Цитаты из книг автора «Галина Романова»

Неплохие симптомы, кстати. Значит, не все чувства атрофировались, не все придавила страшная беда. Что ждет ее дальше? Может, сподобится еще и разрыдаться на его могиле, как знать?

Боялся, что это чудище с раздутыми мышцами, не дающими ему нормально ходить и держать руки вдоль туловища, устроит ему такое ожидание смерти, что он пожалеет, что вообще на свет родился.

не страшно было умирать. Ему было почти шестьдесят. Тридцать пять из которых он отсидел. Он был весь насквозь больной. Ему тяжело было спать, тяжело было вставать по утрам. Да и жить уже становилось тяжеловато. Болело все, все, все! И поэтому, когда он задавал себе вопрос, а боится ли он смерти, то честно всегда отвечал

такими крутыми мышцами, что казалось, они мешают ему двигаться – никого не смог бы обмануть. Колю Хилого тем более. Он видел Рогова в деле. Он знал его жестокий

Так вот, тело-то ее все бы выдержало, если бы не был подточен ее дух. А подточен он был еще до заточения в эту квартиру. Да, это именно так!

Как, однако, слаба она стала, как беспомощна и немощна. Все же не права она была, думая, что сначала тело ее сломили, а потом уже пал дух. Все было не так, и она теперь это поняла. Надо же, каким прозрением полон каждый ее тюремный день! Кто бы мог подумать, что стольким прописным истинам обучат

Здесь с ней это проделали очень быстро и без особых усилий. Здесь ее усмирили, унизили, превратили в ничто, напомнив, что она так же, как и все, весьма и весьма уязвима. И уязвимость эта вдруг обнаружилась не в слабости ее духа, а в бессилии ее тела перед мощной грубой силой. Тело ее вдруг напомнило о том, что боль может быть непереносимой и может заставить унизительно просить. Оно требовало к себе внимания изнурительным голодом, жаждой, естественными нуждами и снова заставляло унизительно клянчить. Тело ее подвело, сведя на нет всю несгибаемость ее духа. И проделало это так мгновенно, что она даже не заметила, как был сведен до ничтожного минимума весь ее многолетний труд над собой. Она ничтожна! Она ничтожна и ничем не лучше остальных! И выдающегося в ней нет совершенно ничего, кроме хорошей кожи, быстро заживляющей синяки и ссадины, крепких зубов, не ноющих после побоев, и густых волос, не желающих оставаться в чужих пальцах, когда ее за волосы таскали

А так всю свою жизнь была лишь узнаваемой. Узнаваемой, ненавистной, несгибаемой и еще черт знает какой.

допускала никакого сочувствия, того, чтобы пожалели? Унижением считала потому что, скользким проявлением завуалированного злорадства все ей виделось. В искренность ничью не верила. Какая же дура!

А все поначалу казалось таким незыблемым! Все казалось несокрушимым, тем более что принципом своим она все и всегда подкрепляла. Принципом про раздражающий фактор. Это всегда ей помогало, и к гадалке ходить не следовало. Помогало, предостерегало от ошибок, это было всегда той самой соломой, которую следовало стелить, чтобы не убиться. Ошибалась! Во всем ошибалась, дура! Не сорванных сделок, не упущенных клиентов, не недополученной прибыли следовало бояться, а самого страшного в этой жизни – изоляции! Полной изоляции, которая начинается первыми намеками на одиночество. Она же всю свою жизнь была одинока, если вспомнить хорошенько. Всю жизнь, когда куда-то стремилась, преодолевала, достигала, она была одна. Набивались же помощники, почему не позволяла никакого участия?