Вместо того, чтобы высокомерно наслаждаться собственным иммунитетом к объектам массового вкуса и героически выгребать против течения, интереснее и продуктивнее будет найти и осмыслить магию, делающую великий бестселлер великим бестселлером.
Словом, о чем бы ни говорил критик, эти три вещи – объект, личность и контекст – присутствуют в его тексте всегда. Однако соотношение этих величин может быть различным, и от того, чего в критический текст положили больше – объекта, личности или контекста, – будет зависеть и пространство его применения.
Я почти никогда ничего не ругаю – не потому, что хочу всем понравиться (всем всё равно не понравишься, а похвала часто раздражает сильнее, чем ругань), а потому, что верю: в нашем зашумленном мире говорить стоит только о вещах по-настоящему важных – то есть самых любимых, ценных и интересных.
Сопротивляясь книге (как сопротивлялись бы живому манипулятору), усматривая за авторским желанием нас растрогать попытку непременно нас использовать в собственных корыстных целях, уподобляя манипуляцию литературную манипуляции реальной, мы лишаем себя едва ли не половины удовольствия от чтения, вступая на тяжкий и бесплодный путь читательской ангедонии.
Универсалистские и ориентированные не столько на Россию как таковую, сколько на пространство русского языка, они формируют некий аналог Британского содружества, а именно – подлинный «русский мир»: просторный, разнообразный и при этом начисто лишенный милитаристских коннотаций.
Зла в мире не меньше, чем добра, но если вечером покрепче затворить ставни и зажечь лампу, теплый свет разгонит тьму, и любая беда, в общем, окажется или терпимой, или неокончательной.