Глава 1

– Тебя убьют за это! – всплеснула руками мама, и ее дреды взвились в воздухе, словно шершавые змеи. – Лисса! Лиссандра!

Вот и пусть зарежут! Лучше свои. Пока я еще свободна…

Я зыркнула на маму и промолчала. Совесть, конечно, колола. Но не столько хотелось обмыться перед тем, как отец продаст меня чужакам, сколько показать, что мне тоже на них плевать. Как и им на меня… Иначе я бы не потащила ведро с горячей водой сюда.

Мама бежала за мной по коридорам и бормотала:

– Столько воды, Лисса, опомнись!

Стиснув зубы, я добралась до нашей секции. Мама проскользнула вперёд, продолжая увещевать полушёпотом. Обернувшись, я заметила в том конце коридора отца и воинов, которые обычно возят дань.

Ага, готовы уже… Ну, придется подождать.

Отец что-то крикнул. Я не расслышала, как обычно, но задрав подбородок, выдавила из себя улыбку. Назло. Захлопнула дверь, небрежно щёлкнула замком. Сквозь пыльный пластик увидела гневные рожи и копья в руках воинов. От страха у меня душа перевернулась, но я упрямая. И потом… в неволе мне всё равно не жить. Не такая я. За семнадцать лет подчиняться не научилась, и учиться не стану.

Я взглянула на воду и облизнула пересохшие губы. Еле сдержалась, чтобы не отпить снова. Нет уж, пусть до краев будет, чтобы все видели! Перед тем, как стать чужой вещью, побуду самой богатой девушкой клана. Кто еще из наших сможет вылить на себя целое ведро? Никто, даже жена управа. Потому что в засуху у нас вода – большая ценность. Норма: каждому по три кружки в день. Хочешь пей, хочешь купайся. Летом источник пересыхает, а озеро, в котором воды хоть залейся, проклятые глоссы охраняют свирепо. Оно и понятно, вода – их богатство. Никому из чужих даже глазком взглянуть не дают. Коллекторы говорили, что вокруг берегов стены выстроены чуть ли не с гору. Наверняка не врут.

Еще до моего рождения глоссы оттеснили покорных подальше, а тех, кто сопротивлялся, вырезали, словно диких кур. Наш клан согнали к самому краю Диктората. Мы живём в высотках за степью у солончаков, возле Мёртвых скал и Разлома – за ним только птицы бывали, хотя мне кажется, что за чёрными зубцами скал, дрожащих в знойном мареве на той стороне, ничего нет.

Шлюзы в канал глоссы открывают за плату. Жиреют, гады, на наших бедах. Нагло требуют больше, когда по земле расползается сушь. Гребут всё, что привозим: сушеные фрукты и соль, которую добываем в пещерах, живых коз и козлиные шкуры, соленый сыр. У нас особо и не растёт ничего, кроме дынь и яблок, и те плохонькие, потому как земля солью пропитана. Так нас и называют: кто солеными, кто степняками. Хуже всего, что за воду в каналах приходится платить не только снедью и товарами, диктаторы забирают девушек. Ещё ни одна обратно не вернулась, и весточек от них не было, сколько ни пытались родичи прознать о судьбе дочерей. Куда исчезли те, кто попадал к глоссам, оставалось только догадываться.

Тощая Шеска, сестра Саро – воина, который провожает «в последний путь» наших степниц, рассказывала такое, что волосы на голове вставали дыбом. Выходило, что лучше вовсе не доехать до диктаторов живой, чем попасть к ним в лапы… Шеска сама за степями не бывала, но как ей не поверить, если отряды из мегаполиса регулярно наведываются в кланы? Говорят, что защищают от разбойников из Пустоши, а сами берут всё, что вздумается. Скажи слово против – вырвут язык и отрубят голову.

А так подумать: чем они лучше нас? Они люди, и мы люди, разве что у них больше уродов и оружия. Один раз я чуть не нарвалась на их самого главного – не сдержалась, когда плетью хотел маму огреть, прямо в глаз комом земли заехала. Конечно, еле ноги унесла и потом предпочитала прятаться в скалах, завидев вдалеке глосский отряд. А теперь меня отдают беспредельщикам. В мегаполис!

Что бы там мама не говорила про запас воды, я бы даже злая так не сделала. Всё по-другому было. Просто узнав жуткую новость, я бросилась куда глаза глядят. Сразу решила податься в горы, к разбойникам или к отшельникам, лишь бы не в рабство, но воины ниже второго этажа меня не выпустили. Учуяли, гады, подвох! Знают: не в моем характере сидеть и покорно ждать участи.

Видеть никого не хотелось, потому я в один миг забралась на тридцать второй этаж, под самую крышу. Здесь гулял ветер, никто из наших выше десятого не жил. Кому охота подниматься по бесконечным лестницам? И стекол в окнах на верхотуре почти не было. Мы по детству часто сюда бегали. В мусорных кучах находили всякие штуки прошлых людей, но нас больше ящерицы и червяки интересовали. Еды вечно не хватало, а так наловишь пауков, разгрызешь сладковатые панцири, уже меньше бурлит в животе от голода.

Реветь было не в моей привычке. Пиная от ярости всё, что попадалось под ноги, я бродила по заброшенным помещениям, местами облицованным белой плиткой. Злая, как чёрт, спрыгнула со ступенек, и вдруг под ногами треснули прогнившие балки. Я провалилась в тёмный чулан. Грохнувшись на пластиковые мешки, забитые чем-то мягким, выругалась и съехала на пол. И нашла её – в свете, пробивающемся из разлома на потолке, стояла на пластиковой подставке важная, как жена управа, бутыль. Огромная. Полнёхонькая. О, духи!

Я не поверила своим глазам. На вид вода не зацвела. Как никто не обнаружил её раньше?! Видать, простояла в темнотище аж с конца света… Может, это и не вода вовсе? – засомневалась я. Сгорая от волнения, тронула перевёрнутую бутыль. Та качнулась, жидкость взволновалась внутри.

Я облизнула пересохшие губы. Чертовски захотелось пить. Осмотрев подставку со всех сторон, я догадалась, что надо дернуть за один из краников. Так и сделала. Тонкая струйка полилась в ладонь. Понюхав, а потом лизнув, я поняла – вода! Самая обычная, может, чуть с горчинкой. Точно не хуже той мутной жути, что мы пили в последнее время. Удивленная, я отпила еще. И еще.

Первым делом хотела рассказать маме о таком сокровище, но передумала – нет уж, она даже слова против никому не сказала, когда меня с бухты-барахты решили к глоссам отправить. А ведь есть девушки постарше! Могла же она вступиться, могла подумать обо всем раньше и выдать меня за химича или любильца, или за кого-нибудь из наших. Я была бы не против родить малышей от красавчика Мусто. Мы с ним так упоительно целовались в скалах во время охоты… Но нет! Мама, как обычно, только смотрела страшными глазами и прикрывала рукой рот, неслышно охая. Обидно…

А отец? Разве я ему не нужна? Я ведь не просто коз пасла да доила, как другие девчонки, я на охоту ходила. Братья ведь маленькие еще. И, не совру, сказав, что часто с добычей возвращалась, потому как глаз у меня зоркий и хитрости с лихвой. Вот как он может меня отдать?! Скажите, как?!

Я стиснула кулаки.

Впрочем, всё ясно, как знойный полдень. Отдают потому, что люди в клане считают меня проклятой. В меня молния попала в прошлый ливень. Зимой ещё. Пару суток я пролежала, как мёртвая, а когда очнулась, месяц говорить не могла и слышала плохо. До сих пор, если честно, глуховата. Жрец наш, Акху, давал потом что-то горькое пожевать, таинственные штуки проделывал. Ничего не помогало. «Духам она не угодна. Заберут её скоро», – сказал Акху отцу, а потом ещё долго что-то в ухо нашептывал. Но я выжила, стала по-старому помогать и матери, и отцу. Только красноватая отметина, ветвистая, как папоротник – та, что разрослась от плеча до позвоночника после удара молнией, – не прошла.

Поначалу я сердилась, что люди пялятся и стороной обходят. Даже Мусто… Я вспыхивала, когда народ смеялся и пальцами тыкал, если переспрашивала, не расслышав. Потом махнула рукой. Кто долго злится, у того лицо скукожится и пойдёт красными пятнами. А мне такое зачем? У меня оно красивое. Я сама видела отражение в стекле. Мама говорит, я на бабушку похожа. У меня глаза чёрные с синим отливом, брови и ресницы как углём выведены, нос тонкий, волосы смоляные – ни в маму, ни в папу. Вообще все в моей семье тёмно-русые и сероглазые, одна я такая – не в масть, словно не родная…

Мусоля всё это в голове, я совсем разозлилась, даже ладони зачесались, потом вдруг закололи, будто на ежа наткнулась, стали горячими. И, гром мне в ребра, в подставке под бутылью что-то зашевелилось, забулькало. Я убрала руку. Стихло. Прикоснулась снова. Нутро подставки опять ожило. Я слушала звуки, как завороженная, пока не задела красный краник, и на пальцы не выплеснулась горячая вода. Ай! – я отдернула кисть. Ничего себе! Духи, вода же холодной была! Как она нагрелась без огня и хвороста?! Укуси меня блоха! У прошлых людей всё странное было.

Я постояла немного, поражённая, пытаясь понять, что происходит, потом плюнула и пошла за ведром. Решила: никому не скажу про найденную воду, лучше устрою так, чтоб мой уход навсегда запомнили! А то, погляди-ка, все с утра уже поставили на мне крест. Я ещё тут, а уже чужая, ненужная, словно пепел от костра. Не меня помнить будут, так хоть ведро с водой!

* * *

Так и вышло: соседи столпились у прохода, глаза округлили, не понимая, в чем дело. Мама причитала. Младший братец смотрел на нас, разинув рот, и вдруг потянулся к защёлке.

– Только попробуй открыть. Руку отрежу, – рявкнула я и побежала к нам.

Судя по надвигающемуся шуму, так Бас меня и послушал… Предатель сопливый!

Меня колотило от страха и возмущения. Я задёрнула шторку в своем углу и ступила в давно не видевший воды железный таз с отколотыми краями. Сбросила одежду, чувствуя, что странное покалывание разошлось из ладоней по всему телу. Оно увеличивалось, словно по коже кто-то щёткой водил. Духи, что за напасть такая?!

Я отбросила назад неприятно коснувшиеся голой груди волосы и, затаив дыхание, вылила на себя целый ковш горячей воды. Тотчас моё тело, пронизанное ломаными световыми разрядами, затряслось и скрутило. В ушах затрещало, перед глазами посыпались искры, сердце в груди больно сжалось, и я рухнула на пол.