Салон у Чернышевых блистал великолепием. «Я бы приемы каждый день устраивала, будь у нас такой салон!» – с раздражением подумала Ольга Васильевна, мило улыбаясь расфранченным кавалерам и прекрасным дамам. Пока собралось человек пятнадцать и все гадали, прибудет ли Хрустальницкий. Ольга Васильевна расположилась в кресле рядом с хозяйкой дома и занялась всегдашним обсуждением последних сплетен.

– Вы слыхали, – произнесла с придыханием волоокая графиня Чернышева, дама весьма приятная, но не блещущая умом, – говорят, на приеме у Его Величества Хрустальницкий имел головокружительный успех! Будто он написал Государю оду, и она так пришлась ему по душе, что велели вышить все строки золотом на гобелене!

– А я слышала, будто с какой-то планеты поэт привез с собою женщину красоты невиданной, – подхватила княгиня Устоева, – вроде как невесту…

– О, у этих творцов все девицы «вроде как невесты»! – фыркнула графиня Голодева.

Обмахиваясь веером, Ольга Васильна обвела цепким взглядом залу. Вдруг лицо ее застыло, в глазах зажегся опасный огонь. В салон входила шумная компания пьяных господ, и среди них виднелся светлый образ дражайшего супруга. Образ был веселым и в руках держал рыбца. Стоявший у окна барон фон Штофф закрыл глаза и мысленно пожелал Сергею долгих лет жизни… Однако ничего непоправимого не произошло, графиня Голодева в обществе была неизменно светской дамой, ярость свою сдерживать умела, правда до той поры, когда можно будет выплеснуть ее во всей полноте. Посему Ольга Васильевна ограничилась лишь тем, что слегка раздула ноздри и с тихим шипением выпустила воздух, глядя на жизнерадостных господ. Они рассаживались и включались во всеобщее обсуждение важнейшего вопроса: явится ли Хрустальницкий?

Сергей подошел к дрожащей супруге, поцеловал ей руку и хотел что-то сказать, но натолкнулся на взгляд ее гневно горящих глаз. Он отшатнулся, что-то неразборчиво пробормотал и поскорее вернулся к компании.

– Ах, господа, господа, – князь Михаил развалился в кресле, вытягивая ноги, – погода нынче сущая дрянь!

– А я слыхал, будто юный цесаревич давеча уши себе отморозил, и император решил кораблями да взрывами тучи разогнать, – сказал Самородов. – Может, и весна начнется.

– От взрывов весны не будет, – возразил Белоголовцев, – она начнется, когда ей время придет.

– Так может этого еще лет десять не случится, – вмешался Голодев, – сил уж нет никаких.

– Сергей, идите сюда! – махнул рукой фон Штофф.

Голодев приблизился к окну, где на мраморном подоконнике в резных горшках цвели растения розовыми цветами, создавая весеннюю атмосферу.

– Друг мой, – Карл поправил воротник рубашки Голодева, – я разговаривал с де Ариньяком, упросил его дать вам отыграться.

– Что? – вытянулось лицо Сергея. – Отыграться? Да я же…

– Нет, нет, – поспешно прервал Карл, – не вы сами, за вас может кто-то играть, надо просто найти достойного соперника.

– Где же я найду такого? Маркиз прекрасный игрок…

– Если мы сможем доказать, что он жульничает, ему конец, – тихо произнес фон Штофф. – Маркизу многие должны.

– А если не жульничает? – Сергей неотрывно смотрел в окно. Средь бесконечно летящего снега зажигались тусклые пятна фонарей. – Если он играет честно?

– Тогда мы найдем того, кто умеет жульничать! – в сердцах отрезал Карл. – Милейший друг, равнодушие и опущенные руки не делают вам чести! Я за вас хлопочу но, в конце концов, это не я проиграл корабль! О чем вы вообще думали, когда садились с ним за стол?

– Я пребывал в дурном расположении духа, – мрачно ответил Сергей, – а кроме карт не было других развлечений.

– Прекрасно развлеклись, не спорю! Странно, что ограничились кораблем, а не спустили всё состояние!

Карл пару раз пригладил жесткие рыжеватые волосы, этот жест всегда означал досаду, раздражение, и посмотрел на Сергея. Высокий стройный Голодев всегда был натурой излишне романтичной и чувствительной. Волей-неволей Карл вспомнил юного Сергея, каким он был безрассудным и горячим. Потомок одного из старейших родов, среди девиц Голодев имел большой успех. Карл же никогда не мог похвастаться выдающейся внешностью, но одиночеством не страдал, благодаря веселому характеру и доброму нраву.

Друзьями они были неразлучными, женились почти одновременно и планы на будущее имели дерзкие. Через год супруга Карла скончалась от болезни, завезенной на Инфанту с какой-то провинциальной планеты. Карл так больше и не женился, к тому же перед глазами постоянно маячил образец семейства Голодевых. Красивые серые глаза Сергея, некогда горевшие веселым огнем, давно погасли, в каштановых кудрях засеребрилась седина, а великолепную стать портили ссутулившиеся плечи.

Карл вздохнул, подозвал официанта и взял с подноса шампанского.

– За вас, мой друг, – сказал он, протягивая Сергею бокал.

– Благодарю.

В салоне произошло какое-то оживление. Сергей оторвался от созерцания снегопада и посмотрел в зал. В салон входил Хрустальницкий под руку с невероятной особой. Высокая, стройная, она была затянута в облегающее платье из золотой чешуи, а ее пепельные волосы, в отличие от пышных причесок дам, свободно сыпались по плечам и спине. Тонкие смуглые черты лица красавицы были довольно холодны, черные глаза смотрели отстраненно, даже надменно.

– Вот так да! – произнес фон Штофф, пораженно глядя на красавицу в чешуе. – В жизни не видал, чтобы женщина так одевалась!

– Согласен, необычно, – кивнул Сергей, отчего-то не ощущая ровным счетом никакого интереса.

Вокруг Хрустальницкого и его спутницы мигом собралась толпа. Виолант Хрустальницкий всегда был отвратителен Голодеву, да и фон Штофф не питал к поэту особой симпатии, считая его отъявленным выскочкой и графоманом. Соломенные кудри Виоланта в «творческом беспорядке» разбросанные по плечам, создавали впечатление общей неряшливости, да и характер поэт имел гадкий, каких поискать.

– Ах, мы жаждем поэзии! – воскликнула графиня Чернышева, и господа принялись рассаживаться в кресла, образовывая круг.

Подчеркнуто заботливо Виолант усадил свою даму, вернулся в центр и встал в величественную творческую позу. Фон Штофф с Голодевым остались у окна, не имея особой жажды слушать произведения Хрустальницкого. У Сергея вообще пропало всякое желание находиться в обществе, почему-то хотелось выйти под ночной снегопад, одному ходить по саду среди крепко спящих деревьев и смотреть, как слетаются на тусклый свет фонарей белые снежные мотыльки …

– … моя душа разбита беспощадно,

О, право, ладно, мне «прощай», не говорите!

Останьтесь здесь, иль прочь идите,

Но только не молчите, не молчите…

Доносился до Сергея высокий резкий голос Хрустальницкого. Голодев пытался вслушаться в строфы, но мысли упорно разбредались. В ярком свете ламп Хрустальницкий казался почти прозрачным, его голубые водянистые навыкате глаза хищно глядели на затаившее дыхание общество, и Голодеву вдруг сделалось неимоверно душно. Салон поплыл перед глазами, Сергей пошатнулся и схватился за подоконник, едва не задев горошки с цветами.

– Что с вами? – всполошился фон Штофф. – Никак дурно?

– Да, что-то плоховато…

Карл пододвинул Сергею кресло.

– Вы побледнели, милейший друг, – Карл склонился, взволнованно заглядывая ему в лицо. – Подать вам чего-нибудь холодненького?

– Не надо.

Сергей потер пальцами виски и глянул в залу. Общество аплодировало Хрустальницкому, тот кланялся.

– Как прекрасно, нежно и романтично! – звучали возгласы дам.

– Хорошо, что нет Милетова, – усмехнулся фон Штофф, – иначе та еще романтика начнется.

Через полчаса Милетов подоспел. На этот раз он пожаловал без девицы, но всё с тем же другом. На этот раз друг был трезв и хмур, а Милетов пьян и зол, явно пребывая не в духе, а это означало, что неприятности будут у всех.

– Вечер добрый, господа! – выкрикнул Милетов, и Хрустальницкого всего передернуло от звука его голоса. Не оборачиваясь, поэт быстро прошествовал к своей даме и присел рядом. Воцарилась тишина.

– Анастасия Николаевна, не сыграете нам? – поспешно сказала графина Чернышева, почувствовав грядущую грозу. – Алексей, присаживайтесь с другом, что же вы стоите.

Милетов уселся неподалеку от Хрустальницкого, уставился в упор на его экзотическую даму и в ярких карих глазах Алексея полыхнул многозначительный огонь. Анастасия Николаевна принялась музицировать. Сергей сдавил виски пальцами и пробормотал:

– Хочется на воздух…

Милетов продержался пару музыкальных пьес, а потом все-таки полез к Хрустальницкому. Он никогда не упускал удобного случая вывести из себя придворного поэта.

– Что, дружок, стишки-то вы уже почитывали? – спросил он, демонстративно разглядывая свои сверкающие сапоги.

– Попросил бы к моим стихотворениям слово «стишки» не применять! – среди множества недостатков Виоланта была еще и вспыльчивость, заводился поэт моментально.

– Отчего ж не применять? – притворно удивился Алексей. – Стишки они и есть стишки. Может, еще чего-нибудь зачтете? Что-нибудь эндакое, будуарное, а?

Он обольстительно улыбнулся, приподняв одну бровь, и подмигнул даме поэта, а ледяная красавица вдруг растаяла и улыбнулась в ответ.

– Мерзавец! – взвизгнул Виолант. На бледных впалых щеках поэта выступили красные пятна. – Да как ты смеешь?!

– У, драгоценнейший мой, вам с такими нервами на курортах в грязях плавать надо! – рассмеялся Милетов.

– Это вы всю жизнь в грязях плаваете, а мне это не грозит! Хам! Босяк! Где мундирчик покупал? На базаре-с?

– А вот это он зря сказал, ох и зря… – шумно вздохнул фон Штофф.

Насчет мундира и офицерского чина, у Милетова был особый пункт – это было свято, как царская корона.

– Паршивый пис-с-сака! – процедил Алексей. Стащив с руки белую перчатку, он швырнул ее в лицо Виоланту.

Голодев вскочил с кресла и бросился к выходу.