Он вытащил белую и двинул правого коня… Это скверное начало, по-видимому, было непривычным для его противника. Тот изумился, долго размышлял над первыми ходами, не мог освоиться. Его контратаки выходили слабыми. Скоро он попал в скверное положение и потерял одну фигуру. Но в середине партии начал играть очень упорно. Игра длилась долго, пока доктор не сдался. Он тотчас же потребовал реванша и разыграл гамбит Эванса. Ян довольно хорошо знал эту партию и механически делал правильные ходы.

Зал медленно пустел. Бильярдные игроки отставили свои кии, карточные – начали рассчитываться. Освобождался один стол за другим. Кельнерши в чёрных юбках и белых передниках подсчитывали выручку и вытирали мраморные столики. Ян терял терпение. Эта партия может длиться вечно. Все же он играл как можно лучше, изо всех сил старался не делать ошибок, но видел, как положение противника улучшается с каждым ходом. Он попытался пожертвовать конём, что должно было привести к развязке, но врач отклонил такой приём. Перед этим он думал не менее пяти минут. Тем временем Ян рассматривал его длинные узкие руки. Женские, алебастровые, уверенные, повелевающие руки, которые играючи могут выполнить труднейшую вязальную работу и всякую рискованнейшую операцию. Руки зачаровывающие, от которых он не мог отвести глаз.

– Она права, эта Рейтлингер, – думал он. – Это подходящий человек.

Он встрепенулся, когда пришла его очередь ходить. Но уже не видел никакого выхода и чувствовал, что ему уже не освободиться от давления противника. Только если бы тот сделал глупость, какую-нибудь грубую ошибку… Но нет, этого он не сделает. Поэтому Ян сдался.

– Вы правы, – подтвердил Фальмерайер. – Видите ли, если бы вы сейчас же после начальных ходов двинули вашего королевского коня, вместо того…

Ян перебил его:

– Да, Да, но не будем теперь анализировать игру. Если вам угодно, доктор, перейдём к нашему делу.

Врач согласился, вынул из кармана письмо Яна и развернул его.

– Итак, – начал он, – вы работаете вместе с госпожой Рейтлингер? Ясно, чего вы хотите от меня. Я могу это сделать, но, конечно, снимаю с себя всякую ответственность. Одно дело, если я режу крыс и лягушек и снова их сращиваю, и совсем другое – если речь идёт о человеке. Понимаю, что вся история очень секретна, особенно, если последует неудача. Но я знаю госпожу Рейтлингер. Если все удастся, она устроит себе чертовскую рекламу. А если и не удастся, едва ли она сможет держать язык за зубами. Наверное, напишет в той или другой газете. А тогда порицание обрушится на меня. В конце концов, моё умение чего-нибудь да стоит. Рейтлингер богата – пусть, по крайней мере, платит.

– Предъявите ваши условия, – ответил Ян. – Знайте, что докторше самой будет заплачено, и очень много. Правда, она имеет притязания на вознаграждение только в случае полной удачи.

– Тогда у меня мало надежд, – заметил Фальмерайер. – Я со своей стороны не могу этим ограничиться.

– Вам и нет необходимости, – сказал Ян. – Обдумайте, что вы хотите, и поставьте ваши условия. Я приму их, не торгуясь.

Врач подумал.

– История продлится, наверное, от пяти до шести недель. Я возьму с собой из Вены одного молодого медика, который работал под моим руководством. Далее, я должен здесь оставить заместителя, потом…

– Скажите сразу цифру, – настаивал Ян.

Колеблясь, тот выговорил:

– Ну, десять тысяч марок… не очень много?

Ян кивнул головой:

– Согласен! Дорога и пребывание – за наш счёт! Если же дело закончится удачей, вы получите особое вознаграждение, скажем, в сто тысяч…

Врач насмешливо свистнул.

– Почему не миллион, если вам все равно не придётся его платить!

– Сто тысяч, говорю я, – повторил Ян. – Я хочу, чтобы вы проявили все своё искусство.

– Я всегда так делаю, – ответил врач серьёзно, – даже для последнего бедняка, не могущего заплатить ни копейки.

Ян вытащил свой бумажник и заполнил чек:

– Здесь, доктор, задаток. Наш договор я пришлю вам завтра утром в больницу.

– Мне было бы приятно, если бы вы принесли его сами, – ответил врач. – Мы можем вместе переговорить с главным врачом. Тогда он легче отпустит меня. В ближайшие дни у меня ряд операций. Во вторник или в среду я буду свободен.

– Отлично, – согласился Ян, – но так скоро не понадобится. Мы ещё не имеем партнёров, а эту партию в шахматы едва ли можно играть без партнёра.

Доктор Фальмерайер промолчал. Медленно, одну за другой, он стал укладывать фигуры в коробку. Ян снова впился глазами в эти великолепные руки.

– Скажите-ка, доктор, – спросил Ян, – вы умеете проделывать карточные фокусы?

Врач взглянул на него.

– Да, – подтвердил он, – этим я занимался ещё будучи гимназистом. Для чего вам?

– Ничего удивительного! – заметил Ян. – С такими руками.

Доктор Фальмерайер ничего не ответил, снова замолчал, легко барабаня по шахматной доске. Вдруг быстрая улыбка промелькнула по его лицу, отблеск какой-то мысли. Было в ней удовлетворение… Может быть, и ненависть…

– Послушайте, – начал он, – возможно, у меня есть человек, который вам нужен. Во всяком случае, с ним можно переговорить. Он высокого роста, силён и здоров. Он – очень красивый мужчина.

Теперь в его голосе ясно звучала ненависть к этому красивому мужчине.

Ян спросил:

– Где этот молодой человек?

– Не знаю, – ответил врач, – но мы можем это легко установить. Он – танцор.

Доктор поднялся, подошёл к газетной этажерке, принёс несколько газет.

«Программа», – прочёл Ян, – «Артист…»

Доктор Фальмерайер перелистывал длинные страницы с адресами уехавших артистов. Наконец он нашёл фамилию.

– Вот, милостивый государь! – воскликнул он. – Читайте: «Иффи и Иво. С 1 сентября по 31 октября. Курорт Гомбург. Парк-Отель».

– Кто из них двоих? – спросил Ян.

– Иво, – засмеялся врач. – Иффи, вероятно, его партнёрша. Если бы мы заполучили его – для новой партнёрши – мы бы остались довольны.

* * *

На следующий день Ян Олислягерс спал долго. Он составил договор, отвёз его в больницу, говорил там с главным врачом, вначале не желавшим и слышать об отпуске. Но Фальмерайер знал, чем его взять. Он упомянул, что больнице собираются подарить новый Цейсовский микроскоп, в котором бактериологический кабинет нуждается уже несколько лет. Ян тотчас же обещал подписать чек.

С Фальмерайером он сговорился на ближайшую среду. В промежутке съездил в Боцен и Меран – это было почти бегство. Он боялся гулять по Бриксену и встречать старых знакомых, оказывающихся совсем чужими людьми.

Спустя неделю его поезд ровно в полдень прибыл в Бриксен. Он смотрел в окно и искал Фальмерайера, который должен был поехать с ним вместе. Но врача на перроне не было. Вместо него к Яну подошёл молодой человек и назвал его по фамилии. Когда Ян ответил утвердительно, юноша вскочил в вагон, вошёл в отделение, быстро взял его ручной чемодан и сумку и через окно передал носильщику.

– Это ваши вещи, не правда ли? – воскликнул он. – То, что вы сдали в багаж, может ехать дальше. Мы сможем выехать только ночным поездом – так просил передать вам доктор Фальмерайер. У него сегодня ещё две операции.

Они сошли с поезда. Ян оставил свои вещи на вокзале. Взглянул на своего спутника: это был красивый юноша, совсем молодой, с каштановыми вьющимися волосами и карими глазами.

– Вы, значит, молодой медик, – заговорил он с юношей, – из Вены, да? Скажите, вы уже сдали свои государственные экзамены?

– Два месяца тому назад, – усмехнулся молодой человек. – Разрешите представиться. Моя фамилия Прайндль. Я хотел бы сейчас же поблагодарить вас. Как я обрадовался, получив письмо доктора Фальмерайера! Я, знаете ли, никогда не выезжал из Вены, а теперь сразу на такое дело! Это великолепно! Только, извините меня, я должен немедленно ехать обратно в больницу, помогать при операции.

Он попрощался и пошёл большими скользящими шагами, точно бежал на лыжах. Ян посмотрел ему вслед. От этого, по крайней мере, не услышишь никаких причитаний: он находит всю историю великолепной!

Ян медленно бродил по городу, внимательно всматривался в лицо каждого встречного. Искал сходства, но на этот раз, казалось, не было никого, похожего на знакомого. Он дошёл до дворца князя-епископа, вошёл туда, прошёл через сады. Затем ему пришло в голову, что он мог бы сходить в собор посмотреть при дневном свете старую фреску Святой Скорби. Он пришёл к крытой галерее. Она иначе выглядела теперь, при свете ясного октябрьского солнца! Ян медленно проходил по галерее, осматривая красивые стенные фрески. Затем вступил в коридор, который вёл к собору, но дверей в часовенку не нашёл. Вернулся обратно, пошёл к другому углу крытого хода, но и там не было никакого коридора. Раза два он обегал эти места, затем пошёл снова к крытому ходу и обратно. Было смешно, что при дневном свете он не мог найти часовни, которую нашёл в темноте. В конце концов все это показалось ему слишком уж глупым. Он поднялся по лестнице с другой стороны крытого хода, ведущей в епархиальный музей. Поздоровался со старым музейным служителем, сидевшим за своей кассой.

– Послушайте, Кинигаднер, – сказал он, – оставьте вместо себя на несколько минут жену. Я не могу найти часовенку между крытой галереей и собором. Проводите меня, пожалуйста.

– О какой часовенке вы говорите? – спросил служитель.

– О той, которая находится справа от коридора, соединяющего поперечный проход собора со двором.

Старик покачал головой.

– Там нет никакой часовни.

Ян рассердился.

– Но неделю тому назад я сам там был. Думаю, что это часовня Иосифа. Внутри – ничего особенного, только современные произведения и несколько дюжин приношений по обету. Над входом – интересующая меня фреска со Святой Скорбью.

Служитель посмотрел на него, затем устремил глаза вдаль.

– Милостивый государь мой, во всем Бриксене нет другой Святой Скорби, кроме той, что висит в музее, наверху в третьем зале. Маленькая картина, вероятно, четырнадцатого столетия. Она доставлена из Греднерталя, может быть, из Сант-Ульриха.

Ян вспылил:

– Черт побери, Кинигаднер! Вы не разубедите меня в том, что я видел собственными глазами! И вы, наверное, согласитесь, что я способен отличить Святую Скорбь от козла. Быть может, вы сами не знаете различий между этими добрыми святыми!

– Я не знаю различий! – обозлился служитель. – Да я уже сорок лет ничего другого не делаю, только вожусь с церковным искусством! Хотел бы я знать хоть одного святого, история которого была бы мне неизвестна! Святая Скорбь – это была красавица, дочь старого языческого португальского короля. Она тайно обратилась в христианство. Отец хотел выдать её замуж за одного молодого короля, тоже язычника. Об этом благочестивая девица не хотела и слышать. Она вообще не хотела выходить замуж, а тем более за язычника. Она хотела оставаться девственницей и посвятить свою жизнь Иисусу, жениху её души. Но её жестокий отец смеялся и сказал, что на другой же день она будет принадлежать язычнику, по своей воле или против воли. Тогда целомудренная девица начала молиться, чтобы Иисус избавил её от грозящего ей позора. В конце концов она легла и уснула. На следующее утро пришёл её отец с женихом-язычником. Они нашли благочестивую девицу тихо спящей в её постели. Но Иисус Христос сделал с нею великое чудо. Он превратил её в мужчину и приказал, чтобы у неё выросла большая чёрная борода. Тогда её отец-зверь озлобился, велел во дворе своего замка воздвигнуть крест и прибить к нему свою собственную дочь. Она умерла смертью мученицы. Ну-с, милостивый государь, знаю я легенду о Святой Скорби?

– Отлично, отлично, папаша Кинигаднер. Вы прекрасно знаете! – разгорячился Ян. – Но то, что целомудренная девица из Португалии, собственно, родом с Нила – этого вы не знали, а? То, что её звали Кумернис⁴ и она была египетской богиней? Её изображали с распростёртыми крыльями, лежащими на предплечьях, что на вымытых стенных картинах выглядело как перекладины креста. Поэтому-то её можно было вполне спокойно из языческого мира перенести в христианство, хотя и с понижением из божества в простую святую. Но все это – учёный хлам, и вы мне не поверите. Поэтому перестанем ссориться. Сведите меня в часовню, и я укажу вам над дверью Святую Скорбь, которой вы, кажется, никогда не замечали, как вы ни стары. Покажу вам славную святую и её благочестивого маленького скрипача, которому она бросила свой золотой сапожок!

Он полез в карман, достал двадцатишиллинговую монету и сунул её служителю. Старик взял её и долго рассматривал. Его голос прозвучал грустно:

– Австрийское золото, золото из Вены! – пробормотал он. – Если бы оно снова получило у нас хождение!

Он поблагодарил, встал и спустился вместе с Яном по лестнице через крытый ход.

– Откуда вы шли? – спросил он.

– Оттуда, из собора, – показал Ян. – потом через этот ход во дворе.

– А где находится дверь? – спрашивал старик. – Где ваша часовня?

– Она была направо, – настаивал Ян. – Дверь была открыта. Но, может быть, я шёл другим коридором.

Служитель покачал головой.

– Между собором и крытой галереей нет никакого другого сообщения.

Он взглянул на своего спутника. Казалось, что он вдруг догадался. Хитро блеснув глазками, он продолжал:

– Скажите-ка мне, когда вы нашли часовню и Священную Скорбь?

– Ровно неделю назад, – твёрдо заявил Ян. – Около семи часов я зашёл в собор, слушал игру органиста. Когда он кончил, я сидел ещё некоторое время, а затем нашёл соборную дверь закрытой. Это могло быть около трёх четвертей десятого. Я вышел отсюда из поперечного прохода через коридор во двор, а потом из музейных ворот на улицу.

Старик кивнул головой, лукаво усмехнувшись.

– А до того? Где были вы до того, многоуважаемый господин? Подумайте! Не сделали ли вы маленькой прогулки в эту прекрасную осеннюю пору? Не ходили ли к Торггельну? Вы ведь знаете, что это такое? А там, может быть, выпили немножко больше, чем следует, хорошего свежего вина. Оно ведь коварно: сначала ничего не замечаешь, а потом начинает действовать внезапно. Тогда вы зашли в собор, под музыку нашего органиста вздремнули. И, наконец, наполовину во сне, наполовину в блаженном состоянии от молодого вина, вышли из собора и открыли в тусклую ночь никогда не существовавшую часовню и прекрасную фреску Святой Скорби вдобавок.

– Но я не пил ни капли, – воскликнул Ян, – ни единой…

Он остановился. Какой смысл уверять служителя, что он был трезв, как монашенка?! Старик все равно не поверит. Одно было несомненно: часовни не существовало, картина бородатой женщины ему лишь пригрезилась.

Он молча шёл рядом со служителем. Пригрезилось? Что-то проснулось в подсознании, ожило из мира затаённых желаний. Разве он не работал над тем, чтобы превратить женщину в мужчину, сделать чудо, происшедшее с дочерью языческого короля? Он засмеялся. Вырастет ли у его кузины Эндри также такая длинная чёрная борода?

Он пожал старику руку.

– Благодарю вас, Кинигаднер, до свиданья!

Служитель спросил:

– Не желаете ли вы взглянуть в музее на икону Скорби? Это не произведение художника, а простая крестьянская работа. Все же…

Ян отказался.

– Оставьте это! Мы больше не нуждаемся в иконах. Мы живём в нынешнее время, а не тысячу лет тому назад, как вы. Мы в жизни создаём чудеса, которые вы знаете только по книгам и иконам.

Но старик усомнился:

– В жизни? Будет ли она действительно жить? Или же, прибитая к кресту, жалким образом погибнет?

Ян быстро вышел. Покачивая головой, старик смотрел ему вслед.

Ян шёл через Соборную площадь, далее – по узкой улочке к беседкам. Какая-то женщина заговорила с ним. Да, торговка старьём, у которой он кое-что купил, когда был здесь в последний раз. Не желает ли он пойти к ней: дня два тому назад она приобрела множество всяких вещей, быть может, кое-что ему понравится? Он согласился и последовал за нею.

Старые картины и кружева, стаканы, фарфор, оружье, подсвечники и деревянные изображения святых. Все это лежало в беспорядке на столах и стульях, было наполовину распаковано. Красный мешок, наполненный цепочками, безвкусными брелоками, монетами и кольцами. Он невнимательно рылся в этом хламе, подымал вещь, чтобы лучше рассмотреть её, и тотчас же клал обратно. Взял небольшую блестящую вещичку – это был сапожок, маленький золотой сапожок! Золото плохое, обильно обложенное серебром. Но вещь была изящна, и работа не без искусства.

Что за женщина могла на браслете или ожерелье, носить этот золотой башмачок – кто и Почему?.

Он купил эту вещь. Попросил дать ему бумагу и конверт. Написал: «Это ты можешь подарить бедному маленькому скрипачу!» Затем адрес: «Эндри Войланд, Ильмау у Бармштедта. Тюрингия».

– Отнесите это на почту, – сказал он торговке, – отправьте ценным пакетом.