Из-за дверей раздавалась разносортная музыка, хохот или ругань. Номера были не по порядку, и Вера, введённая в ступор соседством триста девятой и триста тринадцатой комнаты, на кого-то налетела. Отпрянула и увидела длинноволосого парня с голым торсом и спустившимися трениками. Волосы у него на груди росли почти так же обильно и неопрятно, как и на голове.

– О-па, о-па, а это к кому же такая фифочка? У-ти-пуси, не ходи туда, иди лучше сюда! – парень заскакал перед ней, изображая вратаря перед воротами.

Вера безуспешно попыталась его обогнуть, парень сделал попытку поймать её в объятья, но она ловко проскользнула под его рукой и пробежала в самый конец коридора, где и уткнулась прямо в дверь, за которой, судя по номеру, и жил её Голос. Голос её судьбы.

Неизвестно, решилась бы она войти или позорно сбежала, предав эту самую судьбу, но волосатый парень, похоже, остался понаблюдать, чем закончится дело, поэтому Вера судорожно постучала. Ответа не последовало, и она слегка надавила на дверную ручку – дверь приоткрылась. Часы показывали около шести вечера, темнело осенью рано, но свет в комнате не горел, и, кажется, кто-то спал, не взирая на ранний час, на койке слева. Она ещё раз постучала по уже приоткрытой двери, и с подушки поднялась голова.

– К кому? – заспанно спросил её владелец. – Свет вруби… там, слева.

Похоже, это «к кому?» в общежитии было вместо приветствия.

Но она уже узнала свой Голос, замерла на мгновенье, и только потом нащупала левой рукой выключатель. Обладатель голоса приподнялся на локте, сел на постели, потёр, заслоняя от света, глаза, проморгался и поглядел на гостью.

Несколько секунд Вера рассматривала его, привыкая к его новой внешности – та, которую она себе вообразила, ни капли не соответствовала настоящей, и это требовало осмысления. Она мечтала о ком-то, похожем на Магне Фурухольмена из «А-ha», но, считая себя реалистом, заранее настраивалась на неожиданности. Внешнее, твердила она себе, не будет иметь никакого значения. Она и думать не хотела, что обладатель такого Голоса может быть физически ей неприятен, а в глубине души опасалась именно этого.

Но, к её великому облегчению, внешность его по первому взгляду не вызвала у неё отторжения, скорее, наоборот. Вера отметила нос с заметной горбинкой (Ушман, а не Ушин!), тонковатые губы и небольшие карие глаза, обрамлённые густой щёткой ресниц под чёрными бровями. Лицо у Ушмана оказалось худое, чуть удлинённое, с резко выступающими скулами, а волосы – чёрные, жёсткие, не по моде короткие.

Расхождение в образах, было, конечно, существенное, но зато у Веры совсем не возникло ощущения чужеродности. Парень казался давно знакомым, а может, она и правда, видела его в городке?

– Я к вам. К тебе, – резко произнесла Вера и тут же поняла, что ни одного слова произнести больше не сможет.

– Заходи, – без особого удивления предложил парень, сделав неопределённо-приглашающий жест. – Ща, только встану, отвернись.

Он свесил с кровати длинные худые ноги и так быстро натянул на себя под одеялом треники, что Вера не успела и глазом моргнуть. Серая армейская майка чистотой не блистала, особых бицепсов под ней не наблюдалось, и парень, то ли стесняясь, то ли озябнув после тёплой постели, набросил на плечи выцветший свитер крупной ручной вязки, завязав на груди рукава. Откинув одеяло, встал, снова разложил его на кровати, прикрыв подушку, сел сверху и указал Вере на одинокий стул, спинку которого до предела завалили одеждой.

Стул выглядел неустойчиво, места на нём оставалось мало, и Вера предпочла присесть на краешек другой кровати, но тут же подскочила: в казавшейся пустой постели находилось чьё-то тело. Тело лениво протянуло женским голосом: «Б..яа-а… И здесь не подрыхнуть!» и из-под одеяла выскользнула маленькая крашеная блондинка в алом шёлковом комбидрессе.

– Я лучше пойду. Извините! – вспыхнув, Вера попятилась и, мысленно обозвав себя последней дурой, рванула к дверям, несколько раз дёрнув ручку в противоположном направлении.

– Эй, ты чё, успокойсси… – пропела блондинка. – Я – Лёхина. Ладно, пойду у Бубля тогда покемарю…

Подняла с пола шерстяное одеяло без пододеяльника, в котором, видать, пришла, обернулась им, словно тогой, закинув на плечо один конец, и с достоинством, как была, босиком, покинула комнату.

– Лёхина девушка, – миролюбиво пояснил Ушман. – У неё работа по сменам, а у них в комнате шумно, вот и приходит сюда высыпаться, пока он в городе. Я тут тоже весь день дрыхну… вчера из Москвы только под утро приехали. Спасибо, что разбудила, кстати. А ты от кого? От Бельчикова? Назавтра вроде договорились?

– Я… – на этот раз Вера присела на краешек стула. – Я… я по поводу…

Она уже растеряла всю решимость и не понимала, что она тут делает. Но отступать Вера не привыкла, значит, надо собраться и довести дело до конца, а там – будь что будет.

Парень смотрел на неё с доброжелательным интересом, глаза у него оказались умными и добрыми, выражение лица – чуть ироничным. Вера встретилась с ним взглядом, и у неё внезапно защемило сердце от мысли, что у неё ничего не получится.

– Я… вот, – Вера вытащила из кармана кассету с записью. – Можно?

Она нащупала кнопку лежащего на столе магнитофона, примерно такого же года выпуска, как и её собственный, и вставила кассету. Нажала на липкую, чем-то залитую кнопку, и из динамика, пробиваясь сквозь шорох и скрежет, послышался его голос. Некоторое время они молча слушали.

Теперь, когда Голос воссоединился, наконец, со своим обладателем, Вере стало казаться, что другой внешности у него и быть не могло. Ей стало легко представить, что именно этот парень с его приветливым взглядом и мог написать так тронувшие её слова. Значит, одно чудо свершилось. Оставалось теперь убедить его, и…

– Так ты со студии, да? – прервал молчание Ушман.

– С какой ещё студии? – насторожилась Вера.

Ага, уже!.. Вовремя она всё-таки пришла.

– Пару недель назад, парень в кепке обещал нам прослушивание, – объяснил Ушман. – На дискотеке в Небритихе, нет?

– Нет.

– Нет, – задумчиво повторил Ушман. – Вот и я думаю, что нет. Это я спросонья, прости. Ты вообще из другой пьесы.

– Из другой, – согласилась Вера.

– Из какой же? – его тонкие губы чуть дрогнули, а в глазах появилась смешинка.

– Сейчас. Я скажу. Подожди, мне надо собраться.

Парень сложил руки на груди и изобразил терпеливое ожидание.

– Смотри, ты меня не знаешь, – начала Вера чуть дрогнувшим голосом и заторопилась, опасаясь быть перебитой:

– Но я… я знаю тебя. Знаю так, как только можно знать другого человека. Даже не встретив ещё, я уже видела тебя. И я знаю, что ты поймёшь и поверишь – иначе я ничего про тебя не поняла, но я поняла. Я слушала тебя. И я слышала… Я точно знаю, что мы созданы друг для друга.

Она выразительно посмотрела на магнитофон, который больше шипел, чем воспроизводил звук. Чёрные брови Ушмана удивлённо приподнялись, смешинка в глазах стала явственней.

Вера досадливо нахмурилась.

– Я понимаю, что говорю банальности, – строго сказала она, – просто есть вещи, которые иначе, как банальностями, не выскажешь. Ты должен услышать за этими словами настоящее. Пойми меня так, как ты умеешь всё понимать.

Ушман посерьёзнел, вопросительно вглядываясь в неё. Это обнадёживало.

– Так вот. Я это знаю, потому что я знаю твои стихи. Разумеется, ты про меня ничего знать не можешь, поэтому тебе придётся поверить мне на слово. Да, придётся, – с нажимом повторила она, словно ожидая его сопротивления, но Ушман молчал, продолжая с любопытством рассматривать её.

Он очень старался остаться серьёзным, и пока ему это удавалось.

– Я знаю, что ты будешь великим музыкантом и поэтом. Нет, сначала поэтом, потом музыкантом.

– Ты так считаешь? – голос его прозвучал почти равнодушно.

Ну, разумеется, подумала Вера – он привык к похвалам.

– Конечно, – отрезала она.

Оба помолчали.

– А ещё что ты знаешь?

Вера чётко расслышала в его словах подколку – слово «знаю» она повторила уже раз сто, что не могло остаться не замеченным настоящим поэтом. Ей захотелось крикнуть: «Вот видишь, даже сейчас я тебя понимаю!» – но она решила, что это получится уже «на колу мочало».

– Тебя высоко оценят люди, – Вера начала старательнее подбирать слова, избегая первоначального сумбура. – Обязательно. Уже, как я зн… вижу, многие…

– Да ну, – отмахнулся он. – Что за… Да выключи ты это, наконец!

Он встал и резко нажал на кнопку магнитофона, посмотрел на палец и вытер его об тренировочные штаны.

– А ты что, решила сделать в меня вложение? – он не выдержал и улыбнулся.

Улыбка у него оказалась хорошая, но шутка, если это была шутка, прозвучала для неё, как пощёчина – подобных обвинений она как раз и боялась.

– Думаешь… думаешь, я такая меркантильная? – от обиды Вера чуть не заплакала.

– Ну, прости, прости…. я просто не понимаю, чего ты хочешь… – кажется, терпение у парня было не безграничным.

Но теперь настал черёд Веры удивляться.

– Как это чего? Разве я не сказала только что? Я пришла отдать тебе – себя.

Ушман вытаращился на неё и издал непонятный звук, словно поперхнулся. В ту же секунду дверь распахнулась, и в комнату ввалился парень – видимо, тот самый Лёха-сосед. Он как раз выглядел так, как в представлении Веры должен был выглядеть гитарист – чёлка с начесом, обесцвеченные пряди. Лёха уставился на незастеленную кровать:

– А где Машка?

– Пошла к Бублю, – ответил Ушман.

Тут только Леха заметил Веру, окинул её взглядом и недоуменно перевел глаза на приятеля:

– А это к кому?

– Ко мне. Знакомься… – тут Ушман вопросительно уставился на Веру:

– А правда, как тебя зовут?

– Неважно, – гордо ответила она. – Положим, Вера.

Её присутствие здесь, она понимала, выглядит неоднозначно, а может, даже позорно, но и это ей надо выдержать.

Леха хрюкнул.

– И чё?

– Да вот, девушка пришла мне отдаться, – спокойно прокомментировал Ушман. – А тут ты… не вовремя. Иди-ка ты тоже к Бублю… а, Лёх?

Лёха ещё раз осмотрел Веру и пожал плечами.

– Ну… чего ещё от тебя ожидать, Ушман. Вчера ему такую девочку предлагали, из подтанцовки… – доверительно сообщил Лёха Вере. – А он взял да уехал – к тебе, что ли? Мы решили, что СПИДа боится – не трахается ни с кем.

Ушман не обиделся и даже не покраснел, только слегка поморщился. Леха продолжал безапелляционно разглядывать Веру.

– Да уж, этот экземпляр точно не заразный, – Леха хрюкнул ещё раз, – и, кстати, симпатичный, если уж ты такой… – Леха повертел указательным пальцем над своей головой, изображая Верин пучок, – вариант рассматриваешь. Ладно, ты был мне хорошим другом и всегда вовремя оставлял плацдарм. Поэтому в твоём распоряжении два часа.

Лёха пробрался, чудом не задев Веру, к заваленному пакетами и заставленному грязной посудой столу, ловко выудил полупустую стеклянную банку с вареньем и кусок чёрного хлеба, и был таков.

Ушман встал с кровати, закрыл за ним дверь на крючок и повернулся к Вере.

– Вообще-то, ты будешь смеяться, но у меня, и правда, гм… никого… ну, то есть, почти. Поэтому если что, так ты… А… мы сейчас?

Он впервые за всё время смутился, развязал на груди свитер, неловко бросил его на кровать, опустил взгляд, увидел пятно на своей майке и снова схватил свитер, подтянув его к себе за рукав.

– Ты что? – возмущённо вскинулась Вера. – Ты дурак, что ли?!..

Она резко вскочила со стула, нарушив его хилое равновесие. Гора одежды потянула стул за собой, и он бы упал, если б было куда. А поскольку не было, то он завис на задних ножках между столом и кроватью, успев пребольно ударить Веру по лодыжке.

Ушман испуганно попятился.

– Э, да ты ведь сама…

– Я… я не собираюсь… я…

Глаза её метали искры, а Ушман схватился за голову, расхохотался и плюхнулся обратно на кровать.

– Слушай, ну я туплю, честно. Хоть ты и считаешь, что я такой понятливый, но придётся тебя разочаровать. Начни, что ли, сначала. Да садись, ничего я тебе…

Вера снова села – на этот раз на кровать, подальше от Ушмана, и глядела теперь на него настороженно. В её представлении такой умный и тонкий мужчина должен был отличаться от общей массы похотливых самцов. Она знала: человеку, написавшему про бабочку среди звёзд, можно полностью доверять, иначе бы она сюда не пришла. Значит, она просто неправильно объяснила! Но как он мог так понять? И почему тогда сразу не выгнал?

– Я говорила тебе… свою жизнь, – дрожащим голосом проговорила она. – Я согласна быть твоей женой, как ты мог не понять? И я знаю, конечно… нет, подожди…

Вера вытянула вперёд руку, словно останавливая его возражения, хотя Ушман был так изумлен, что, кажется, и не собирался возражать.

– Вынуждена повторить это слово, – со значением сказала она, – но – да, я знаю – ты будешь известен… мне это не важно совсем, мне важно не это… но это просто констатация факта – и, в конце концов, – она горько вздохнула, – ты оставишь меня. Так всегда бывает. Найдёшь себе другую, как только у тебя появятся большие возможности. Но – ты будешь в моей жизни. И… я не боюсь! Да, у нас будет ребёнок. Зато ты останешься связан с нами, ты будешь приезжать к нам. Мне этого достаточно. Не думай, что я могу пойти на такое ради любого, нет, конечно. Но я не смогу отказаться от этого шанса – быть с тем, кто… кого… такого… чтобы души… чтобы… это же не бывает просто так! Это раз в жизни… И ты, ты тоже не можешь отказаться, потому что это и твоя судьба, между прочим!

У Ушмана было такое выражение, словно он выбирал, то ли ему опять рассмеяться, то ли сбежать.

– Конечно, мы ещё должны привыкнуть друг к другу. Нам ещё много… о многом надо… надо говорить.

Вера оглянулась вокруг.

– Но затягивать тоже нельзя, потому что… смотри, – она повела рукой в сторону заваленного мусором стола, – тебе нужны условия. Ты жрёшь здесь, что попало, тебе негде поговорить с импер… с ампрер…

– С импресарио, – сочувственно подсказал Ушман.

– Да. А у меня квартира здесь, в Калачиково. Папа умер… давно. Мы живем вдвоём с мамой, у меня отдельная комната. Разумеется, я тебя этим не покупаю – для такого, как ты, это, конечно, смешно, ты же понял, что дело в другом. Но что плохого, если у тебя, к тому же, будет место для репетиций, ты сможешь спокойно сочинять, у тебя будут условия! Мама – она очень хорошая, она всегда делает всё, что лучше для меня, вот увидишь. Но мы должны будем, конечно, ей помогать. А она будет хорошо к тебе относиться, а потом поддержит с ребёнком. И – как только ты решишь, что меня перерос – я… – Вера прикрыла глаза, словно заранее прочувствовав всю боль от его будущего предательства, – отпущу тебя. Мы разведёмся, но пожениться официально нам надо обязательно – твой ребёнок должен иметь твоё отчество и фамилию… это у него должно остаться. Ты думаешь, это мой эгоизм заставляет тебя торопить, но ты просто поверь, ведь я-то уже всё зн… Ты только доверься.

– Э-э-э… Вера… – неожиданно сказал Ушман, всё это время странно молчавший. – Слушай… распусти, пожалуйста, волосы… то есть, ну, если тебе не трудно…

– Зачем? – нахмурилась она.

Вера начинала разочаровываться. Он ли это? Когда она шла сюда, то нарочно не стала ни наряжаться, ни краситься. Все эти внешние атрибуты казались ей недостойными того разговора, который они будут вести – разговора одними только душами, без внешнего и физического. Там, где он всё поймёт и поверит. А тут… волосы, красота, внешность… Неужели даже такому, как он, это важно? Тому, кто пишет такие слова…

– Зачем? – повторила она жёстче и посмотрела на него осуждающе.

– Ты такая… красивая, но… очень… серьёзная. Мне кажется… – теперь подбирал слова Ушман, – мне кажется, волосы у тебя замечательные должны быть, а ты их запрятала.

– Волосы, – с ледяной интонацией повторила она.

Вера смотрела на него с такой откровенной обидой, что Ушман встал, присел перед ней на корточки, чуть дотронулся пальцами до её запястья, тут же отдёрнул руку и виновато улыбнулся. За такую улыбку, вообще-то, можно было простить ему некоторое несовершенство.

– Ну, могу ведь я посмотреть, раз уж мне всё равно на тебе жениться? – с какой-то отчаянной усмешкой сказал он.

Наверное, всё-таки мужчина – это такая порода… если даже самый лучший из них… Но – надо быть снисходительней к своему гению. Должны ведь у него быть слабости и недостатки?

Вера саркастически хмыкнула, прищурилась и одним движением выхватила двойную шпильку, удерживающую пучок.