Глава 5

Назаров зря спешил так рано на работу. Никому до него с утра не было дела. Суета, беготня. Какие-то студенты толпой метались по коридору отдела с заявлениями о пропаже вещей и документов. Пьяная баба с синяком тихо ревела в уголке обезьянника и все просилась домой. В дежурке телефоны разрывались, было шумно, и от этого шума у него разболелась голова. Или не от шума, а от чего-то еще. От воспоминаний о неприятной встрече с Аллой Геннадьевной, к примеру. Или от того, что не шли из головы мысли о Саше. Она что, тут, в городе? Интересно, почему? Она же думать не хотела о том, чтобы здесь остаться на веки вечные. Город ей казался маленьким и скучным, люди примитивными и неинтересными. Он посмеивался над ней. Пытался переубедить. Говорил, что город на побережье не может быть скучным. И не такой уж он и маленький. А люди везде одинаковые. Люди…

Столкнувшись на выходе с господином Усовым, который, со слов Огнева, стал посещать их отдел регулярно, Назаров поморщился. Вот этот дядя в самом деле был неприятной особью. Бандитский прыщ! Выскочка! Но таких везде хватало.

Так что…

Нет, а что, правда Саша тут, в городе? Одна или с мужем? Таня, помнится, несколько лет назад обмолвилась о том, что Беликова вышла замуж. Без подробностей, мимоходом. Он не стал расспрашивать. И постарался забыть. Но это там, в Москве, получалось. Здесь-то как? Как забудешь? Он сегодня, когда нырнул с пирса, сразу о ней вспомнил. Как скользило ее загорелое юное тело в воде рядом с его. Как горели восторгом ее глаза под стеклом маски. Как колыхались в морской воде ее волосы. Они напоминали ему тогда водоросли, самые прекрасные на свете водоросли.

Господи, целая жизнь прошла! Целых десять лет! А он все помнит! Все, будто вчера это было!

– Назаров! – окликнули его из дежурки. – К начальнику!

Наконец-то и о нем вспомнили!

В три прыжка преодолев лестничный пролет, Сережа через минуту уже стучал в дверь Хмелева.

– Заходи, Назаров, – крикнул Андрей Иванович, будто видел сквозь филенчатую дверь, кто за ней стоит.

– Здравия желаю, товарищ полковник.

Сережа встал посреди кабинета, тут же с лету отметив, что почти ничего не изменилось в нем за десять лет. Те же бежевые обои, обесцветившиеся почти до белизны. Тот же стол, продавленное крутящееся кресло. Пыльные жалюзи. Если бы не сильно постаревший Хмелев, можно было подумать, что время остановилось.

– Присаживайся, Назаров.

Хмелев нежно погладил свою лысину, недобро покосился в сторону пухлой папки на углу стола. Дождался, пока Назаров опустится на стул с драной обивкой, которую давно пора было выбросить, да все руки не доходили. Да и не хватало стульев этих чертовых, когда большое совещание собирал. Уж лучше сидеть на таком стуле, чем спиной стену подпирать. Так ведь?

– Тут такое дело, Сережа… Ты ведь у нас как бы временно, почти неофициально. По просьбе московских коллег, так сказать. Нет, зарплата тебе будет идти, оно понятно, но… Но ведь после окончания служебной проверки тебя ведь снова заберут назад. Оно и понятно… Тебя и тут особо привлекать нельзя, но… По просьбе московских коллег…

– Я знаю, Андрей Иванович, – осторожно вставил Назаров, не понимая затянувшегося вступления, больше похожего на странное покаяние. – Ничего важного и ответственного вы мне поручить не можете, так?

– Ишь ты! Проницательный какой! – Хмелев неприятно улыбнулся, положил морщинистую высохшую ладонь на пухлую папку. – Конечно, не могу! Накосячишь, жалобы пойдут. Оно ни тебе, ни мне не нужно. Разве могу я тебе, к примеру, поручить искать собаку Серафима Ильича?! Н-да… Он же гневаться станет. Орать, так сказать… Н-да… Да и не понравился ты ему чем-то. Еще на пляже не понравился. Сегодня особо подчеркнул, чтобы тебя к поискам его собаки не привлекали.

Сережа чуть «ура» не заорал в полный голос. Вот чего ему не хотелось делать и чего бы он делать точно не стал, так это искать собаку Усова. Он ничего против бедного животного не имел. Он на Усова принципиально работать не хотел.

– И поэтому хочу поручить тебе… попытаться разобраться с одним делом. Хочу предупредить, жалоб точно не будет, – неуверенно улыбнулся Хмелев. – Жаловаться особо некому. И не на кого.

– Глухарь? – догадался Назаров.

– Н-да… – неуверенно мотнул головой Хмелев и осторожно погладил папку, будто эта самая птица могла вот-вот оттуда выпорхнуть. – Глухарь…

– Здорово, Андрей Иванович! – с фальшивой радостью воскликнул Назаров. – Как я кстати тут, да? Можно все висяки мне свалить! И много их у вас? Десятки, сотни? А вдруг я все разгребу, а? С моим-то опытом! Хотите достойно на пенсию уйти, Андрей Иванович?

Сергей поставил локти на коленки, упер подбородок в крепкие кулаки, глянул на Хмелева недобро. И тут же подумал, что зря он сюда вернулся – в город своего детства, пропахший рыбой, водорослями, разогретой на солнце смолой и жаренными в масле чебуреками. Жизни никакой. Начала теща, потом Беликова на рынке прицепилась, теперь вот Хмелев продолжил. В сговор, что ли, вступили достать его сообща, а?

– Умничаешь, да, капитан? Ну-ну… Умничай дальше. А тогда, десять лет назад, когда Беликов тебя за яйца держал и на крючок тебя, как рыбину за ключицу, посадил, чего же не умничал? Чего же за меня спрятался, а? – Хмелев упрекал без злобы, с непонятной печалью. – Тогда ты пацаном еще был, так? Вляпавшимся в дерьмо пацаном. Теперь-то ты капитан, как же! Матерый! Опытный! Н-да… Только вот что я тебе скажу, капитан… Один раз скажу, повторять не стану. Дело это… Дело это я считаю своим личным промахом. Считаю себя виноватым в смерти одной нашей сотрудницы. Надя Головкова, не слыхал о такой, нет?

– Нет. – Назаров сел на стуле прямо, насторожился.

– А должен был, ровесники вы. Ей тридцать было, когда она погибла. Перед самым Новым годом погибла, капитан. Восемь месяцев назад, н-да… Хорошая девчонка была. Умница! И в позу не вставала, как некоторые.

Хмелев выбрался из-за стола. В коленках что-то хрустнуло, он поморщился и, слегка прихрамывая, подошел к пыльному окну. Выглянул на улицу, потом ткнул пальцем в стекло:

– Там вон ее машинка всегда стояла. Ездила всегда аккуратно. Что случилось тем утром?! Сорвалась на машине с дороги в море! Просто улетела, как ласточка!

– Вы хотите, чтобы я расследовал причины ее гибели? Причины аварии? Спустя восемь месяцев? Считаете это целесообразным? – усомнился Назаров.

Узкие плечи начальника полиции развернулись, спина сделалась прямой и сердитой.

– Не считай себя особо умным, капитан! – прикрикнул он на него через минуту. – Причина аварии установлена. Гололед, туман, лысая резина… Стечение обстоятельств. Просто стечение обстоятельств.

– А что не дает вам покоя, товарищ полковник?

– Мне? – Развернутые плечи Хмелева недоуменно поднялись, опустились и вдруг поникли. – Мне не дает покоя чувство вины, Назаров. Все чудится мне в этой аварии какой-то подвох. Видится какая-то причинно-следственная связь. Она ведь – Надежда – по моей огромной просьбе взялась за гиблое дело. Не хотела, видел, что не хотела, а взялась. Противное дело, глухарь стопроцентный. Тут бывалые мужики плечами пожимали. А я взял и ей его свалил, старый козел!

– Что за дело, Андрей Иванович?

Назарову вдруг стало интересно. А Хмелев внезапно замолчал. Стоял с опущенной головой и поникшими плечами спиной к нему и молчал. Потом вдруг встрепенулся, вернулся к столу, сел, снова положил ладонь на папку, будто на верность гиблому делу присягать собрался.

– За несколько дней до Нового года у нас пропали два молодых человека. С интервалом в три дня. Ушли вечером из дома и не вернулись. И никаких следов.

– Головкова вела это дело?

– Да. Я поручил, – его морщинистое лицо болезненно сморщилось. – Почему, спросишь, капитан? Отвечу… Она была очень кропотливой. Рыла там, где никто не мог додуматься рыть. Мелочи всякие подмечала, нюансы. Версии умела преподнести самые невероятные. Вот я и решил это дело ей поручить. Думал, что, может, она что-то углядит.

– Углядела?

– Не знаю, – признался Хмелев с болезненной гримасой. – Накануне своей гибели она долго засиделась в рабочем кабинете. Потом уже из дома со стационарного телефона звонила одному человеку, проходившему по делу свидетелем. Они о чем-то говорили.

– О чем? Его допросили?

– Умный самый, да? – фыркнул Хмелев без злобы, рассматривая мускулистого загорелого капитана, будто видел впервые. – Конечно, все ее звонки проверили. И со свидетелем тем встречались, и не раз. Только… Только он ничего нам нового не сообщил. Отрицать не стал, позвонила, да. Спросила, ничего не вспомнил ли за минувшие дни? Он ответил, что ничего нового сообщить не может по делу. Поздравил, мол, ее с наступающим Новым годом. Они простились, и все.

– Думаете, не все сказал?

– Не знаю, – нехотя признался Хмелев. – Откуда же мне знать-то, капитан?!

Повернулся влево, дотянулся до чайника с лопнувшей крышкой, стоявшего все на той же, десятилетней давности, тумбочке. Открыл крышку, проверяя наличие воды. Закрыл, щелкнул тумблером. Чайник с первой минуты сердито зашипел, затрещал. Он будто ежился изнутри, оттого что его – старого – снова заставили работать.

Хмелев достал из верхнего ящика тумбочки пыльный стакан. Дунул в него, потер по краю пальцем. Тут же швырнул туда щепоть заварки и, подперев щеку кулаком, стал ждать, пока закипит чайник.

Больше ничего объяснять, как понял Назаров, он не собирался. Он ждал теперь вопросов.

– Что с той аварией не так, Андрей Иванович? – задал он первый вопрос.

– Все вроде так, капитан. Эксперты машину по болтику разобрали, когда ее из воды достали. Всю, по болтику. Все вроде нормально.

– Вроде?

– Ну… С тормозами не все ладно оказалось. Так очевидцы утверждают, что Надина машина, когда с дороги слетела, задела днищем ограждение. Потом в море упала на трубы. Эксперты в один голос утверждают, что причина повреждения тормозов в этом. А я… А я спать не могу спокойно. И ушел бы давно со службы, пора уж, и здоровья нету… – Хмелев поводил щепотью пальцев по груди, будто перемешать пытался поселившуюся там хворобу. – Но точит и точит меня Надина смерть!

– Следов пропавших парней так и не найдено?

– Нет.

– Дело застопорилось?

– Да. Надя еще что-то делала. Свидетелей дергала на допросы, с докладами ко мне ходила. Как она погибла, все… Глухарь крылышками бяк-бяк-бяк! – Хмелев помахал ладонями в воздухе. – Всех, кого можно опросили. И «наружку» выставляли. Следили и за друзьями, и за девчонками бывшими. И даже за родителями. Ни-че-го!

– И вы считаете, в глубине души, не для протокола, – примиряющее улыбнулся Назаров старому полковнику, – что гибель вашей сотрудницы не случайна? Что неисправная тормозная система в ее машине как-то связана с делом, которое она вела?

– Глупо, понимаю, что глупо! Что это просто совпадение. Но… Но считаю! Понимаю, что не могу, не должен, но считаю!

– Понятно… – Назаров протянул руку к папке с делом. – Позволите, Андрей Иванович?

– А то!

Хмелев охотно двинул папку по столу. Тут же развернулся к тумбочке. Чайник зашумел, задергался, выплеснул из носика густую струю пара и отключился. Залив чай кипятком, Хмелев активно помешал ложкой в стакане и тут же потащил стакан к губам. Шумно хлебнув пару раз, он с удовольствием зажмурился, глянул на Назарова, листающего дело.

– Сашку-то видел? – вдруг спросил он.

– Что?!

Пальцы, перебирающие страницы, замерли. Строки в бланках протоколов превратились в неразборчивую клинопись. А с затылка на шею, он точно почувствовал, поползли предательские струйки пота.

– Не прикидывайся, что не понял, – фыркнул Хмелев и снова шумно хлебнул крутого кипятка с жиденькой заваркой. – Александру, Александру – любовь всей твоей жизни, спрашиваю, видел?

– Почему любовь? Почему всей жизни? – Назаров, как ему казалось, равнодушно пожал плечами. И забубнил, не поднимая головы от папки: – Все давно прошло, – и тут же поспешно добавил: – Нет, не видел.

– Странно… А она в машине сидела, когда ты на крыльце стоял.

– В какой машине?

– Она с Усовым приезжала. Он насчет своей собаки интересовался. Он теперь ежедневно заезжает и по три раза на дню звонит… гад! – Скрипнул зубами Хмелев, поставил стакан на стол, снова поводил щепотью пальцев себя по груди. – Хорошо… Горяченького чайку… Так вот Сашка с ним приезжала. Она на него работает, на Усова. Финансистом или бухгалтером, точно не скажу. Огнев утверждает, что Усов глаз на нее положил, на Сашку-то. А Огнев все про всех знает! Это у нас ФБР просто, а не майор.

Он что-то еще говорил и про Усова, и про Сашу. Про ее мать, с которой Назарову сегодня уже довелось повстречаться. И которая, по утверждениям Хмелева, после возвращения дочери все силы бросила на то, чтобы ее удачно выдать замуж.

– А она вроде и была уже замужем, Сашка-то, – рассуждал сам с собой Хмелев, медленными глотками допивая чай, чтобы не нахватать в рот заварки, крупными хлопьями кружащей в стакане. – Чего-то не стала жить с мужиком своим. Домой вернулась. А в Москве жила, да… Квартиру ей там покойный папаша купил. Те-емная лошадка был этот Беликов. Ох, разговоров потом после твоего отъезда ходило про него! Жил странно, помер тоже странно. В лодке на рыбалке, прямо с удочкой в руке. После его смерти Сашка и вернулась, да. Тихо живет… Красавицей стала. Да ты помнишь, чего я тебе рассказываю. Усов не дурак, такую девочку выбрал, – и снова вспомнил: – Замучил уже со своей собакой, просто достал!

Саша сидела сегодня утром в машине Усова? В тот самый момент, когда он выходил подышать на улицу, она сидела в машине и смотрела на него? Пользуясь тем, что стекла в машине тонированные и видеть ее он не мог, она его рассматривала? А чего не вышла тогда? Не окликнула? Не сочла возможным? Не сочла нужным? Он неинтересен ей больше? И узнала ли? Вообще узнала его спустя десять лет?

И вдруг сделалось так душно в пыльном кабинете Хмелева. Душно и противно. Захотелось удрать. Подальше. От старой мебели, от пыльного окна, от сердитого старого чайника, плюющегося острым горячим паром, от безнадежного дела, втиснутого в папку погибшей девушкой. И от Хмелева, с догадливой ухмылкой теперь за ним наблюдающего.

Так захотелось на волю к морю, он никогда не мог надышаться свежим соленым воздухом. Никогда. И по приезде не успел. Таня поселила его в тещиной конуре с глухим окном. И дальше запущенного сада, пропахшего липким ароматом перезревших слив, он в минувшие две недели мало куда ходил.

А Саша, оказывается, в городе. Давно в городе. И сегодня видела его. Сквозь стекла чужой машины наблюдала за ним и не сделала попытки выйти и хотя бы поздороваться. А машина принадлежит Усову – влиятельному бизнесмену, поставившему раком полгорода, Хмелева в том числе. Видел, видел, как суетливо тот бегал по пляжу, разыскивая след собаки бизнесмена. Хорошо на коленки не упал и гальку обнюхивать не принялся.

– Мне надо разбираться, – захлопнул он папку и встал. – Рабочее место выделите? Стол там какой-нибудь и…

– Так это, Назаров, ты Надино место и занимай.

Хмелев засуетился, заспешил. Стакан поставил рядом с чайником. Вытер влажные губы неряшливым носовым платком. Погладил себя по лысине, по груди, поправил форменную рубашку и пошел к выходу, увлекая за собой Назарова.

– После нее у нас паренек один был. Мы ему это место выделили. Но он что-то замудрил. Попросился в другой отдел. Будто не выходит у него и все такое. А Огнев мне докладывал, что суеверным парнишка оказался. За бутылкой ребятам рассказывал, что не может за Надиным столом работать. Давит на него что-то, говорит. Аж руки трясутся, во как!

– Смешно, – негромко фыркнул Назаров, входя в тесную комнату с одним столом, тумбочкой с вентилятором, плотным рядом разномастных стульев у противоположной стены, книжным шкафом, вешалкой и сейфом. – Суеверие – это смешно.

– Согласен. – Хмелев почти ласково подхватил его под локоток, подвел к пустому столу без единого следа пыли. – Вот, капитан. Теперь это твое рабочее место. Действуй! Может…

– Что?

Назаров обернулся на умолкнувшего Хмелева. Тот с печалью рассматривал рамку с фотографией, которую никто так и не решился убрать со стола.

– Может, и выйдет у тебя на ее месте, капитан. Может, все у тебя здесь получится?..