Последнее, что запомнилось Оле из этого вечера разбора полетов, – это слабый кулачок соседки Люси, пытающийся опуститься на стол, но все время соскальзывающий. Все, она отключилась.

Утро началось с дикой головной боли и такой страшной жажды, что казалось, будто горло ей кто-то ночью выложил наждачной бумагой. Она попыталась шевельнуться, обнаружила, что лежит поперек незастеленной кровати в джинсах и черной футболке. Рядом никого не было. Никого!

Оля перевернулась, поползла к изголовью, уложила голову туда, где должна была быть подушка, и, вытянув руку, погладила то место, где всегда покоилась Витькина голова.

И только потом вспомнила! А вспомнив, резко отдернула руку, будто обожглась.

– Господи, как же теперь жить?! – издало странный шепот ее саднящее горло. – Что же теперь будет со мной?! С нами?!

… – С нами все будет как раньше, Олька! – рыдал у нее в ногах часом позже ее благоверный, обделавшийся накануне в ее глазах по самые уши. – Все будет хорошо, малыш! Все будет хорошо! Я же люблю тебя!!! Мне нет жизни без тебя, милая… Милая… Оленька… Прости! Прости! Не могу без тебя! Это было ошибкой, заблуждением! Прости!

Витькины руки сновали по ее коленкам, ступням, перебирали пальцы ее рук, гладили бедра. Пытались дотянуться до ремня на ее джинсах, но Оля не пускала. Представить себе сейчас близость с ним было просто невозможно. Невозможно!

Тут же перед глазами всплывала толстая дряблая задница соперницы, ее рыхлые плечи, огромные сиськи с сосками, напоминающими карамельные конфеты. И Витькины руки, все это добро лапающие.

Фу-у, мерзко, тошно, отвратительно!

– Уйди, – тихо сказала Оля. – Я не прощу.

– Точно?

Он отскочил от нее как по команде, встал в метре от дивана, на котором она сидела. Уставился исподлобья. Слезы странным образом высохли мгновенно на его физиономии.

– Точно, – кивнула Оля.

И вдруг поняла, что так и будет. Она никогда его не простит. И никогда не сможет быть с ним вместе. Так, как раньше, не сможет. Потому что будет постоянно сомневаться, подозревать, испытывать на прочность. Разве это жизнь?!

– Мы вместе не будем, Витя. Никогда. Тебе надо подыскать себе жилье. – Оля не могла смотреть на него, предпочитая рассматривать картину на стене за его спиной, привезенную Геркой из Франции. – Здесь ты больше оставаться не можешь.

– Но мне некуда идти! – вдруг взвизгнул он, и это было так ему несвойственно. Ему – спокойному, тихому, вечно со всем соглашающемуся. – Мне некуда идти! И это мой дом тоже!

– Ошибаешься, – возразила Оля и недоуменно уставилась на мерзавца. – Это квартира моей тетки, и она оформила ее на меня по договору пожизненной ренты. Тетка жива, и, дай бог, будет жива еще много лет. Так что… Так что это пока и не моя квартира тоже. Убирайся! Убирайся, или я… или я убью тебя!!!

Наверное, она выкрикнула это слишком громко. И топнула сильно. По стене, отделяющей их двушку от однокомнатной квартиры пожилой супружеской пары, принялись громко стучать.

– Вот! Вот! – Витя шлепнул себя по ляжкам. – А я что говорил! Истеричка!!! Неуравновешенная, истеричная особа! Вчера устроила не пойми что! Сегодня угрожает мне убийством! Как ты с этим жить потом собираешься, Оля?

– С чем? – не поняла она.

– Когда убьешь меня, как жить станешь?! – чрезвычайно громко, намного громче, чем требовалось, спросил он.

И потом ушел.

Правда, не сразу, как ей хотелось. Сначала он ушел из комнаты, где она сидела съежившись. Долго возился с вещами, вытаскивая их из шкафов и раскладывая на кровати. Потом долго рассовывал их по сумкам, чемоданам, пакетам. И носил к машине тоже долго.

– Я буду жить на даче. Уж оттуда ты меня выгнать не сможешь, – с удовлетворенной ухмылкой произнес Витя, прощаясь на пороге при открытой входной двери. – Дача записана на меня. Сил моих туда вложено уйма! Так что…

Тут соседская дверь чуть приоткрылась, дернувшись. И Виктор, заполучив в лице супружеской пары, проживающей по соседству, благодарных слушателей, закончил с чувством:

– Конечно, если ты захочешь меня убить, то лучшего места, чем наша дача, не найти. Тихо, уединенно.

С этим она могла бы поспорить. Дачников было много. У них имелись дети. Многие из соседей жили там круглый год. И их малолетние дети, все время носившиеся с криками по округе, жили там тоже. Так что про тишину и уединение был явный перебор.

Но раз Вите захотелось изобразить из себя жертву, то на здоровье.

– Надеюсь, у тебя не хватит наглости, выгоняя меня из дома, еще и на дачу претендовать? – Это было сказано уже очень тихо, не для старческих ушей.

– А если стану претендовать, то что? – с вызовом вскинулась Оля.

Поведение мужа, теперь уже на девяносто процентов бывшего, ее не просто возмущало, оно ее бесило так, что она готова была снова начать визжать и бросаться в него разными уцелевшими после вчерашних разборок вещами.

Но приходилось держать себя в руках. Соседи бдели у приоткрытой сантиметров на пять двери. Не радовать же их!

Витька, мерзавец, порадовал.

– Все, я пошел. Прощай, – кивнул он.

Подхватил две последние сумки с лестничной площадки, шагнул к лестничному пролету, но вдруг будто спохватился и оглянулся сначала на нее, потом на соседскую дверь.

– Да, и это… Хотел тебя попросить напоследок. Оля, ты бы не пила так.

– Что-о-о?

У нее просто в глазах потемнело от такой наглости. Понятно, конечно, что во рту у нее все еще ощущался кислый привкус перегара, но на то были объективные причины. Если бы она не напилась вчера с друзьями, то, возможно, просто сошла бы с ума. И ее не без Витькиных стараний уже тихонечко превращали бы в овощ в одной из клиник для душевнобольных.

Она имела право выпить вчера! И выпила! А он…

– Что ты сказал, засранец? – Оля шагнула за ним следом и вцепилась в рукав его дорогой куртки, которую она ему купила к этой зиме.

– Давай без истерик, – сморщился он и снова покосился на дверь супружеской пары, наблюдающей за ними, затаив дыхание. – Просто прошу тебя, не пей так много. Пропадешь ведь…

И ушел, гад такой. И соседская дверь тут же захлопнулась. Больше интересного ничего не будет. Все, что надо, они уже видели. А Оля, вернувшись в дом, заперла его на все замки, решив поменять их уже сегодня. И через несколько минут погрузилась в горячую ванну, полную ароматной пены. И провалялась в ней полчаса. Потом тщательно вымылась, почистила зубы, оделась в домашний льняной халат, привезенный ей Геркой из Греции, и пошла хлопотать по дому.

На работе она взяла отгул, их скопилось столько, что она запросто могла не работать полгода. Герке позвонила и все рассказала. Он пробормотал что-то неразборчивое и велел перезвонить ему вечером. Люську предупредила, чтобы не беспокоила ее пару дней. Отключила все телефоны, поставила на газ кастрюлю с куском говядины – вдруг захотелось супчика с зеленым горошком и морковкой. И выкатила из шкафа в прихожей пылесос.

Она все, все, все вычистит в доме! Она все здесь перевернет вверх дном! Чтобы даже духу, чтобы даже напоминания никакого не осталось от этого человека!

Домашним трудом она угнетала себя до самого вечера. Сделала уборку. Перевернула матрас на кровати, застелила его новым постельным комплектом в огромную оранжево-синюю клетку. Сверху заправила новым покрывалом, которое планировала подарить кому-нибудь из своих родственников на ближайший Новый год. Покрывало было слишком нарядным и слишком светлым. Витька все равно бы его унавозил за неделю. Он любил валяться поверх покрывала прямо в рабочих брюках, носках и тапках.

Теперь его нет! Теперь гадить некому!

Супчик поспел как раз вовремя. Налила себе полную тарелку, порезала мясо кусочками и принялась есть.

– Все, Люся! Все! Это пройденный этап! – провозгласила Оля часом позже, включив все телефоны и поочередно сообщив своей многочисленной родне, что она разводится. – Больше я его знать не желаю!

– И не простишь?! – благоговейным шепотком поинтересовалась соседка.

– Ни за что!

– А если он в ноги упадет? Заплачет?

– Уже пробовал, не прокатило.

– Ух ты! Ты молодец, Оля! Ты сильная! А это… – Люська двинула носиком. – А что это у тебя там громыхало полдня над моей головой?

– Пылесос!

– Ты убиралась? – ахнула соседка. – С такого бодуна?! Господи! Героическая женщина. Я лично весь день провалялась. Голова раскалывалась.

– Вы вчера во сколько ушли? – вдруг спросила Оля, момент их ухода она, мягко говоря, проспала.

– А я помню! – фыркнула Люська. – Герасима надо спросить. Он меня укладывал.

– Что?! Как это, укладывал?! – Оля остолбенела, застыв посреди кухни с маковой булкой в руках. – Вы с ним что, того, да?

– Ох, господи, очумела, что ли? Он не по мне сохнет, я тебе давно сказала.

– Мы друзья, – напомнила на всякий случай Оля, вспомнив соседские рассуждения про дружбу между мужчиной и женщиной.

– Ага, ага… Дружите дальше. Ничего не имею против. Я это, Оль, не пыталась его соблазнить, так и знай. – Люська грустно рассмеялась. – Даже если бы и пыталась, он к моим чарам остался бы глух и слеп. Ладно, проехали. Герку спроси. Он ретроспективу тебе быстро нарисует.

Но Герка тоже не помнил. И даже не помнил, ушел он от Люськи сразу или оставался у нее какое-то время.

– О, кажется, у нас намечается роман? – фальшиво обрадовалась Оля. – Встретились два одиночества?

– Может, и так, – буркнул Гера и через пару минут, сославшись на занятость, отключился.

А она остаток вечера провела наедине с раздражающими мыслями о собственной неприкаянности. Некстати вспомнилось, как когда-то давным-давно, еще в прошлой незамужней жизни, Герка делал ей робкое, ненастойчивое предложение руки и сердца. Ему было тогда двадцать пять, ей двадцать. Они были молоды, беспечны и совершенно не понимали, чего ржут, как дураки, разговаривая о возможном супружеском союзе. И даже поцеловаться как следует не смогли, потому что ржали как ненормальные. Или носы им мешались, или ее волосы, которые норовили попасть обоим в рот.

Идиоты!

Это Герка тогда подвел такую черту под их попытками, или провел черту между ними, отпихнул ее от себя. Больше они к этому разговору не возвращались. Никогда! И не пытались целоваться, никогда! Просто продолжали верно дружить и ядовито критиковать избранников друг друга, если они случались.

Витьку Гера тоже критиковал. И даже немного ненавидел, когда Оля не послушалась и выскочила за того замуж.

– Долго ваш брак не продлится, – предрек он, и как в воду смотрел.

Сколько они с Виктором прожили? Лет пять? С трудом наберется, если учесть, что первые два года он постоянно разъезжал по командировкам.

– Хочешь, я его посажу?

Это Герка вчера сказал, когда она в очередной раз расплакалась. Вспомнила, надо же!

– За что?! – удивилась она.

– Был бы человек, дело ему пришьют!

Дело вдруг обнаружилось, но как раз для нее! Вот уж воистину: от сумы да от тюрьмы не зарекайся…