Глава 4

«Пожалею, не пожалею… Пожалею, не пожалею… Пожалею, не пожалею…» Мысли лихорадочно гвоздили в виски, делая изображение расплывчатым и нечетким. Эмма медленно приближалась к нему. «Господи! Разверни меня обратно! Пусть ноги мои отсохнут и сама я провалюсь под землю…»

Но ноги ее ступали твердо и грациозно. Внешней невозмутимости могли позавидовать многие. Губы были сложены в загадочной улыбке, которая никому бы не показалась нервическим подергиванием.

– Не занято, молодой человек? – Остановившись у дальнего столика первого открывшегося в городе после зимы летнего кафе, Эльмира склонила чуть набок головку и еще раз повторила: – Не занято?

Если он и удивился ее навязчивости (все остальные двадцать столиков пустовали), то никак не дал об этом знать. Свернул газету, чтением которой развлекал себя. Швырнул ее на стол, уложил на нее локти и гостеприимно указал на стул рядом с собой.

– Прошу. Лучше сюда, пожалуйста, поближе ко мне.

Начало было обнадеживающим. Эмма присела рядом и, почти не скрывая своих намерений, пристально уставилась на незнакомца.

Ей удалось его заметить с того места, где она припарковала утром и где потом отыскала машину. Молодой человек, с виду двадцати пяти – двадцати восьми лет, в длинном темном пальто, сидел в полном одиночестве под цветным балдахином и читал газету. Длинные белокурые волосы его разметал весенний ветер, весьма и весьма свежий, между прочим. Светлое пестрое кашне. В тон ему брюки. Ботинки на толстой зимней подошве. Это она рассмотрела с дальнего расстояния. Сейчас же ее наблюдения пополнились новыми портретными данными.

Он был полной противоположностью ее Данилы. Может быть, именно поэтому выбор ее остановился на нем. Светлые длинные волосы. А у Данилы темные, это сейчас он их отрастил, раньше же носил коротко стриженными.

Глаза нежно-лазоревого цвета. Именно лазоревого, потому что никакое другое сравнение ей не пришло в голову в тот момент. А у муженька грязно-мутно-серые. Даже в дни абсолютной трезвости взгляд его был непроницаем из-за этой затуманенной мутности.

Кожа… Пожалуй, кожа была у них схожей. Во всяком случае те места, которые были сейчас досягаемы ее взору. Но вот руки!.. Пальцы рук молодого человека были великолепны. Аристократизм, сила, утонченность, да что угодно таили в себе эти прекрасные ухоженные пальцы.

У нее совершенно вылетело из головы то, что Данила получал ссадины, мозоли и порезы, вкалывая на стройках и шабашках. Она просто впилась глазами в эти пальцы, отбивающие такт по газетному листку. Представила их скользящими по своей коже…

– Идем! – вдруг властно произнес незнакомец. Встал с места. Вытянул вперед руку и призывно шевельнул пальцами. – Идем.

Она даже не спросила куда. Просто встала и пошла за ним. Поплелась жертвенной овцой, хотя выбор ее был абсолютно добровольным. Или не было выбора? Была рискованная авантюрная выходка с ее стороны, на которую она не возлагала никаких надежд, полагая, что она ни во что не выльется. Отчего же она тогда сейчас покорно идет за ним? И куда?!

Администратор за гостиничной стойкой не задал ни единого вопроса. Молча принял деньги из рук молодого человека. Так же молча сунул им ключ с номером девяносто два и указателем третьего этажа. И, не сопроводив свой жест ни единым словом, махнул рукой в сторону лифта.

Они в молчании доехали до третьего этажа. Прошли по коридору и остановились перед белой дверью с позолоченным номером. Он вставил ключ в замок. Распахнул дверь и, пропустив ее впереди себя, зашел в номер и запер дверь.

Комната была одна. Широкое, во всю стену, окно. Широкая – почти от стены до стены – кровать, накрытая пушистым пледом нежно-изумрудного цвета, пара тумбочек. Шкаф-купе для одежды и слева от него дверь в туалет и душ.

Эльмира застыла на месте, совершенно не понимая, зачем она здесь. Что она здесь делает?! Как она могла прийти сюда? В этот гостиничный номер, который наверняка служит для таких вот свиданий с дамочками определенного типа. Она-то не такая!

А он?! Кто он такой? Гостиничный жигало или одинокий скиталец, мятущийся в поисках родственной души? А может… может, он извращенец с маниакальными наклонностями?!

– Господи! – Кажется, она прошептала это вслух и сделала робкий шажок назад.

На большее у нее сил не хватило. Ни на слова, ни на действия. Она снова застыла в молчании, не в силах отвести взгляда от этой широкой кровати. Она даже не видела, а скорее угадала, как он обошел ее, замерев за ее спиной. Она слышала его дыхание. Нормальное в принципе дыхание. Без нервозности, без сдавленности. Ровное, может, лишь слегка учащенное.

Потом его руки опустились ей на плечи и слегка сжали их.

– Ничего не бойся, – попросил он еле слышно с удивительной для такой ситуации нежностью. – Я не обижу тебя…

Вот!!! Вот что было для нее главным, оказывается! Вот от чего корчилось и стонало все у нее внутри. Ее обидели. Ее страшно уязвили в святая святых – в ее целомудрии.

Ее верность… Она даже слегка кичилась этим. Каким бы непереносимым ни был ее супруг, она хранила ему верность. Она дала ему клятву и была горда тем, что верна ей. А он наплевал на все. Он растоптал все это. Безжалостно, хладнокровно, походя. Он нанес ей удар, болезненность которого была несоизмерима с тем, что она сейчас собирается сделать. А она сделает это. Обязательно сделает. Она не пустится трусливо наутек из-за того, что это аморально. Она позволит этому красавцу совершить с собой все, что он захочет, потому что ей просто необходимо знать, что она еще желанна. Что ее хотят как женщину. Что она может нравиться, в конце концов, даже таким вот типам…

Он не был извращенцем, и жигало тоже не был. Он был восхитительным, нежным и тактичным мальчиком. Она так ему и сказала, хотя по возрасту они наверняка были ровесниками. У нее это получилось в несколько снисходительной манере, но он не обиделся. Просто склонился над ней и снова принялся целовать.

– Боже, что ты делаешь?! – простонала она, вновь откидываясь на сбившиеся простыни, хотя как раз собиралась встать и пойти в душ. – Прекрати сейчас же… Мне уже пора…

Расстались они часом позже. Не сказав друг другу и десятка слов. Не назвав друг другу своих имен и… не заплатив друг другу за услуги.

Эльмира, кстати, долго ломала голову: платить ему или нет. Когда одевалась, нарочито небрежно распахнула сумочку – и из нее выскользнул кошелек. Он никак не прореагировал. Даже помог ей поднять его и положить обратно в сумку.

Это было удивительно, против тех правил, о которых ей частенько рассказывала Лиза.

Они вместе вышли из номера. Вместе сдали ключ портье. Вместе спустились по ступенькам крыльца, и лишь затем она повернула в противоположную от него сторону. Он чуть придержал ее за локоть. Скользнул губами по ее щеке. И она скорее угадала, чем услышала его короткое обнадеживающее: «Увидимся!»

Эльмира не рассказала о нем никому. Ей, собственно, и рассказывать-то было особенно некому, но и Лизке она тоже ничего не сказала. Хотя та всячески подбивала ее на адюльтер и, встретившись, поразилась ее отчаянно блестевшим глазам, Эмма скрыла от нее свое романтическое рандеву.

– Это больше никогда не повторится. Никогда… – шептала она, укладываясь той ночью в свою одинокую постель. – Я никогда не пойду туда снова и не увижусь с ним больше.

Но она пошла.

Он был на прежнем месте. Ей даже показалось, что в его руках тот же самый номер газеты. Он смотрел на нее и улыбался одними глазами. Затем встал и пошел чуть впереди нее.

Все было точно так же, как и в предыдущий раз. Номер гостиницы. Жадные ласки. Сдавленные стоны. Прощание почти без слов. И затем… жажда новой встречи.

Эльмира никогда бы не могла подумать, насколько целительным для нее окажется ее грех. Он испепелял ее дотла – это бесспорно, но он и исцелял ее. Она забывала обо всем. Ей было жутковато ощущать себя такой легкомысленной, необремененной условностями и такой распутной. Ей было непривычно его присутствие. Такого сильного, немногословного и всепонимающего.

Однажды, это случилось в канун первого июня, она лежала на широком гостиничном ложе, широко раскинув руки. Слушала шорох воды в душе, жадно ловила каждое его слово из-за двери и вдруг ни с того ни с сего поймала себя на мысли, что никуда не хочет уходить отсюда. Хочет продлить это мгновение. Хочет парить беззаботно над окружающим миром. Хочет плыть на этом гостиничном ковчеге со скомканными страстью простынями куда глаза глядят, забыв всех, кто был прежде рядом с ней.

– Давай уедем, – одними губами предложила она ему, когда он опустился рядом с ней на кровать. Крепкое, влажное после душа тело прижалось к ней, даря ей безмолвное согласие. Но она все же решила уточнить, чуть повысив голос до громкого шепота: – Давай уедем…

– Да, – покорно ответил он, прижимая ее к себе. – Все, что захочешь…

Господи! Она была бы с ним счастлива. Она непременно была бы с ним счастлива. Она бы даже полюбила его, если бы ей отвели на это время. Ведь им же было хорошо вдвоем. Пусть немногим хуже врозь, но, будучи вдвоем, они сливались в единое целое. Почему у нее снова отняли надежду, которая лишь забрезжила на горизонте?! В чем ее грех перед небом?! Неужели, одарив ее частью своих благ – редкостной красотой и достатком, – Господь лишил ее одной-единственной, самой главной благодати – быть счастливой?!

…Он больше не пришел.

Ни через день, ни через неделю, ни через месяц. Эльмира как заведенная ходила в это кафе и часами просиживала там за столиком, ломая голову над дилеммой: бросил он ее или с ним что-то стряслось. Она примелькалась уже всему обслуживающему персоналу и завсегдатаям этого кафе. Она снова перестала заниматься магазинами, наняв нового директора и перепоручив ему ведение всех своих дел. Она даже пропустила тот момент, когда Данила вдруг снова объявился в соседней комнате. Она все пропустила. И едва не пропустила эту статью в газете. Вернее, пропустила. Это потом бегала как сумасшедшая по киоскам и скупала все издания в надежде почерпнуть там какие-то новые сведения. Но они были скудны. Так же скудны, как репортаж местного криминального канала, оповестившего о найденном обезображенном трупе молодого мужчины, скончавшегося приблизительно две недели назад в результате огнестрельного ранения в голову.

Она отчего-то сразу напряглась, завидев мелькание деревьев в камере оператора. Вцепилась в подлокотники кресла, когда крупным планом показали то место, где был обнаружен труп мужчины. И лишь когда следователь по особо важным делам настоятельно попросил всех возможных свидетелей позвонить по такому-то телефону и показал часть вещей покойного, она с глухим стоном отпрянула от экрана.

Это были его часы. Это был его медальон: странноватый дельфин, больше похожий на электрического ската. И это была его зажигалка в виде сфинкса, привезенная кем-то из его друзей из Египта.

Передача давно закончилась. По экрану побежали титры нового российского сериала, а она все сидела и, скривив рот в беззвучном крике, таращилась в экран телевизора.

Данила возник за ее спиной почти бесшумно. Обогнул кресло. Наклонился к ней и с явной озабоченностью в голосе спросил:

– Что с тобой?

– Что? – Она отпрянула от неожиданности, сильнее вжимаясь в спинку кресла. – Оставь меня!

– Я не претендую, но… Ты кричала… – Он отошел от нее, чуть постоял у окна, что-то рассматривая на улице. И вдруг ошарашил ее новым вопросом: – Ты давно узнала?

– Аа-а… о чем? О чем я могла узнать? – Предмет разговора был ей неясен. Вариаций могло быть сколько угодно, поэтому она решила себя обезопасить, сказавшись непонимающей. – Я не понимаю тебя…

– Об Аленке ты давно знала?

Ох, вот оно что! Об Аленке… Сколько нежности во взоре, просто нерастраченной какой-то нежности. Тепла в голосе – можно Антарктиду растопить, мать его… Подумать только! Не много времени ему потребовалось, чтобы его любовь к супруге истаяла и ей на смену явилось новое чувство, по силе своей ничуть не уступающее прежнему.

– Да, давно.

– И??? – Он был поражен или умело притворялся сраженным наповал.

– Что – и?

– Рада? – Он хищно затрепетал ноздрями.

– Чему рада? Твоему скотству или твоему выбору? – Эльмира устало поднялась и двинулась к себе в комнату. – Извини, мне не до твоего б…ства. Я устала.

Он зверем метнулся за ней следом. Ухватился, просто впился пальцами в ее предплечье и так мотнул ее к себе, что Эмма еле-еле на ногах удержалась.

– Какого черта?! – начала было она, но тут же осеклась, рассмотрев как следует выражение его лица.

Оно не было искажено гневом, нет. Оно было им просто изуродовано. Оно превратилось в маску, при виде которой бросает в дрожь. Смертельная бледность щек, закушенные побелевшие губы, дикий отсвет в замутненных болью глазах. Да, она могла поклясться, что в его глазах была боль.

Эмма даже поначалу отнесла это болезненное мерцание на свой счет. Где-то даже в подсознании порадовалась, что сумела-таки отомстить за свою попранную верность. Но она ошиблась. Поняла это, стоило ему открыть рот.

– Скотства, говоришь?! – сдавленно прошипел Данила, словно задыхался от невидимой удавки, наброшенной ему на шею. – Устала?! Подлая! Подлая маленькая дрянь! Ты!.. Только ты во всем виновата!!! Ты и твоя гнусная кровь, что течет вот по этим жилам…

Он сместил свои мозолистые ладони ей на шею и слегка сдавил.

– Как бы мне хотелось удавить тебя, дорогая женушка! Если бы ты знала!.. Чтобы не было больше ничего: ни этого дьявольского тела, ни этих губ, ни этих лживых глаз. Удивлена?! Думала, что я по-прежнему схожу по тебе с ума?! Нет, дорогая… Все прошло. Все! Я теперь тебя… – Он все сильнее и сильнее сжимал руки на ее шее, просто заходясь в восторге от ее сипа, от ее попыток разжать его пальцы. – Я ненавижу тебя, сучка! Я тебя просто ненавижу!!! Ты…