Я затаил дыхание в напряжении и, как загипнотизированный, смотрел на костлявую руку профессора Флекнера, ожидая, что она нажмет на рычаг, который откроет объект наших долгих поисков. Но уже когда он собрался это сделать, он остановился, пораженный, как и все мы, обрывком диалога, который мы уловили в тот момент с поверхности волшебного экрана.
– Мои поздравления с нашей блестящей победой! – судья Таннер говорил восхищенным голосом.
– Спасибо! – донесся хриплый шепот с другого конца секретной телефонной линии. – Это был большой триумф. Мы достигли цели, к которой стремились годами. Эта проклятая эпоха бездушных реформ вот-вот подойдет к концу.
Мы уставились друг на друга в мгновенном замешательстве.
– Победа?! – недоверчиво воскликнул Пристли.
– Что это за блеф? – спросил я.
– Это не блеф, – заявил Флекнер. – Банда просто одурачила нас. Еще одно доказательство их сообразительности. Оказалось, они все время работали на центристов. Какая шутка над праведным Мортимером Чандлером! Представьте, что бы он сказал и сделал, если бы узнал, что он всего лишь орудие преступной организации! Я с большим удовольствием проинформирую его об этом факте в надлежащее время. А пока мы посмотрим, кто этот превосходный гений, который возглавляет этот всемирный преступный заговор.
Он повернул рычаг. Затем он отпустил его и отшатнулся, его обычно холодное, хорошо контролируемое выражение лица сменилось выражением почти идиотского изумления. Да и остальные из нас не были более сдержанны, когда смотрели на фигуру, внезапно мелькнувшую на экране рядом с судьей Таннером.
Это был Мортимер Чандлер, новоизбранный президент Соединенных Штатов и глава криминального треста!
Прошло несколько мгновений, прежде чем мы пришли в себя достаточно, чтобы прислушаться к тому, что говорилось между судьей и избранным президентом. Неудивительно, что Чандлер добровольно отказался от использования своего огромного личного состояния, когда он контролировал огромные сокровища, накопленные в результате грабежей этой всемирно известной банды грабителей! Неудивительно, что он мог позволить себе пренебречь всеми традиционными методами продвижения своих политических амбиций, которые он так искусно и цинично скрывал, когда он так мастерски держал в своих руках скрытые бразды правления тайным неофициальным правительством, которое превратило в пустую насмешку народное правление!
Но вскоре мы снова напряженно вслушивались в слова этого хриплого голоса.
– Любые похвалы от меня не смогут выразить достаточную благодарность за вашу умелую работу, – говорил Чандлер судье. – Я хотел бы встретиться с вами лично, как с вашим шефом, и свободно поговорить с вами лицом к лицу, но, как вы знаете, это неразумно. Я даже не могу вознаградить вас каким-либо открытым способом, но, тем не менее, вы получите щедрое вознаграждение.
– Я совершенно удовлетворен, – смиренно ответил Таннер.
– Через несколько дней я набросаю программу. А пока спокойной ночи, – добавил Чендлер.
Пара мастеров-мошенников повесили трубки, и судья Таннер поспешил присоединиться к своей компании, ожидавшей его в вестибюле кафе. Мы полностью переключили наше внимание на избранного президента.
Трудно было поверить, что человек с большим достоинством, отвернувшийся от телефона, мог быть суперпреступником, стремящимся осквернить самый высокий пост в истории своей страны. Его худощавое, смуглое лицо говорило об аскетической жизни и благородстве намерений. Его довольно неправильные черты лица компенсировались высоким, хорошо очерченным лбом. Его карие глаза были нежными, но проницательными. Он выглядел гораздо моложе своих сорока девяти лет, которые приписывали ему газетные статьи. Его густые черные волосы были еще лишь слегка тронуты сединой, а фигура была прямой и хорошо скроенной, как у двадцатилетнего юноши.
Он был человеком, которого женщины обожали на расстоянии, но никогда не заигрывали с ним, за которым мужчины следовали с энтузиазмом, но никогда не хлопали по спине, человек-обелиск, обеленный более успешно, чем кто-либо другой, с кем я сталкивался за свою долгую газетную карьеру.
В настоящее время он находился в своем нью-йоркском доме, прекрасном старом особняке в районе Ривердейл, который он купил несколько лет назад и в котором проводил часть каждой зимы. Он звонил из маленькой звуконепроницаемой будки рядом со своим кабинетом по невинному на глаз телефону, оборудованному, как и тот, что висел на стене в Риккадоне, потайным переключателем звонка. Его секретарь и старший сын сидели и беседовали прямо за кабинкой, не подозревая, что босс и отец, которым они так гордились, руководил преступным заговором у них под носом.
Остаток вечера Чандлер провел со своей семьей и друзьями в библиотеке, слушая поздравительные радиограммы, зачитанные его секретарем, и отвечая на многочисленные поздравительные телефонные звонки от ближайших друзей. Больше мы не заметили ничего интересного.
После того, как избранный президент удалился на ночь, мы предались взволнованному обсуждению этого чудесного откровения. Постепенно наш разговор перешел к более трезвому обсуждению и обдумыванию нашего следующего шага.
Пристли был сторонником немедленных и решительных действий. Его единственной мыслью было то, что заговор и его глава должны быть немедленно разоблачены. Его раздражала мысль о том, чтобы позволить даже оставшейся части ночи провести с введенной в заблуждение нацией, находящейся в неведении об опасности, которую, по его мнению, мы теперь в состоянии предотвратить.
– Этот человек никогда не должен быть приведен к присяге, – воскликнул он. – Мы должны немедленно осудить его. Мы должны предъявить обвинение в преступном сговоре первым делом с утра. Я за то, чтобы сделать заявление для Ассошиэйтед пресс сегодня вечером, чтобы все утренние газеты опубликовали его и предупредили общественность.
Я искренне согласился с ним в его намерении предотвратить инаугурацию, но сразу же понял опасность слишком поспешных действий. Мы могли бы совершенно не достигнуть нашей цели.
– Мы должны действовать более осторожно, – возразил я. – Наши доказательства еще недостаточно полны. Такое заявление, прозвучавшее сегодня с ясного неба, показалось бы не чем иным, как гигантской мистификацией. Я сомневаюсь, что газеты напечатали бы такое. Мы бы просто уведомили эту сверхъестественно ловкую группу бандитов, и они бы полностью скрыли свои следы, прежде чем можно было бы начать какое-либо расследование.
– Но, – возразил Пристли, – у нас есть кинофонографические записи всего, что мы видели и слышали. Мы можем воспроизвести то первое заседание совета, на котором судья Таннер объяснял новым членам схему преступного треста. Мы можем привести полицию к подземным клубным комнатам. Это осязаемое доказательство. У нас есть имена множества заговорщиков. Мы могли бы заставить многих из них дать показания государству.
– Ты забываешь несколько вещей, мой восторженный юный друг, – вмешался Флекнер. Я заметила нотку раздражения в его голосе. Я видел, что безудержный идеализм Пристли немного действовал Флекнеру на нервы. Я думаю, что проблема контроля над моим излишне искренним партнером беспокоила старого изобретателя уже тогда.
– Согласен, – продолжал он, – мы могли бы устроить обыск в подземных залах для встреч, но что бы мы нашли? Ничего, кроме тщательно продуманного игорного притона, который, вероятно, будет пуст к тому времени, когда туда доберется полиция. Ибо эта хитроумная банда, можете не сомневаться, не упустила ни одного секретного устройства предупреждающего о налете и возможности сбежать. Но предположим, что один или несколько из них пойманы, никто из них не знает личности другого члена клуба, за исключением Хаммерсли и двух ростовщиков. У информатора мало шансов что-либо доказать. Ни один из них, даже судья, не знает личности человека на самом верху. Что касается наших записей, то любой человек, снимающий кино, засвидетельствовал бы, что они могут быть подделаны. Любое заявление, которое мы или любой информатор могли бы сделать, было бы заклеймено как слишком нелепое, чтобы в него можно было поверить, как часть нелепого заговора.
О проекте
О подписке