…Найти хоть кого-то из членов Совета оказалось довольно непросто. В поселке переселенцев Стасу сказали, что Буряк здесь не ночевал давным-давно. Это было удивительно: прежний дом Буряка рассыпался в пыль одновременно с Долиной, и ночевать ему было вроде как больше и негде.
Зато каждый из тех, к кому обращался Стас, только что видел Зинина, но, к сожалению, понятия не имел, куда тот направился. Стас почти час безуспешно бродил по поселку, институту и общежитию в поисках заблудшего историка, но махнуть рукой на продолжение поисков никак не мог: боялся, что его решимость понемногу растает, если не реализовать ее прямо сейчас.
Зининский дом на Равнине во время дестабилизации нисколько не пострадал: может, эти два диссидента сейчас там? Этот вариант был очень похож на последнюю надежду, и Стас без особого желания полез в самолет.
К его несказанному облегчению, диссиденты оказались действительно там и не слишком обрадовались появлению Стаса. Когда его долговязая фигура возникла в гостиной (друзья, конечно, не сочли нужным запереть входную дверь), они замолчали и угрюмо уставились на непрошеного гостя.
Стас помолчал немного, в последний раз перебирая в голове доводы в пользу своей полной откровенности, а потом решительно заявил:
– Извините, если я вам помешал перемывать мне косточки, но мне вообще-то плевать. Вы, помнится, хотели знать, почему все начали бегать в Совет? Слушать-то будете, или я обратно полетел?
Те переглянулись, и Зинин молча указал Стасу на кресло довольно аскетичного вида. Тем не менее, Стас с удовольствием почувствовал, что обстановка потеплела, несколько приблизившись к их прежнему, дореформенному общению.
…Когда он закончил свой рассказ, все трое долго молчали. Потом Буряк, пожав плечами, произнес куда-то в пространство:
– В общем-то, нечто подобное мы и предполагали. Только мы думали, что ты эту фиолетовую штуку сделал сам.
Зинин вдогонку ему пробормотал:
– Все равно хорошо, что ты рассказал – даже если это ничего не меняет…
Стас бросил на него благодарный взгляд, ощущая внутри легкий стыд: все-таки рассказал он им про Галилеев последний подарок вовсе не из дружеских соображений… Впрочем, его скрытые мотивы незамедлительно обнародовал безжалостный Буряк:
– Я так понимаю, тебе нужно какое-то наше содействие на будущем торжественном мероприятии?
– Ну… – замялся Стас. – И это, конечно, тоже. Но я просто перестал понимать, зачем это скрывать дальше.
– И то хлеб, – вздохнул Буряк, и в его голосе тоже прозвучало некое расположение, которым он давно уже Стаса не баловал.
На волне общего осторожного братания Зинин вспомнил про свои обязанности хозяина и пошел ставить чай.
– Слушай, а ты где ночуешь-то? – вдруг вспомнил Стас. – Я тебя искал по всему поселку, а мне говорят: их давно не было-с… Здесь, что ли?
Буряк долго молча смотрел на него, потом нехотя произнес:
– У Василисы.
– Чего-о? – от удивления не сдержался Стас.
В его миропонимании Василиса – идеально соответствовавшая своему сказочному имени тихоня с роскошной пепельной косой – годилась для исполнения исключительно декоративных, но никак не эротических функций: очень уж неземным созданием она была.
– Отзынь, – мрачно посоветовал Буряк, и Стас, опомнившись, кротко согласился:
– Понял. Даже не мурлыкаю.
Они попили чаю почти так же, как это бывало раньше – только, пожалуй, излишне церемонно. Никто пока не понимал, изменила ли Стасова откровенность что-то в их нынешних отношениях, и не спешил давать преждевременные авансы.
Наконец Буряк утомился от светского общения и встал:
– Стас, ты когда обратно полетишь?
– Тебя в институт подбросить? – с готовностью отозвался Стас.
– В поселок, – кратко ответил Буряк, и Стас смутился: не стоило после краткого, но многозначительного диалога о Василисе задавать этот вопрос…
– Юрка, а ты? – обернулся он к историку, но тот отрицательно помотал головой.
– Нечего мне пока там делать, – буркнул он. – Тут буду думать.
…Когда самолет замер рядом с задней калиткой институтского парка, уже начинало смеркаться. Какое-то время Стас с Буряком сидели молча, не предпринимая никаких попыток самолет покинуть, потом Стас с некоторым усилием проговорил:
– Я хочу, чтобы ты понимал… То, что я вам сегодня все это рассказал – это не признание моей неправоты. Я все равно буду делать все так же, как и раньше. Хотите – будем все это делать вместе, но по-другому уже не будет.
– Я понял, – невыразительно сообщил Буряк из салона, продолжая смотреть в иллюминатор.
Стас еще немного посидел, потом вышел в салон и, остановившись у кресла Буряка, неловко ткнул его кулаком в плечо:
– Эй…
Буряк неспешно поднял на него непроницаемый взгляд и молча поднялся с кресла.
Они выбрались из самолета в шуршащие множеством ветвей сиреневые сумерки и отошли от двери, чтобы дать умному самолету ее закрыть. В этот момент за оградой парка что-то зашуршало сильнее, чем это можно было бы объяснить поднявшимся к вечеру ветром, Буряк резко обернулся на шум, метнулся к Стасу и сшиб его на землю.
Что-то оглушительно грохнуло, потом о борт самолета что-то громко звякнуло, и рядом с ними упал искореженный кусочек металла.
– Ни фига себе… – потрясенно пробормотал Стас и сплюнул пылью, набившейся в рот при падении.
За оградой слышалось уже не шуршание, а хруст веток и удаляющиеся шаги, удалявшиеся в глубь парка.
Буряк, продолжавший стоять на коленях, смотрел, прищурившись, вслед затихавшему шуму.
– Это что еще за новости?! – несколько запоздало возмутился Стас, поднимая с земли пулю, сплющившуюся о борт самолета.
Буряк забрал у него пулю, внимательно рассмотрел ее и подошел к самолету, ища ладонью на борту след от нее. Никакого следа он не нашел и насмешливо буркнул в сторону Стаса:
– Не думал о карьере самолетостроителя?
Стас, продолжавший стоять ошалелым столбом, ничего не ответил.
– Ладно, кончай медитировать, пошли, – дернул его за рукав Буряк. – Ты же не собираешься теперь поселиться в своей птичке?
– А ты предлагаешь идти сейчас по темному парку под чьим-то стволом? – огрызнулся Стас.
– Так парк-то не только для тебя темный, – рассудительно возразил Буряк. – Он ведь и для стрелка темный. Не будет же он палить по любой тени, которую увидит, в самом деле?!
Успокаивало это слабо, но продолжать стоять было и бессмысленно, и не менее опасно. Поэтому Стас без особого энтузиазма осторожно двинулся следом за Буряком.
Не прошло и минуты, как в руках у Буряка возникли два фонарика, один из которых он без слов протянул Стасу.
Стас с облегчением схватился за тонкую прохладную палочку, источающую толстый сноп пронзительно яркого света, и выругал себя за несообразительность.
– Может, пистолет сделаем? – негромко поинтересовался он на ходу. – Хотя бы стартовый. Стрельнем пару раз в воздух для острастки.
Буряк небрежно отмахнулся:
– Да ладно тебе! Все же видно. Нету никого, сбежал он давно…
И в самом деле, расстояние до институтского корпуса они преодолели без приключений.
– Пошли в институт, – предложил Стас, которому не улыбалось идти еще пару сотен метров до общежития по неожиданно ставшему опасным парку.
Буряк, не отвечая, молча свернул к институту.
Здесь уже были слышны встревоженные голоса, обсуждавшие факт недавнего выстрела, но они не стали присоединяться к бурной дискуссии и вошли в здание. Взволнованные дежурные экторы попытались было выяснить у них, кто, в кого, почему и зачем стрелял, но Стас устало отмахнулся, и те растерянно умолкли.
Стас отпер дверь, которую стал с недавних пор запирать, включил свет и снова застыл, как насторожившийся суррикат. Буряк бесцеремонно отпихнул его в сторону – и тоже замер.
В дальнем углу кабинета спиной к ним испуганно метался человек, пытавшийся найти выход из почти замкнутой окружности Стасова огромного стола. Когда он наконец-то догадался свалить на пол начальственное кресло и вырвался из объятий стола, то в какой-то момент оказался лицом к ним, и Стас ошеломленно выругался.
Перед ними был еще один Буряк.
Буряк номер один не издал ни звука: он только молча следил за своим двойником, бросившимся от стола к распахнутому окну.
Двойник на секунду замер на подоконнике, с таким же изумлением поглядел на самого себя, неподвижно стоящего у открытой двери, и спрыгнул вниз, в пожухшую за летние месяцы сирень.
Тимофей вытянулся на постели, нимало не ощущая привычного удовольствия от прохладных простыней: слишком много неприятного случилось за последние дни, чтобы можно было спокойно наслаждаться простыми радостями. Кроме того, завтра придет черед предпоследнего этапа работы над самолетом, но сейчас об этом лучше не думать – во избежание очередного приступа нестерпимой вины перед Советом…
Стоп. Решено же было – не думать. Во всяком случае, об этом. И так довольно разных мерзких вопросов, на которые придется искать ответы.
Но до мерзких вопросов дело не дошло: в дверь довольно громко постучали.
Черт знает что. Еще никто и никогда не осмеливался беспокоить хозяина, когда тот сообщил, что ложится спать. Или экторы совсем уж развинтились, или и впрямь случилась очередная беда.
– Да! – раздраженно воскликнул он, и в двери немедленно возник Герман.
Так и есть, стряслась очередная гадость: ничто иное не могло бы превратить лицо обычно сдержанного эктора в древнегреческую театральную маску. Тимофей затруднился определить, какое именно чувство сия маска должна была воплощать, но чувство было явно неприятным.
– Извините, хозяин, но…
– Что? – нетерпеливо рявкнул Тимофей. – Кончай истерику, говори.
Герман с очевидным испугом оглянулся и пробормотал:
– Я… не знаю… там – вы…
– Где – я? – устало вздохнул Тимофей и тут же осекся.
Отодвинув Германа, в спальню вошел он сам, Тимофей.
После недолгой немой сцены Тимофею удалось все-таки начать думать связно. Не отрывая взгляда от вошедшего, он кое-что прикинул про себя и скомандовал:
– Входите оба. Герман, закрой за собой дверь и садись вон там, – он указал на кресло в дальнем углу комнаты. – Молчи, слушай и думай.
Он поднялся с кровати, накинул на себя уютный мохнатый халат и сел на диван у противоположной стены.
– А ты, – обратился он к самому себе, все еще неподвижно стоявшему у двери, – иди сюда.
Вошедший безмолвно подчинился, глядя во все глаза на своего двойника.
– Что ты сегодня делал?
Этот вопрос показался Тимофею наиболее подходящим в этой ситуации: он не слишком очевидно демонстрировал присутствующим его собственное непонимание и растерянность.
Странное ощущение: смотреть на самого себя и понимать, что два совершенно одинаковых лица сейчас имеют совершенно разные выражения. Впрочем, Герману сейчас, наверное, приходится еще горше… Очень бы хотелось посмотреть, что там в его голове происходит при виде этой безумной картины. Или хотя бы глянуть из этой головы на диван, где один Тимофей, в роскошном домашнем халате и с помятым лицом, требовательно взирает на другого Тимофея, одетого только в мятые штаны, с запыленным лицом, лежащим на коленях свертком и торжествующей улыбкой.
– Я был у Стаса и все нашел. Вот, – гордо отрапортовал вторичный Тимофей.
Он размотал свой сверток, после чего сразу стала понятна недостаточность его одеяния, и протянул первичному Тимофею толстую тетрадь.
– Правда, там не по-русски, но ты же наверняка сможешь понять, да?
Тимофей жадно схватил тетрадь и начал листать, пока из нее не выпал сложенный вдвое листок. Он пробежал глазами несколько написанных на нем строчек и поднял взгляд на своего двойника:
– Это что?
– Стас сначала читал тетрадь, потом взял вот эти два словаря, – и пришедший указал на два огромных тома, лежавших на распластавшейся по его коленям рубашке. – Видимо, он что-то переводил и записывал это здесь, – он ткнул пальцем в заинтересовавший Тимофея листок.
После этих объяснений Тимофей перечитал написанное еще раз, потом закрыл глаза и надолго задумался.
– Тебя кто-нибудь видел? – наконец вернулся он в реальность и вновь обратил взор на своего двойника. Впрочем, долго смотреть на того он не мог: слишком многое в том лице раздражало до внутренних корчей.
Кто бы мог подумать, что у него такой брезгливый изгиб губ?! Взгляд какой-то ищущий и беспокойный, да и вообще рожа малоприятная. Странно, раньше ему почему-то никогда так не казалось…
– Нет, – скромно потупил глаза двойник. – В институте был рабочий день, – при этих словах Тимофей саркастически поиграл бровями, – и в парке никого не было. А потом я долго прятался, чтобы никому на Равнине на глаза не попасться. К тому же я в таком виде… – и он смущенно оглядел свой голый торс.
– Ладно, ладно, молодец, – рассеянно пробормотал Тимофей, снова утыкаясь в листок со Стасовыми письменами.
«Власти камня непременно и необратимо подчинится тот, кто устремит свой внимательный взгляд на Власть-камень, освещенный яркими солнечными лучами»…
Черт возьми, так вот для чего Стас собирал тогда, три года назад, все население Равнины на какое-то идиотское празднование начала новой жизни!
Тимофей прекрасно помнил шипастый фиолетовый кристалл, который Стас с таким забавно-торжественным видом воздел над собравшейся толпой. Помнится, он еще тогда подумал, что его гелиос и прочие галилеанские причиндалы выглядели куда внушительнее.
Значит, наш затейник Стас тогда одним махом подчинил себе всех жителей Равнины и заставил их испытывать страстное желание просить разрешения на создание чего бы то ни было. Ну и, ясное дело, испытывать мучительное чувство вины каждый раз, когда их потянет на самовольство. Ничего не скажешь, выгодная оптовая закупка… Хотелось бы знать, что еще внушил тогда им всем этот хитрый лингвист?
Тимофей грозно сдвинул брови и снова глянул на похитителя словарей:
– Ты сказал, что нашел все. А камень где?
– Какой камень? – несказанно удивился тот. – Никакого камня там не было.
– Должен быть еще камень. Большой фиолетовый камень странной формы. Тебе нужно его найти, – внушительно произнес Тимофей, внимательно наблюдая за реакцией полуголого себя.
Интересно, как следует разговаривать с такими, как этот? Они все-таки не экторы… Отдавать команды? Или лучше вежливо просить?
Однако выбранный Тимофеем тон, судя по всему, оказался вполне подходящим: двойник послушно задумался, видимо, планируя дальнейшие поисковые мероприятия.
– Я бы хотел знать точнее, как этот камень выглядит, – наконец сообщил он. – Иначе как?..
Проблема… Чтобы узнать, что именно искать, надо сначала это найти, чтобы посмотреть, как оно выглядит.
Неожиданно голос подал Герман, до сих пор молча пытавшийся в своем углу примириться с ситуацией:
– Можно просто сходить в Зал Одобрения. Там есть фотографии, на которых камень хорошо виден.
Видимо, он плохо понимал, как нужно обращаться к двойнику своего хозяина. Или просто оберегал свой разум от слишком сильных потрясений.
Тимофей изумленно посмотрел на него:
– Ты-то откуда знаешь?
– Я там бывал, – потупившись, признался старший эктор.
– На что разрешения просил? – скептически прищурившись, спросил Тимофей.
Герман долго мялся и бормотал себе под нос что-то непонятное, прежде чем промямлить:
– Колечко хотел сделать…
– Да ладно?! – заинтересовался Тимофей, даже забыв на время о своем необычном госте. – И для кого же?
Эктор к этому моменту уже окончательно справился с внутренними последствиями своего неосторожного заявления и с вызовом уставился на своего хозяина, всем своим видом демонстрируя: больше он не скажет ничего.
Тимофей некоторое время сверлил его пристальным взглядом, потом махнул рукой:
– Ну и черт с тобой, – и снова повернулся к гостю.
– Значит, сходишь в Зал Одобрения и посмотришь фотографии. А потом найдешь камень и принесешь его мне. Ты понял?
– Конечно, – с достоинством кивнул второй Тимофей. – Мне сделать это сейчас или можно немного отдохнуть?
По его виду невозможно было понять, представляется ли ему более предпочтительной какая-то из двух альтернатив, но все же Тимофей ласково сказал:
– Конечно, иди поспи. Только надень рубашку: тогда любой эктор точно сделает все, что ты скажешь.
– Не выйдет. Все наши наверняка попрятались, – снова подал голос Герман, приободренный своей недавней победой в дуэли взглядов.
– Это еще почему? – недоверчиво прищурился Тимофей.
– Нестор с Мироном его видели.
– И что?
О проекте
О подписке