, что он делает. Если бы вокруг были другие люди, он бы не надоедал нам с Хассом, но так как они отсутствовали, мы должны были стать его аудиторией.

Теперь предстояло пойти с ним в сарай и говорить нужные слова: «О, вау, вот это и вправду круто, папа! А это что такое? Правда?! Кто бы мог поверить, что это возможно?! Ты первый, кто это сделал, да, папа? Никто никогда не делал этого раньше, правда? Думаю, за это ты получишь рыцарство, когда весь мир узнает, какой ты гений…»

Ну ладно, не такую чушь, но вы понимаете, что я имею в виду.

После ужина мы с Хассом пошли в сарай. Генератор, как и всегда, был включен, но внутри сарая горели только две тусклые лампочки. Папа шел впереди нас и, кажется, собирался нас пустить, как вдруг загородил проход рукой прямо перед моим носом.

– Нет! – резко сказал он.

– Что такое?

– Вам нельзя входить. – Он снова вытолкал нас наружу, и мы даже не успели ничего разглядеть в полумраке. – Уходите, уходите скорее!

– Но, папа… – пытался протестовать я, но прервался на полуслове. Его лицо было напряженным и бледным, а глаза почти вылезли на лоб. – Папа, что случилось?!

– Ничего, ничего, – быстро сказал он, но было отлично видно, как он расстроен. Да что там, он был просто в шоке! – Быстро позовите сюда Рамбуту! Прямо сейчас!

Мы сделали, как он сказал, но вместо того, чтобы оставаться снаружи, попытались войти в сарай вслед за Рамом. Папа почти заорал на нас, велев убираться. Мы вышли, и Рам захлопнул дверь. Их голоса были громкими и встревоженными, но я не мог разобрать, о чем они говорят. Потом я понял, что они говорят на латыни. Я немного учил латинский в школе и распознал два или три окончания глаголов, но смысла слов понять не мог.

– Хасс, что ты думаешь обо всем этом? – спросил я.

Хассан пожал плечами.

– Не знаю, – ответил он. – Наш отец… Ну, кажется, он увидел что-то. Там, внутри сарая.

– Ну да, я тоже так думаю. Но не понимаю, почему он так резко преградил нам путь. Такое впечатление, что он увидел там привидение.

– Может, так и есть. Может, он и вправду увидел привидение.

Папа наконец прекратил кричать. Дверь сарая открылась. Он вышел к нам.

– Мальчики, вы не должны ничего рассказывать этой – как ее зовут? Джорджия? Ничего, вы понимаете? Если информация об этом просочится…

– О чем об этом?

– О чем-либо, связанном с моей работой. Вы не должны ничего говорить вообще никому. Я понятно объясняю?

Мы молча кивнули. Да и в любом случае, мы почти ничего и не знали. Что нам было известно? Что он и Рамбута проводят целые дни взаперти в сарае для вяления рыбы? Что там что-то происходит, что нужно держать в строжайшей тайне?

В этот момент я услышал тяжелые удары, доносящиеся из сарая. Затем какое-то сопение. И в конце концов низкий стон, похожий на гудок большого судна, идущего в тумане, но не такой громкий и не такой гулкий.

Папа посмотрел на сарай, и на его лице появилось озабоченное выражение.

– Что это? – спросил я. – Там какое-то животное?

– Идите играйте! – приказал папа. – Я… я буду занят.

Папа бросился назад в сарай, плотно захлопнув за собой дверь.

– Да ты всегда занят! – крикнул я ему вслед, не в силах больше сдерживать гнев.

– Ты не должен так разговаривать с нашим отцом, – сказал Хасс. – Уважение, Макс. Побольше уважения.

– К черту уважение! – проворчал я и потопал к морю, чтобы окунуться и охладить горячую голову.

Спускаясь по лесной тропинке, я ощущал злость и чувствовал себя обманутым. Мы опять остались в стороне, как это уже случалось в Иордании, когда отец орал, чтобы мы не путались под ногами, не мешали его работе над расшифровкой свитков, и угрожал, что больше никогда не пустит нас в свой трейлер. Была ли какая-то связь между тем разом и этим? Кто знает, когда имеешь дело с таким отцом, как мой? Он вообще со мной почти не разговаривал, если не считать за разговор приказания чего-либо не делать. И команды типа «Покорми коз!» или «Наруби дров!». В общем, ничего хорошего.

Секреты, секреты. Он просто обожал секреты.

Но когда эти секреты раскрывались, в них, в общем, не было ничего особенного. Несколько свитков? Ну и что? Все они сейчас на своем месте, в музеях. Что такого жутко секретного было в этих старых козлиных шкурах? Абсолютная ерунда, если вас интересует мое мнение. По крайней мере, ничего такого, из-за чего стоило бы орать и рычать на людей. Иногда от этих профессоров можно просто свихнуться. Они такие надутые и важные, просто ужас!

– Кем он себя считает, – пробормотал я себе под нос, – что так разговаривает с нами?

Хасс появился за моей спиной и напыщенным голосом проговорил:

– Ты всегда должен почитать отца.

– К черту! Почему это я должен?

– Потому что он твой отец.

– Но он не может быть всегда прав только потому, что он старше. И он не может знать все обо всем.

– Но он все равно твой отец. И ты должен его почитать. Я очень зол на тебя, Макс, за то, что ты ставишь под сомнение его авторитет. Ты должен повиноваться. Можно еще позволить себе пререкаться с матерью, но не с отцом.

– Чушь! – воскликнул я. – И вообще, это сексистское высказывание!

Он покачал головой:

– В твоей стране все по-другому? Почему вы не почитаете своих отцов?

– Потому что не почитаем. Не таким образом. Я почти всегда делаю, как он говорит, но иногда я думаю, что он неправ. Он… он уважает меня, когда я говорю ему, что он не прав.

– Но он не любит тебя из-за этого.

Эта фраза ударила меня в самое сердце. Я почувствовал, что глаза наполняются слезами.

– А с чего это ты взял, что он меня не любит?

– Я вижу. Зачем бы он брал себе еще одного сына, если бы у него был тот, которого он любит?

От этого стало еще больнее.

– Что?! Что ты сказал? Он усыновил тебя, потому, что хотел, чтобы у тебя был дом! Он хотел дать тебе семью. А не потому, что он меня не любит! Он пожалел тебя, а еще… еще ты оказал ему большую услугу с этими шкурами. Лучше просто заткнись насчет меня и его! Не лезь не в свое дело! – Мой голос дрожал от злости.

Хасс отвернулся:

– Извини, Макс. Я не хотел разозлить тебя. Я думал, ты знаешь то, о чем я сейчас говорю. Если тебя это задело, то я прошу извинения.

– Вовсе не задело. Это просто неправда.

– Если ты так думаешь, то пожалуйста.

Я оставил его и спустился на пляж. Сидел на коралловом песке, вокруг копошились крабы. Я уныло смотрел на блестящую воду. Как он посмел сказать, что мой отец не любит меня?! Кем он себя считает, что может врываться в чужую семью и делать такие выводы? Да он ревнует, потому что я настоящий сын, а он просто усыновлен!

Из лагуны слышался смех. Я видел яхту Портеров между пляжем и рифом. Она была залита светом и тихо покачивалась на волнах. Ночной воздух доносил до меня голоса.

Я не мог разобрать слов, но эти голоса казались счастливыми. Это было похоже на то, будто я подслушивал семейные разговоры за рождественским столом. Временами складывалось впечатление, что весь мир вокруг счастлив, за исключением меня. Я слышал голос Джорджии, затем тихий смех, который сменился звяканьем посуды. Затем кто-то поднялся наверх.

Мистер Портер. Он стоял на палубе и смотрел на Тихий океан, простирающийся за рифом. Вспыхнула спичка, и аромат сигары поплыл над лагуной. Этот запах дыма даже как-то успокаивал.

Я расслабился, надеясь увидеть Джорджию. Выходит ли она на палубу перед сном? Смотрит ли на остров, перед тем как лечь? Нравлюсь ли я ей? Нравлюсь ли я ей больше, чем Хассан? Есть ли хоть один шанс, что когда-нибудь она станет моей девчонкой? Эти вопросы кружились в голове, пока я сидел и мечтал о невозможном.

– Извини, Макс.

– Чего? – Я почти подскочил на месте.

– Макс, я неправильно поступил, что сказал тебе обо всех этих вещах.

Хассан! Хассан пришел, чтобы поговорить со мной.

– Неужели здесь нигде нельзя уединиться? – высокопарно пробормотал я. – Я пришел сюда, чтобы найти хоть немного тишины и покоя.

– Ты простишь меня, Макс?

– Если ты так хочешь, – нелюбезно пробормотал я. – Если это тебе надо.

Он сел рядом со мной:

– Ты смотришь на яхту?

– Я просто… да никуда я не смотрю! – ответил я, укладываясь на спину и глядя на яркие южные созвездия. Отец Джорджии называл их небесными украшениями. Звезда упала с ночного неба и исчезла за горизонтом. – Мне просто хотелось побыть в тишине и покое.

– О, она там и оглядывается на нас!

– Что? – Я сел и уставился на яхту. Единственный, кого я видел на палубе, был мистер Портер, кончик его сигары сиял, как алый рубин. – Где она?

Хасс рассмеялся:

– А, я обдурил тебя!

– Ты грязная крыса. Вонючий… Чего ты вообще сюда приперся?

Хасс понимающе закивал головой:

– Я знаю, зачем ты пришел сюда. Чтобы увидеть ее. Я тоже прихожу сюда один. Вчера вечером она выходила на палубу. Она была в чем-то белом, развевающемся на ветру. – Он вздохнул. – Она выглядела как дочь луны. Она помахала мне.

– Она не махала! – Я ударил его по руке.

– Помахала! – Хасс не ударил меня в ответ, поэтому я решил, что это правда.

– Ну она помахала бы и мне, если бы я был здесь.

– Может быть.

– Никаких «может быть»!

– Если ты так хочешь, то пожалуйста!

– Вон она!

Нас обоих словно током ударило.

Джорджия вышла на палубу, на ней были шорты и футболка. Она что-то сказала отцу, и они засмеялись. Затем вышла ее мама, подошла сзади и обняла дочь за плечи, положив голову ей на плечо. Они продолжали смотреть на море, и им никто не был нужен, кроме их самих. Эта сцена была до того умилительна, что мне очень захотелось нарушить ее гармонию из эгоистических побуждений.

«Посмотри сюда, – взмолился я. – Махни мне рукой!»

Но вместо этого я получил знак от Бога. На мелководье примерно в трех метрах от нас замелькали серебряные лепестки. Мое сердце громко стучало. Они нас обоих здорово напугали. Появились и исчезли, стайка маленьких рыбок, которые, возможно, спасались от какого-то хищника. Чары вечера были разрушены.

– Нам пора возвращаться, – сказал я.

– Хорошо.

Я все еще не пришел в себя. Я снова начинал ненавидеть Хассана. Он говорил такие вещи про меня и моего отца. И он претендовал на девочку, которая мне нравилась. Да почему он вообще с нами? Он должен вернуться в Иорданию, свою родную страну. Вот что я повторял про себя. Я еле сдерживался, по крайней мере пока мы шли через тропический лес. Потом гнев поутих. Очень трудно злиться, когда вокруг тебя эта первобытная темень. Начинаешь думать совсем о другом. О вещах, у которых нет названия. О вещах, не имеющих формы.

Мы тихо шли по упругой земле. От нас врассыпную бросались пауки и жуки. Где-то фыркала дикая свинья. Ночью всегда казалось, что в тропическом лесу в два раза больше тайн, чем днем. Ночью мнились правдой самые сокровенные, самые пугающие из них. То были жуткие животные-божества, и они шли рядом по тропе. Рамбута рассказывал, что он чувствует зловонный запах призраков. Он говорил, что духи предков бродят по лесу вместе с Джатой, красномордым крокодилом с телом человека. А еще был Буджанг Сембелих, демон, который выскакивает из кустов и перерезает горло тем, кто осмеливается бродить по ночам. Больших усилий стоило убедить себя, что все эти истории – полная чушь. Особенно в кромешной темноте, в сопящем и шуршащем лесу.

Когда мы вернулись в лагерь, я услышал, как папа со злобой в голосе говорит Рамбуте:

– Я избавлюсь от Портера, уж не волнуйся об этом.