Билет на поезд, как уже упомянули, дожидался своего часа, до отъезда остались считанные дни. Эти летние месяцы, как и все прошедшие начиная с пятилетнего возраста, Василиса провела у своей обожаемой бабули в Вологодской области, папиной мамы. Пожалуй, лишь там девочка чувствовала себя по-настоящему счастливой, получая то, чего не хватало от родителей, а именно – безусловную любовь. Старушка искренне обожала всех своих многочисленных внуков без исключения, казалось, не выделяя любимчиков и не обделяя никого. А чем можно себя занять в глухой деревеньке аж целых три месяца? Само собой, носились по округе словно молодые жеребята, шаля и хулиганя, – как без этого?! Васька охотно помогала пасти коров одноногому Николаю, молодому мужчине и к тому же местной достопримечательности, потерявшему конечность по пьяному делу и за неимением другого вида заработка за сущие гроши устроившегося работать пастухом. Верхом на вредничающем жеребце трудилась на сенокосе – прицепив импровизированные волокуши, подтаскивала сено с дальних делянок к стогу. С местными ребятами гоняли на стареньком, дребезжащем мотоцикле, готовом в любую секунду развалиться до состояния запчастей. Собирали грибы, которых в округе, буквально в нескольких десятках метров от домов, вырастало великое множество, а грибников – раз, два да обчёлся. Плескались в местном пруду, крайне заросшем и грязном, предназначенном, впрочем, лишь только для водопоя скотины. Вечерами же, собравшись шумной компанией, гоняли в футбол, играли в лапту, городки, прятки, либо резались в карты, в подкидного дурака, оккупировав огромный сколоченный из досок стол под развесистой черёмухой во дворе. Деревенька носила статус вымирающей, была совсем крохотной, всего в несколько дворов, и проживали-то в ней в основном одинокие старухи. Полноценных семей, состоящих из крепких баб и мужиков, имеющих кучу отпрысков, в наличии было всего-то три или четыре. Тем не менее поселение именовалось, как ни странно, колхозом, в собственности которого находился свой скотный двор на три десятка коров и конюшня с двумя крепкими, приземистыми лошадками и одним диковатым жеребцом. Зимой жизнь деревенская затихала, лишь узкие тропки, протоптанные посреди огромных сугробов, напоминали о том, что жители не вымерли, а, больше того, продолжают работать, ухаживая за скотиной, да сизоватый дым непрерывно валил из печных труб над берестяными крышами неказистых домов. С наступлением весны народ оживал, как жуки, выползая на свет, почувствовав, припекающее солнышко, и начинал возню в приусадебных огородиках. Летом же жизнь в деревне, наполненной разновозрастной ребятнёй, доставленной со всего Союза на побывку к своим бабушкам, и подавно кипела ключом. Дедушек, как ни печально, не осталось ни одного на всю деревню. Все давно померли, и мало кто из них по старости – одни не вернулись с войны, другие расстались с жизнью по собственной дурости – по пьянке утонув в пруду или отравившись водкой.

Избушка у их бабы Кати выглядела игрушечной – с узорными наличниками, как и положено, с резным палисадником, расписным крытым крыльцом, огромными сенями, небольшой горницей, сеновалом и самим жилымпомещением, разделённым русской печью и деревянными перегородками на две комнаты; маленькую закуток-кухоньку и огромную прихожую-столовую. Чистота, сколько себя Васька помнит, всегда безукоризненная, яркие самотканые дорожки покрывали полы, иконы по всем углам и… запах! Незабываемый запах русской печи и пирогов!

Бабуля их – маленькая, сухонькая, сгорбленная, но не по возрасту шустрая старушка – передвигалась, точнее ковыляла, что получалось быстро-быстро, при помощи неказистой клюшки, вырезанной дедом Иваном, её мужем, много лет назад из старой коряги. Колено ещё по молодости, ненароком наступив ей на ногу, повредил колхозный жеребец, с тех самых пор она и хромала. Молчунья, слова лишнего не скажет, лишь подслеповатые глаза светились искренней любовью, выражая гамму чувств в зависимости от поведения внуков, которых на летние каникулы ей поставляли целой гурьбой. Детям же у неё позволялось всё, что не являлось угрозой для жизни, чем проказники неизменно пользовались, носясь по деревне чумазые и несказанно довольные! Не пропустив и дня, баб Катя каждое утро вставала ровно в четыре утра и пекла в русской печи пышные дрожжевые пироги да на всю ораву томила в огромном чугунке кашу со светло-коричневой корочкой – из-за вкусной пенки между ребятнёй постоянно происходили шумные споры и ссоры. Наевшись от пуза, компания срывалась с места и убегала на целый день до вечера. Никто не принуждал их обедать в строго отведённое время, не возбранялось, что и делали, прибежать в избу, налить в огромную глиняную кружку молока, кринки с которым рядами стояли в сенях и призывно манили пенкой из жирных сливок. Самые нахальные, Василиса из их числа, тайком проходились указательным пальчиком по всем ёмкостям, собирая в рот густой верхний слой. Схватив огромный кусок пирога, жадно проглатывали, запивая холодным молоком, и неслись на улицу. Вечером же всю гвардию ждал ужин. О, это была сказка! За огромным рубленным столом на вдоль стоявших струганных лавках, подтягиваясь с гулянки, рассаживалась вся детвора. Перед ними выставлялась большущая миска с деревенским наваристым супом, в котором плавали ароматные куски мяса, и не менее огромная сковорода с жаренной до хрустящей корочки картошки с грибочками. Каждому рту выдавалось по ложке, вилок и тарелок у бабули почему-то не имелось, и тут – кто не успел, тот опоздал! Подгонять и уговаривать никого не приходилось, только треск стоял за ушами! Затем на стол взгромождался огромный угольный самовар и приступали к чаепитию. Вроде бы все и так наелись от пуза, но отказаться от ритуала, глядя на поданное угощение, сил недоставало. Тут и домашнее варенье всех сортов, плошки с дешёвой сельской карамелью, густая сметана, мёд и широкие блюда со всевозможными пирогами, каждый день разными: румяные ватрушки с рассыпчатым творогом, преснушки со свежими ягодами, фирменные бабушкины пироги с пшеном или рыбой, свежей капустой или рисом с яйцом. Больше всего Ваську умиляла стеклянная вазочка с большим кусковым сахаром и щипчиками для колки – чай деревенские пили вприкуску. Наконец, отвалив от стола с набитыми животами и громко пыхтя, убегали играть в лапту, догонялки или прятки. Уже совсем поздно вечером возвращались, все как один грязные и продрогшие, отмывались в корыте и забирались отогреваться на печку. После чего с замиранием сердца, при свете лишь одной керосиновой лампы, слушали неведанные доселе сказки, рассказываемые монотонным приглушённым бабушкиным голосом: «Все в деревне спят… одна бабка не спит… мою шёрстку прядёт, мою лапу грызёт… у-у-у-у-у!» При последних словах, произнесённых грозно и с придыханием, внуки визжали от страха, ещё плотнее прижимаясь друг к дружке, а потом, лёжа в полной темноте, высунув нос из-под одеяла, тайком наблюдали, как баб Катя в длинной льняной рубахе до пола, повязав на голову ситцевый платочек, подкрутив колёсико лампады и подправив фитиль перед старинными образами в «красном» углу, долго молилась, неслышно шепча что-то и поминутно крестясь, совершая земные поклоны и утыкаясь лбом в деревянный крашеный пол. Старушка была чрезвычайно набожной и истинной праведницей.

Иконы у бабы Кати висели по всей избе, а величавые лики святых, казалось, смотрели на всех строго и немного с укором. Только взгляд Господа Иисуса Христа, как Василисе казалось тогда, выражал огромную любовь и сострадание, присутствовало в нём что-то такое… завораживающее и умиротворяющее. Лик Пресвятой Богородицы светился изнутри кротостью и милосердием, был полон неимоверной доброты и исходящей чистоты. Взирая на него, девочка подсознательно чувствовала, что именно такой взгляд выражает материнскую любовь…

– Бабушка, а Бог есть? – как-то спросила она.

– Есть, Василинка, – спокойно и уверенно ответила та.

– А почему я его не видела? Где он?

– Он в твоём сердце, родная… главное – научиться слышать его голос…

Васька была совсем маленькой, когда бабуля впервые взяла внучку с собой в церковь. Почему-то именно её одну. О том эпизоде Василиса знала лишь по рассказам взрослых, сама же очень смутно вспоминала происходящее.

Ранним утром вместе с собравшимися соседками-старушками шли они пешим ходом через устрашающе тёмный лес в соседнюю деревню к утренней службе. Трава, мокрая от ночной росы, неприятно холодила босые ноги. Туфельки несла в холщовой котомке, дабы не извозить в грязи посреди лесной тропы, вытоптанной непуганными дикими животными – лосями да кабанами. Очень хотелось спать. Просто жуть как сильно… Васька тёрла глаза и зевала каждую минуту, широко открывая рот и спотыкаясь на ходу.

При входе в храм девочке наконец позволили надеть сандалии, повязали на голову ситцевый платочек и торжественно ввели в помещение. Народу оказалось на удивление немало, в основном древние бабульки, все как одна в длинных тёмных юбках и с покрытыми головами. Служба уже началась, и опоздавшие встали с краю. Копируя других, Василиса пыталась неумело креститься и совершать поклоны, но через какое-то время топтание на одном месте ей надоело и она потихоньку отошла в сторонку… шаг за шагом удаляясь всё дальше. На девочку никто не обращал внимания, и та бродила промеж молившихся, разглядывая иконы, зажжённые свечи, росписи на стенах… А потом вдруг внезапно испугалась, потеряв из виду бабу Катю! Завертевшись юлой под ногами прихожан, поспешила на поиски, поминутно заглядывая в серьёзные в своей торжественности лица и готовая сию же минуту разрыдаться, но тут наконец, к своему облегчению, увидела знакомую худенькую спину и на радостях бросилась к ней! Подскочив сзади, что было силёнок уцепилась тоненькими ручонками за ноги замершей в трепетном экстазе от величавой службы старушки и громко заверещала:

– Бубулечка моя!

Дальше случилось неожиданное, даже неприятное. То оказалась совсем не её бабушка, а вовсе чужая, которая от неожиданности и испуга вдруг потеряла сознание – бесшумно и без единого слова, закатив глаза, она плавно завалилась на пол и застыла, широко раскинув руки. Окружающие засуетились, приводя пострадавшую в чувство, а Ваську с тех пор почему-то перестали брать на службу… От греха подальше.

Следующее посещение храма выдалось, только когда девочке исполнилось лет девять. Событие происходило весьма знаменательное – крестили двоюродного братца Саньку, младшенького – два года разницы у них было. Парень по сравнению с пигалицей Василисой выглядел весьма здоровым – маленький кабанчик такой и жуткий обжора. Девчонка стояла в сторонке и прыскала от смеха в кулак, наблюдая, как батюшка пытается приподнять откормленного мальчугана, дабы окунуть в купель хотя бы головой. После завершения обряда детей завели в алтарь, причём из всех присутствующих почему-то их двоих. Немолодой священник, подав ребятишкам по маленькому металлическому расписному стаканчику с кагором и по кусочку просфоры, отошёл по своим делам, опрометчиво оставив их вдвоём.

– Фи… – скривился братец, лизнув напиток.

– Чего «фи»? – изумилась Васька. – Не нравится? Давай тогда мне!

– Ага, бери! А ты мне свою булочку, ладно? – тут же устроил сделку Саня.

На том и порешили – одна выпила две дозы вина, а другой запихнул в рот дополнительную просфору. Осуждать их не стоит, что взять, ведь детьми неразумными были… Неизвестно, каким образом на подобный бартер отреагировало небо, но с тех пор брат с сестрой стали не разлей вода…

А пока что время стремительно мелькало листочками календаря. Васька быстро росла, доставляя матери немало волнений и устраивая очередную проказу, за что, соответственно, тотчас удостаивалась порки, явно не шедшей хулиганке на пользу; вразумления не помогали. Отец продолжал регулярно прикладываться к бутылке, периодически бузя и заставляя близких спасаться бегством. Сестрёнку, к радости Василисы, наконец-то отдали в детский садик, та хоть и отличалась спокойным характером, но вредная была просто до безобразия. Васька втихаря от матери пыталась по-своему научить уму-разуму мелкую противозу, но все эксперименты заканчивались чувствительными оплеухами ей же самой, отвешиваемые строгой родительницей по доносу ябеды-сестры.

Ликование охватывало Василису при окончании очередного учебного года, ведь впереди вновь ожидали длительные летние каникулы у любимой, обожаемой бабули, где с гиканьем носилась по деревенским окрестностям, отыскивая приключения на свою многострадальную попу.

В тот год девчонке не исполнилось и одиннадцати, а двоюродному Сашке, упорно таскавшемуся вслед за проблематичной сестрой с огромным куском батона, щедро посыпанным сахарным песком, и полными карманами кускового сахара, всего девять лет.

– Васька, хочешь?! – от всей души пытался поделиться братец своими запасами.

– Хватит жрать, хомяк! А?! Скоро глаз будет не видать из-за щёк!

– Пока толстый сохнет – худой сдохнет! – неизменно парировал тот.

– Да ты похоже раньше лопнешь! От обжорства! – хохотала в ответ.

Братишка на самом деле достался Ваське ещё тот подарочек! С самого раннего детства ей приходилось защищать нытика от мальчишек во дворе, а потом и от старших ребят в школе, которые с непонятным наслаждением пытались надавать пацану пенделей.

– Васечка! Меня опять тот полудурочный Серёга задирает! – размазывая слёзы по толстым щекам, подкатывал к девочке Саня.

– Ну что ты вечно ноешь? Сдачу давать тебя не учили?! – возмущалась она.

– Так он же из шестого класса! – справедливо отмечал братец, который учился всего лишь в третьем, а Василиса, получается, в четвёртом классе. В школу она пошла позже обычного – с восьми лет.

– Горе ты моё… пойдём! – выдвигалась на разборки девчонка и, как ни странно, всегда выходила победителем!

Мальчишка платил старшей сеструхе искренней любовью и привязанностью, хотя та, по совести говоря, и сама издевалась над трусом изрядно, пытаясь выработать в парне смелость. Сейчас же у неё были дела поважнее, задание получила ответственное…

– Брысь! – отмахнулась от пацана. – Я за грибами сгоняю! Баб Катя просила к ужину насобирать! – схватив корзину, девочка припустила за околицу в сторону густого леса.

Как взрослые одних детей в лес отпускали – уму непостижимо! В тех местах и взрослые-то мужики блудили сутками, опасаясь ходить в одиночку, ведь зверьё там водилось нешуточное – медведи, кабаны, лоси, рыси….

– И я с тобой! – завопил братишка, торопливо натягивая сапоги и бросаясь следом.

– Только я тебя умоляю… Не ной! – зыркнула на того синими блюдцами глаз Васька.

«Куда идём мы с Пятачком большой-большой секрет! И не расскажем мы о нём, о нет, о нет…» – маршируя, напевала юная грибница. «О да! О да! О да!» – поддакивал пыхтевший позади и наступающий на самые пятки братец. Зрелище со стороны выглядело комическим – долговязая белобрысая тощая девчонка с толстой косой до пояса решительно выкидывала вперёд длинные голенастые ноги, а следом шумно дышал, пытаясь не отстать, небольшого росточка толстячок-пацанчик, в одной руке державший плетёную корзинку, а другой запихивающий в рот огромный кусок булки.

Ребята отошли от дома километра полтора, шлёпая по песчаной дороге, когда вдруг неожиданно увидели в нескольких метрах перед собой выскочившего бурого медвежонка. Тот с любопытством потянулся в сторону людей.

– Ой, Васька, смотри какой хорошенький! – заорал Саня, от изумления открыв рот.

– Стой! Не двигайся! – приказала девочка с испугом водя головой в разные стороны, ожидая увидеть маму медвежонка.

Предчувствие не обмануло. Медведица не заставила себя долго ждать: появившись вслед за дитём и угрожающе зарычав, встала перед перепуганными ребятами на задние лапы во весь свой огромный рост. Оскал зверя – из приоткрывшейся пасти сверкнули желтоватые клыки – вызвал у застывших в оцепенении детей панический ужас! Не поворачиваясь к зверю спиной и ухватив братца за рукав, Василиса стала потихоньку отступать. Очень медленно и осторожно, не делая резких движений. Один шажок… два… три… И тут медведица внезапно кинулась по направлению к ним! Нервы девчонки не выдержали, пронизывающий страх охватил её, глаза расширились от нешуточного испуга, и, отбросив уже ставшую ненужной корзинку в сторону, позабыв обо всём на свете, и про Сашку, кстати, тоже, что есть мочи, стремглав, припустила прочь! Только пятки босые сверкали и мелькали острые коленки, когда та, казалось, не касаясь земли, неслась по направлению к дому. Адреналин плескался, буквально зашкаливал, в крови, заставляя выжать из организма все возможные и невозможные резервы! Тренер по лёгкой атлетике из секции, где занималась девочка, окажись в данный момент рядом и включив секундомер, оказался бы крайне удивлён немыслимым результатам забега!

– Васичка! – неслось сзади. – А-а-а-а-а! Подожди меня! – это вопил непоспевающий за сестрой Санька, в один момент позабывший и про недоеденный батон, и про «сокровища» – из его битком набитых карманов на дорогу сыпался кусковой сахар. – Ва-а-а-а-ася-я-я-я, по-о-о-одо-о-о-ожди-и-и-и-и! – орал как недорезанный.

Какое там подожди? Мальчишка зря надеялся, что и в этот раз старшая сестра бросится ему на помощь или хотя бы чуть притормозит. Перепуганная насмерть Васька, похоже, ничего не соображала, охваченная приступом жуткого страха! Только ветер свистел у неё в ушах, когда летела прочь от опасности, высоко подбрасывая ноги, а братец колобком катился сзади, судорожно пытаясь ухватить сестру за подол сарафана. Скорее всего, и трагедии никакой не произошло бы, ведь взрослой медведице догнать ребятишек трудностей не представляло, но цели похоже, такой не имела, а всего лишь хотела припугнуть незадачливых грибников, хотя они и так натерпелись страху нешуточного!

Перепрыгнув горной козой через хлипкую изгородь, сколоченную из тонких брёвен и отгораживающую деревеньку чисто символически, дабы скот не разбежался, Василиса в изнеможении скатилась в глубокую канаву и затаилась, шумно дыша и дрожащими руками прикрывая рот, как будто опасаясь быть услышанной. Следом с громким треском, круша тонкие жерди, танком вломился Саня и, натужно пыхтя, тяжело свалился сверху. Наконец оба бегуна отдышались и осторожно высунули носы из своего более чем ненадёжного укрытия, с опаской оглядываясь по сторонам. Никого. В отдалении, как ни в чём не бывало, продолжали мирно жевать траву колхозные бурёнки, пастуха на горизонте не наблюдалось.

– Васька, ты почему меня не подождала? – вдруг прорезался голос у обиженно надувшегося мальчугана.

– Отвали… – недовольно огрызнулась девчонка, крайне расстроенная за своё, как сама считала, недостойное поведение. – Ну вот… И без жареных грибов всех оставили… И корзины посеяли… – глухо сокрушалась она.

Скорбно вздохнув, молчком выбралась из заросшего колючей травой углубления и, не желая никого видеть в этот неприглядный и позорный для себя момент, нога за ногу отправилась бродить по, казалось, вымершей деревне…