Так же непривычно обстояли дела с едой. Вместо серебра и фарфора здесь использовались деревянные миски, которые наполнялись из одного большого котла. Еда была далеко не изысканная и очень однообразная: рис и солёная свинина, по выходным – стакан грога. Но на свежем воздухе и при больших физических нагрузках аппетит так разыгрывался, что Лоренс быстро перестал воротить нос. Морской болезнью он не страдал совсем.

Новобранец поступил в обучение к старшему артиллеристу. После непривычной ночёвки парень находился в несколько шоковом состоянии, но крайне оживился, поняв, что здесь отлично пригодится аналитическая геометрия, которой его обучал Ян де Витт. Познакомившись с конструкцией имеющихся на борту пушек и уточнив вес их ядер, Лоренс исписал мелким почерком целый лист. Старший канонир посмеивался над «умничаньями» юнца, но тот с третьей попытки поразил парусиновый буй в ста пятидесяти метрах от борта.

– Сегодня нет ветра, – скромно заметил ученик артиллериста, – попасть было легко.

Но и при ветре, и даже при волнении попадания были не менее успешны, разве что подготовка к выстрелу длилась дольше: Лоренс ловил определённую точку траектории судна и лишь тогда стрелял.

Наследник голландских аристократов участвовал во всех корабельных работах: стоял у штурвала, чистил котлы на камбузе, драил палубу, был вперёдсмотрящим на баке во время ночных вахт. Несмотря на массу неудобств, пока для него всё это было игрой, приключением, однако первый подъём на мачту стал настоящим испытанием. Ветер становился всё свежее, требовалось срочно убрать верхние паруса, оставив только фок, грот и кливера. Другие матросы привычно взбегали по вантам, а новичок на каждой следующей выбленке⁴ боялся свалиться в обморок. Он не страдал боязнью высоты, но парусник мотало на волнах, а ветер по мере подъёма становился всё сильнее, грозя смахнуть человека на палубу. Лоренс вспоминал, как фон Теттенборн впервые заставлял его, тринадцатилетнего, спускаться из окна третьего этажа по верёвке и кричал ему снизу: «Не бояться! Не сметь бояться! Какой ты станешь командир, если будешь бояться!»

– Я не боюсь, – стиснув зубы, убеждал себя де Графф. Собрав в кулак всю свою волю, знатный отпрыск добрался до салинга, а дальше требовалось подняться почти до верхушки мачты и перелезть на рею по специальным верёвкам для рук и для ног. Новичок старался не смотреть вниз: между ним и палубой было двадцать пять метров пустого пространства. Успешно преодолев очередное препятствие, парень с замиранием сердца ступил на перт⁵.

Осторожно переставляя ноги, он добрался до нока фор-брам-реи и, поглядывая на других матросов, начал подтягивать к себе огромное и невероятно тяжёлое полотнище фор-брамселя.

Внизу колыхались тёмные волны с пенистыми гребнями, корпус корабля вздрагивал под их ударами, но парус нужно было свернуть как можно плотнее и увязать сезнёвками так, чтобы его не порвало порывами ветра. Только тогда можно было спускаться, и тут новичок от волнения сунулся на подветренный борт, откуда его безо всяких церемоний вытащил за шиворот Игнасио.

– Куда тебя несёт, Лоренсильо?! – рявкнул на него старый моряк. – Лезешь только по наветренному борту, если не хочешь сорваться и упасть в море!

Де Графф оторвал взгляд от очередной верёвки, за которую он держался мёртвой хваткой, и сообразил, что спуск и подъём происходит только на наветренном борту, ванты которого не нависают над водой. Вернувшись на палубу, Лоренс постепенно успокаивался и с гордостью смотрел снизу на результат своих трудов. К нему подошёл Игнасио и отечески похлопал по плечу:

– Из тебя выйдет славный моряк, Лоренсильо! А может, даже капитан, кто знает!

– Спасибо, Игнасио, – улыбнулся де Графф. От похвалы опытного матроса его сердце наполнилось гордостью.

Первое плавание стало для голландца настоящим испытанием, которое он выдерживал с честью. Через двенадцать дней после выхода из порта корабль вошёл в Бискайский залив. Здесь постоянно штормило, сильная качка усложняла все корабельные работы, но юноша уже освоился: взбегал по вантам и управлялся с парусами не хуже опытных матросов. А вскоре ему довелось пройти боевое крещение. На траверсе Бордо встречным курсом шли два хорошо вооружённых французских шлюпа. Увидев одинокого испанца, они немедленно сменили курс и направились в его сторону, готовясь зажать фрегат между двух огней и взять на абордаж. Раздался тревожный свисток боцмана, вся команда бросилась по местам. Лоренс занял свой пост возле шестого орудия по правому борту. Сердце голландца неистово колотилось: ещё недавно ничто не предвещало крутых перемен, его жизнь была комфортной и привычной, а сейчас ему предстояло принять непосредственное участие в морской баталии. Впрочем, особого страха молодой де Графф не испытывал: скорее это был боевой азарт – совершенно новое для него чувство.

Когда французский корабль, который находился с его стороны, дал бортовой залп, ученик артиллериста зажмурился и задержал дыхание: он ожидал грохота ломаемого дерева, взрывов, пожара, воплей раненых и умирающих, среди которых вполне мог оказаться и он сам. Но ничего подобного не последовало: французы в условиях качки стреляли неважно, скорее их расчёт был направлен на то, чтобы деморализовать противника и вынудить его сдаться без боя. Их восьмифунтовые ядра не нанесли вреда корпусу судна, а лишь порвали паруса и сломали одну из рей. Лоренс глубоко вздохнул несколько раз для успокоения, тщательно навёл свою пушку, дождался команды «Огонь!» и выстрелил. Очередная волна загородила от него французский корабль, но дружный рёв матросов на палубе показал ученику канонира, что его ядро попало в цель. Вражеский шлюп получил удар точно в ватерлинию, волны начали заливаться внутрь, так что его командир быстро потерял интерес к продолжению боя и начал удаляться, подавая второму участнику нападения сигналы о помощи. Молодой артиллерист с ликованием в сердце смотрел на результат своего выстрела. Единственное, чего он горячо желал в этот момент – продолжать бой.

Видя, что на плаву остался всего один противник, уступающий ему по огневой мощи, сеньор де Бустос приказал совершить поворот и заходить для атаки. Лоренс с воодушевлением увидел через порт новую цель. Расстояние и волны не позволяли ему нанести такой же удар по ватерлинии, поэтому он решил пойти на риск и навёл орудие на единственную мачту французского шлюпа. Ядро прошло по касательной, но мачта всё-таки была задета на высоте пяти метров от палубы. Французский капитан, понимая, чем ему грозит это повреждение, приказал матросам убирать паруса, однако уже через пару минут мачта не выдержала напора ветра и сломалась. Теперь испанцы расстреливали врагов, как тренировочную мишень, на шлюпе начался пожар.

В этот момент экипаж первого из французских кораблей, отчаявшись в получении помощи, спускал на воду шлюпки, которые были перехвачены испанцами. Под направленными на них дулами мушкетов вражеские моряки один за другим поднимались по верёвочному трапу, их разоружали, связывали и загоняли в трюм. Для всех французов шлюпок не хватило, и полтора десятка человек, которые не успели пойти ко дну, выловили прямо из воды.

Несмотря на свои успехи в статусе новичка и скромное поведение, де Графф слишком выделялся среди матросов. В силу своего воспитания он никогда не участвовал в обсуждениях вроде «лечение сифилиса настойкой пассифлоры», «чем закусывать три бутылки рома, чтобы не опьянеть» или «пять способов дёшево снять проститутку». Однако такое поведение кое-кто воспринимал как зазнайство, заслуживающее хорошей трёпки. Однажды боцман даже попытался выдать ему линьков для профилактики, но Лоренс ловко выхватил у него плётку и тут же с обаятельной улыбкой протянул обратно со словами «Сеньор воспитатель, вы можете просто сказать, что от меня требуется». Матросы смеялись, боцман бросился жаловаться капитану, а тот вызвал новичка на разговор.

– Я уже понял, что не простая птица попала ко мне на борт, – начал дон Себастьян, когда ученик артиллериста явился к нему в каюту. – Даю слово дворянина, что буду хранить в секрете, кто ты такой и почему стремился уехать из Гааги!

Результатом этой беседы стало назначение молодого де Граффа младшим лейтенантом артиллерии и увеличение его жалованья до ста тридцати реалов. Теперь никто из офицеров не имел права поднимать на него руку.

Фрегат вошёл в порт Ля-Корунья, чтобы сдать пленных, принять на борт почту и набрать свежей воды. У Лоренса не было достаточно средств, чтобы сойти на берег и уехать домой, но он воспользовался стоянкой, чтобы отправить письма в Гаагу и Дордрехт. Он вкратце рассказал, что с ним произошло, просил родных не беспокоиться и обещал вернуться, как только представится такая возможность.