Глава 2

Он закрылся от них газетой, чтобы сыну не было видно, насколько взбешен, а теще – насколько ее ненавидит. Контролировать эмоции он еще хоть как-то ухитрялся, не орал, не матерился, а хотелось жуть, но вот мимика не поддавалась. С мимикой этой просто беда. Аж щека задергалась, честное слово!

За что же ему такое наказание-то по субботам, скажите на милость?! У нормальных мужиков либо баня, либо рыбалка, на худой конец непредвиденные работы в гараже. У него же по субботам обеды у тещи, будь они неладны! Главное – обвинить в этом некого. Сам когда-то давно, лет восемь назад, согласился ввести семейную традицию – обедать у тещи в этот день.

Светка тогда, помнится, жутко гневалась на него за какую-то глупость. Да наверняка глупость, если он теперь о ней даже не помнит. Так вот Светка гневалась, грозилась уйти, за чемоданы хваталась и все упрекала его и упрекала, тоже не помнит уже в чем. Зато помнит, как перепугался, когда понял, что она не шутит и уйдет от него навсегда. А у них ребенок должен был вот-вот родиться. И они на радостях скупали всякие детские премудрости. И ползунки, и пеленки, и горшки, и бутылочки, и соски.

Он уже успел собрать купленную кроватку, Светка застелила его красивым пушистым одеяльцем голубого цвета. Им уже сказали, что будет мальчик. Пристроила в изголовье кружевную подушечку. Он развесил над кроваткой яркие погремушки с мелодичным треньканьем и…

И вдруг она собралась уйти от него.

Да! Да, он встал тогда перед ней на колени. И умолял, и просил, и руки ее ловил, которые вырывались и вспархивали, как крылья, а он все равно ловил их и целовал, целовал без конца.

– Я умру без тебя, Светка!!! Точно умру!!! – стонал он и ползал вокруг нее на коленях, загораживая проход.

– Никто не умер, – резонно замечала она и силилась протиснуть огромный живот между его лицом и дверным косяком.

Он тогда и живот ее целовал, где спало и ни о чем таком страшном не догадывалось их крохотное созданьице, готовое вот-вот появиться на свет. И снова умолял, и просил прощения, и обещал, обещал все, что мог.

Светка сдалась, когда он разрыдался. Ей ведь удалось все же протиснуться к выходу, оттолкнув его небрежно ногой. Он упал нарочно. Она не обратила внимания и ухватилась за дверной замок.

Тогда он понял – все! И зарыдал. Глухо, страшно, с жутким подвыванием.

И она не ушла, но весь вечер потом напоминала ему о его обещаниях. Он снова целовал ее руки и кивал, соглашаясь на все, и счастливо улыбался оттого, что она вот так близко и он может обнять ее.

Потом родился Ванечка. Они с головой окунулись в родительскую суету. Растили его, кормили, пеленали, бегали за лекарствами, когда он болел, не спали ночами, радовались первому зубу, как дети малые. В общем все было, как у всех нормальных людей.

О том дне, когда он разрыдался, они больше никогда не вспоминали, вычеркнули из памяти. Будто и не было того мерзкого дня, когда он корчился перед ней на коленях и умолял остаться. Все забыли, но вот о его обещаниях Светка ему позабыть не позволила. И, зная его обязательность, периодически оживляла в памяти, чтобы он не расслаблялся.

Он обещал Светке не бросать ее выходными. Он и не бросал. Он обещал ей не посещать всякие мужские посиделки с распитием спиртных напитков и всем отсюда вытекающим. Он и не посещал, и не пил. Никаких рыбалок, охот, бань и бассейнов без нее. Обещал помогать по хозяйству – помогал. И в магазин бегал, и сына в детский садик возил, хотя на работу ему было в другую сторону, и, возвращаясь, потом подолгу стоял в пробках, опаздывал, и врал начальству без конца. И белье на балконе развешивал, и готовил что-то нехитрое тоже. И даже пылесосил иногда.

Много чего в страшной горячке наобещал своей жене Глеб Карпов, чтобы остаться с ней навсегда, и все выполнял теперь. И странное дело – ему это было не в тягость. Все ведь делалось для семьи: для него, для жены и для их любимого славного сыночка. Все было для них, ради них и во имя них. Разве можно этим тяготиться? Мир в семье дорогого стоил! А у них был мир и счастье. Милое, бесхитростное, простое семейное счастье.

И все всех устраивало, кроме одного.

В тот жуткий день Глеб, когда разговор зашел о выходных, по неосторожности или из любви великой пообещал Светлане каждую субботу проводить в гостях у ее мамы – у Петровниной Натальи Ивановны. Светлана просила, он согласился. Она еще требовала, пользуясь случаем, съехаться впоследствии с мамой. Но вот тут Глеб устоял. Ответил категорически – нет.

– Миленькая, думаю, обедов по субботам будет вполне достаточно, – шептал он на ухо своей жене, укладываясь на ночь спать.

А про себя додумал тут же, что ничего страшного в тех обедах не будет. Подумаешь, пару часов потерпеть въедливую женщину. Главное, что она у них не поселится. А пару часов один раз в неделю он как-нибудь переживет.

Бедный Глеб даже не предполагал тогда, чем это для него обернется. Не мог себе даже представить, что, обещая своей Светлане безобидных пару часов раз в неделю, он продает душу дьяволу на всю оставшуюся жизнь.

Почему так?

Да потому что его теща – Петровнина Наталья Ивановна – была исчадием ада. Она могла не то что за два часа, а за десять минут вынуть душу, прополоскать мозги, выесть печень, выгрызть сердце и исколоть глаза своим мерзким прищуренным взглядом.

И это ведь не раз в год или месяц, это повторялось из недели в неделю и сделалось просто невыносимым.

Начиналось все обычно с того, что Светка, расцеловавшись с мамулей, так она ее именовала, начинала рассказывать все, что произошло в их семье за неделю.

Отчитывалась его жена по полной программе!

Какие блюда готовились, какие салфетки стелились на стол, что покупалось, в каких магазинах, по каким ценам. Как проводился досуг и как прошло их предыдущее воскресенье. Что кушал и чем какал Ванечка. Какие рубашечки надевал в садик. А не запаздывал ли с работы Глебушко. Эта старая сука именно так его называла – Глебушко, от чего его мутило всякий раз и хотелось орать в полное горло. Так мерзко, как она, называть его не мог никто, даже враги, а они у него имелись. Потом что еще? А! Какие передачи по телевидению смотрели. Начиналось обсуждение этих передач или сериалов. Отношения с соседями, подругами и друзьями, начальством и подчиненными, подробно и детально обсуждались.

Глеб подозревал, что и их постельная жизнь подвергалась обсуждению мамы и дочки за закрытыми дверями кухни. Они иногда закрывались, и Светка потом оттуда выходила с пунцовым лицом. Он пытался подслушать пару недель назад. И странное дело, не услыхал своего имени ни разу. А вот имя какого-то Жоржа сильно резало слух, хотя и произносилось тещей свистящим шепотом.

Глеб долго потом ломал голову, вспоминая, есть ли среди многочисленной Светкиной родни мужчина с таким именем. Так и не справился, сдался, затаился. Не спрашивать же саму Светку! Сразу всплывет факт его подслушивания. А в этом быть уличенным Глебу было невыносимо стыдно. Опять же теща об этом могла узнать из еженедельных Светкиных отчетов и тогда бы его и вовсе со свету сжила. И так не упускала случая опустить ниже плинтуса в присутствии жены и сына.

То некрасивый он, то неуклюжий, то работа у него совсем не престижная, то он за столько-то лет так и не научился галстуки завязывать. Что это за узел? Разве же это узел?! Сдавать Светку с ее нежеланием вязать галстучные узлы Глеб не хотел, потому молчал.

А эта тварь что удумала сегодня! Как только они вошли, едва успели раздеться, переобуться в домашние тапки, которые она для них специально держала, и едва Глеб успел повернуться к ней неумелым галстучным узлом, как она…

– Глебушко! Опять!!! – всплеснула сухонькими ручонками мерзкая старуха и подлетела к нему. – А ну-ка пригнись, детка.

В детке было метр восемьдесят девять, в теще полтора метра. И потому детке пришлось прилично согнуться, чтобы она могла дотянуться до его шеи. Так и стоял, с откляченным задом, как дурак последний, перед старухой и дышал смрадом ее старческого рта, пока она перевязывала ему галстук.

– Вот! Вот каким должен быть узел на твоей шее! – заключила она, подводя его к зеркалу.

Узел был шикарным, конечно, воздушным, чуть асимметричным, но это сейчас модно. И в другое время непременно понравился бы Глебу, не повязывай ему галстук Наталья Ивановна.

– Да, спасибо, хорошо, – пробормотал он невнятно.

Ушел в комнату, сел в кресло, которое самолично выбирал теще к юбилею, и закрылся от всего мира газетой. Накал его негодования был настолько силен, что жена рассмотрела его даже через газету.

– Не злись, милый.

Светлана, улучив момент, когда мама отползет в туалет, присела к нему на подлокотник кресла и запустила нежные пальцы в его шевелюру, чуть взъерошила.

– Я люблю тебя, Глеб, – шепнула она тихо, чтобы Ванька, играющий в просторном холле в солдатиков, не слышал. – Очень люблю! И за это тоже…

– За что за это? – отозвался он нехотя, а газета в его руках предательски задрожала.

– За терпение. Тебе очень сложно бывать здесь, в последнее время особенно, а ты ради меня, ради Ванечки делаешь это каждую субботу и…

– Светуся-аа! – туалетная дверь с грохотом отлетела в сторону, теща выскочила на порог. – Идем, идем в кухню, пирог поспевает, поможешь переложить мне его на блюдо.

– Потом, потом, дорогой, – увильнула от его рук и губ Светлана, вскочила с подлокотника, как нашкодившая девочка семи лет, и помчалась на мамин зов.

Что же делается-то, а?! Что же она с ними со всеми делает, эта старая мерзкая жаба?! Что преступного в том, что он поцелует свою жену?! Почему Светка ее так боится? Почему позволяет так поступать с собой, с ним, с ними со всеми?!

Вот! Опять закрылись! Сейчас старая сука наверняка станет выведывать у его жены подробности их интимной жизни. А какая жизнь, какая жизнь, если он после суббот этих поганых лишь к пятнице и отходит?! Он даже с женой стал менее разговорчивым из-за этих субботних визитов. И почти ничего ей не рассказывал и совета не просил. А однажды…

Глебу снова стало неуютно, стоило вспомнить о той крамоле, которую он допустил по отношению к Светке и Ванечке. И хотя крамола та носила лишь мысленный, мечтательный характер, лучше ему от этого не становилось. Стоит ведь подумать один раз, а потом так и пойдет, не так ли?

А что случилось…

Он ведь после того, как услыхал подслушанное из уст тещи незнакомое мужское имя Жорж, распсиховался сильно. Даже начальству надерзил и едва на выговор не нарвался. А в один из вечеров, сидя у телевизора и рассеянно слушая Светкину трепотню по телефону опять же с мамой, неожиданно подумал, а что было бы с ним, уйди жена в тот вечер от него? Что случилось бы?

А ничего такого гадкого и не случилось бы, решил он вдруг спустя минут десять, в течение которых размышлял, а жена все так же говорила с мамой по телефону.

Квартира его, он бы здесь так жить и остался. Стало быть, не бомжевал бы. Работа у него приличная, хотя теще и не нравилась. Выезжал бы с руководством на рыбалку и охоту, глядишь, давно бы уже на повышение пошел. Мог бы еще и частным сыском подрабатывать, как многие знакомые опера делают. Времени-то у него было бы вагон, куда его девать-то? Сейчас он начальник отдела, сверхурочных у которого практически не бывает, потому он и дома вовремя. Но башка у него варит, и к нему часто за советом идут. Был бы свободен, советы те давались бы уже другим людям и за деньги. Так что…

К тому моменту, как Глеб Карпов домечтался до нового романтического знакомства с молодой, не скованной принципами красоткой, Светка закончила говорить с мамой. Подошла к нему, привычно прижала его голову к своей груди, чмокнула в макушку и зашептала, зашептала что-то милое и трогательное. Ванечка тут же подбежал с другого боку с солдатиком, которому оторвал автомат. Глянул виновато, попросил подклеить и тоже прижался щечкой к его колючей щеке.

Хоть снова плачь! Как же он мог-то, а?! Как он мог только подумать, что в его жизни не будет вот их – родных и единственных?! Ладно, женщину можно поменять одну на другую. Сына-то поменять нельзя. Ванька, он Ванькой и останется. Хоть он еще человек десять нарожает с кем-нибудь, Ванька-то от этого его сыном не перестанет быть.

Мудак он! Заключил тогда Глеб Карпов, поглаживая жену по попке. Мудак, раз мысли такие позволил себе допустить. Теща что? Сегодня есть, завтра нет, не вечная же она. А жена и сын, это на всю жизнь.